Ричард Олдингтон - Единственная любовь Казановы
Везение, сопутствовавшее Казанове за карточными столами, привлекло к нему немалое внимание, что как нельзя лучше отвечало его цели. О нем говорили, приезжали посмотреть, как он играет, и старательно записывали все подробности его игры в надежде обнаружить «систему», тогда как на самом деле Казанова играл просто по наитию, веря в расклад карт.
Однажды вечером — просто по наитию — он решил выйти из игры раньше обычного и, рассовав по карманам выигрыши, вышел в гостиную, где и смешался с толпой, — на людей посмотреть и себя показать. Стоя в мягком свете свечей, умноженных зеркалами и сверкавших бриллиантами на хрустальных подвесках люстр, Казанова поигрывал лорнеткой и всматривался в лицо каждой входившей женщины. Внезапно женский голос произнес у его плеча: «Le voila!», и Казанова почувствовал, как кто-то легко коснулся его рукава.
Он быстро повернулся, но в этот момент мимо проходили, смеясь, несколько молодых дам в сопровождении cavalieri serventi[27], так что он не мог определить, кто произнес эти слова, и, безусловно, не обнаружил среди них своей незнакомки. И поскольку он никогда не слышал ее голоса, то и не мог быть уверен, что именно она сказала по-французски: «Вот он!» Это могла сказать любая женщина, и тронуть за рукав его могли случайно. Что же делать? Казанову так и подмывало броситься вслед за выходившей из широких дверей компанией, но он удержался в надежде, что «голос» все еще находится где-то рядом и что он увидит свою даму сердца. Он быстро обошел все комнаты и убедился, что, если его незнакомка и была тут (и именно она произнесла те слова), теперь ее уже нет.
Не зная, на что решиться, Казанова поболтался еще какое-то время, а затем, когда публика стала рассеиваться и даже ряды игроков поредели, он устало вышел из здания и окликнул свою гондолу. Только он ступил на борт, как женская рука схватила его руку, сунула ему в ладонь сложенную бумажку, так же внезапно отпустила его руку, и он услышал лишь стук высоких каблучков. Прежде чем Казанова сумел выскочить из покачивающейся гондолы, женщина уже исчезла — если то была женщина, о чем, впрочем, свидетельствовали рука и звук шагов.
Крикнув гондольеру, чтобы подождал, Казанова кинулся назад, в освещенное «Ридотто», и развернул записку. В ней было только три слова по-французски:
«Merci. Adieu. Henriette»[28].
4В течение двух дней Казанова не ходил, а летал — в голове его роились мечты. Он знает ее имя, и она сама сообщила его! Он знает — или полагал, что знает: раз так, значит, она любит его. Опыт подсказывал: когда говорят: «Спасибо. Прощайте», это значит: «Я люблю вас. До завтра». Имя у нее французское, и написала она по-французски, — значит, она француженка. Что ж, он выучит французский. Но прежде они должны встретиться. И мечты Казановы становились солнечно-золотыми при мысли, как он поцелует ее…
В течение двух дней он жил как в раю и ждал, ничего не меняя в распорядке своих дней: утро проводил с Марко и стариками, днем разгуливал по площади Святого Марка, получая бесконечное удовольствие от ее меняющейся панорамы, а вечером играл, по преимуществу выигрывая, в «Ридотто». По суеверию, он считал свои выигрыши добрым знамением: какая же любовная авантюра не требует денег?
На третий день Казанова начал спускаться на землю и понемногу терять свой апломб. Что-то явно пошло не так — ведь незнакомка и не написала ему, и не назначила встречи. Но что? Казанову это тревожило, и он стал проигрывать, — случалось, он вдруг возвращал себе проигранное, но в общем постепенно терял все, что выигрывал. Им овладело какое-то непонятное исступление — он почти не ел и не спал, взбадривая себя бесчисленными чашечками крепкого кофе и проводя каждую свободную минуту за игрой в «Ридотто». Он побледнел, глаза, горевшие лихорадочным огнем, налились кровью, а обычно твердая рука тряслась, как у пьяницы.
Старики забеспокоились и отрядили Марко неотступно быть при Джакомо, добавив звучное, но бесполезное приказание следить за тем, чтобы с ним не случилось беды. Но что мог такой спутник, как Марко, поделать с человеком столь волевым и решительным, как Казанова? Собственно, все деяния Марко сводились к тому, что он без конца торчал в «Ридотто», посеревший и измученный столькими часами без сна, и с беспокойством и отчаянием наблюдал за своим другом.
Казалось, сам демон игры с сатанинским наслаждением резался в карты с Казановой. Везение сменялось невезением: то он отчаянно проигрывал, то возвращал себе все потери и даже выигрывал, а потом снова ему катастрофически не везло. Марко наблюдал за ним, и у него создавалось впечатление, что Казанова играет с поистине пугающим отсутствием здравого смысла, как бы доводя себя игрой до крайнего исступления. «Зачем?» — в сотый раз спрашивал себя Марко, следя за Казановой и строя тщетные планы «вытащить Джакомо из-за стола».
Казанова играл и проигрывал. Десять раз он сыграл и проиграл, всякий раз удваивая ставку с внешне безразличным видом, показавшимся Марко еще более зловещим, чем волнение, которое ранее выказывал его друг. Проиграв последний золотой, Казанова поднялся из-за стола, отвел Марко в сторонку и сказал беспечнейшим тоном:
— Мне нужно еще немного денег.
— Но ты же знаешь, у меня ничего больше не осталось, — сказал Марко, стараясь, чтобы его слова не прозвучали укором.
— А ты не можешь что-нибудь продать?
— Я уже продал все ради тебя, — с горечью заметил молодой человек. — Даже мое доброе имя.
— А как насчет твоих бриллиантовых пряжек?
— Они фальшивые. Настоящие, бриллиантовые, я продал для тебя же два дня назад.
— Я забыл. Может, мне продать мои или попытаться выудить еще несколько цехинов у папаши Брагадина?
— Он не даст тебе и медяка, пока ты не перестанешь играть…
— В таком случае обратимся к ростовщику…
Казанова получил десять дукатов за свои пряжки от туфель и, несмотря на уговоры Марко, вернулся к игорному столу. Играли в «фаро» (или в «фараона»), игра эта была необычайно популярна в восемнадцатом веке и почти забыта сейчас. В ней участвовала вся колода, за исключением верхней и нижней карт, которые почему-то именовались «soda» и «in hoc»[29]; последняя называлась так, наверное, потому, что колода лежала на столе в коробочке. Банкомет вытаскивал карты по две и клал их рубашкой вверх, а игроки понтировали на рубашки карт, разложенных на зеленом сукне, подобно рулетке, — более осторожные ставили на ряды и комбинации, более бесшабашные — на какую-нибудь одну карту.
Марко молил бога, чтобы игра поскорее окончилась и чтобы он мог увести Казанову домой и уложить в постель, ибо бедняга Марко начал всерьез подумывать, что Джакомо рехнулся из-за отсутствия сна… Пять раз Казанова швырял золотой наудачу на какую-нибудь карту и пять раз проигрывал. После чего, посмотрев на Марко со странной улыбкой, он сказал:
— Все, что осталось, — ставлю на женщину. — И поставил последние пять дукатов на даму.
Он выиграл и тотчас передвинул горку золота на другую карту, которая тоже выиграла. Так поступил он и в третий раз и, как ни невероятно, снова выиграл. Игроки начали подталкивать друг друга и перешептываться, а зеваки отошли от других столов и столпились вокруг Казановы. Теперь, когда возле него уже снова возвышалась гора золота, Казанова вдруг сменил тактику — от отчаяния перешел к осторожности, но стал играть настолько сосредоточенно, что было больно на него смотреть. В такой детской игре, как «фаро», когда колода непрерывно уменьшается, все или почти все зависит от способности игрока запомнить каждую отыгранную и перевернутую карту. Его шансы на выигрыш будут повышаться в математической прогрессии по мере приближения к концу колоды, хотя, конечно, следует помнить, что две карты из нее — «soda» и «in hoc» — не участвуют в игре. Поэтому вполне естественно, что Казанова чаще проигрывал в начале и чаще выигрывал к концу, неизменно повышая и повышая ставки…
За три часа игры без передышки он сорвал банк, но банкомету не разрешалось давать больше пяти тысяч цехинов в одни руки за один присест. Казанова взял тысячу из выигранных им денег золотом, остальные — чеком, который выдал ему банкомет, а у него не было основания не доверять банкомету, поскольку «Ридотто» принадлежало правителям и управлялось ими.
— А теперь что ты намерен делать? — спросил Марко с вполне оправданным волнением, когда они вышли из «Ридотто», окруженные возбужденной толпой, пытавшейся хоть краешком глаза взглянуть на незаслуженного героя этой ночи.
— Спать.
И Казанова погрузился в сон с наслаждением, говорившим о потребности, намного превышающей представления обычных людей, но, казалось, естественной для него. Час за часом лежал он, пребывая в полном забытьи, лишь ненадолго просыпался, чтобы отослать слугу, приходившего за указаниями, и тут же снова засыпал.
