Марио Льоса - Капитан Панталеон и Рота Добрых услуг

У меня уже глаза слипаются, Чичи, давно стемнело, наверное поздно. Письмо, видно, придется посылать в ящике — в конверт не влезет. Посмотрю, скоро ли ты мне ответишь, длинное ли письмо напишешь и будет ли над чем посмеяться. По-прежнему влюблен в тебя Роберто, или ты сменила воздыхателя? Опиши мне все, даю слово, я тебе тут же отвечу.

Тысячу раз целую, Чичи, люблю и скучаю,

твоя сестра Почита.

Образы унижения, саднящие, жалящие воспоминания о внезапном приступе зуда: в разгар продуманного и пышного празднества по случаю Дня национального флага, во время молодцеватого марша перед памятником Франсиско Болоньези кадет последнего курса военного училища в Чоррильосе Панталеон Пантоха во плоти и крови был низвергнут в ад, иначе не скажешь, ибо нежданно-негаданно его прямую кишку вдруг словно пронзают сотни жал; сотни лезвий терзают тайную язву, а кадет, стиснув зубы чуть ли не до трещин, роняя крупные капли холодного пота, чеканит шаг и не сбивается с ритма; на искрящемся весельем выпускном балу, который давал полковник Марсиаль Гумусио, начальник военного училища в Чоррильосе, у юного Панталеона Пантохи, только что получившего звание младшего лейтенанта, разом холодеют пальцы ног, когда при первых звуках вальса он — держа в объятиях блистательную, прошедшую огонь и воду, далеко не воздушную полковницу, с которой они открывали бал, — вдруг почувствовал раскаленный зуд, будто что-то, свербя, ввинчивается, терзает, разъедает, раздирает, скребет и щекочет прямую кишку; глаза заволокло слезами, но младший лейтенант Интендантской службы, онемев и не дыша, продолжает танцевать, и его рука, лежащая на талии партнерши, не дрогнула; в штабной палатке 17-го полка в Чиклайо под грохот снарядов, треск пулеметов и сухую отрыжку перестрелки передовых отрядов, начавших ежегодные маневры, лейтенант Панталеон Пантоха у доски с картой твердым, металлическим голосом докладывает о наличии, распределении и обеспечении боеприпасами и продовольствием и вдруг самым неожиданным образом оказывается невидимо для других поднятым над землей и над действительностью огневым, клокочущим, бурлящим током, который жжет, гложет, распирает, терзает и сводит с ума, одолевая и вгрызаясь в прямую кишку, и копошится там, точно паук, но лейтенант, мертвенно-бледный и покрывшийся потом, с едва заметной дрожью в голосе продолжает сыпать числами, приводить формулы, складывать и вычитать. «Тебе нужно сделать операцию, Пантосик», — ласково нашептывает сеньора Леонор. «Сделай операцию, милый», — тихо твердит Почита. «Вырежут, и дело с концом, старина, — вторит эхом лейтенант Луис Ренхифа Флорес, — это проще, чем вскрыть нарыв, к тому же совсем не грозит потерей мужских способностей». Майор Антипа Негрон из санчасти ржет: «Сбреем ваш геморрой — глазом не моргнете, дружище Панталеон».

Вокруг операционного стола происходит ряд волшебных изменений, которые гнетут его больше, чем молчание, передающееся от врачей сестрам в белых мягких туфлях, больше, чем слепящие потоки света, низвергающиеся с потолка. «Не будет больно, сеньол Пантоха», — подбадривает Тигр Кольасос, который не только заговорил, как Китаец Порфирио, но и стал раскосым, и та же дрожь в руках, и та же сладенькая улыбочка. «Легче, чем вырвать зуб, и никаких последствий, Пантосик», — уверяет сеньора Леонор, чьи бедра, груди и зад так раздались, так набухли, что ее запросто можно спутать с Леонор Куринчила. Над операционным столом, где сам он застыл в гинекологической позе, орудует ланцетами, ватными тампонами, ножницами и ванночками доктор Антипа Негрон, а дальше, над тем же столом, склонились две женщины — такая же неразлучная и во всем несхожая парочка, как те, что вертятся в голове, возвращая ко временам детства (Лорел и Харди, Мондрейк и Лотарио, Тарзан и Джейн): гора сала, укутанная в мантилью, и девочка-старушка в синих джинсах с кантиком и оспинами на лице. Он не знает, что они там делают и кто они такие, но у него такое чувство, будто он всетаки видел их где-то, мимоходом, в сутолоке, — это гнетет его беспредельно; не пытаясь противиться тяжелому чувству, он разражается слезами и слышит собственные рыдания, глубокие и звучные. «Не бойтесь, это первые новобранцы нашей Роты, разве вы не узнаете Печугу и Сандру? Я познакомил вас в Доме Чучупе», — успокаивает Хуан Ривера, любимец публики Чупито, ставший еще меньше ростом, и теперь это маленькая обезьянка, которая вскарабкалась на покатые, обнаженные, слабые плечи горестной Почиты. Он чувствует, что готов умереть от стыда, от ярости, от отчаяния, от гнева. Ему хочется закричать: «Как смеешь ты открывать секрет моей маме, Почите? Карлик, выродок, жертва аборта! Как смеешь ты говорить о Роте в присутствии моей супруги, пред лицом вдовы моего покойного отца?» Но он не открывает рта, а лишь потеет и страдает. Доктор Негрон кончил свое дело и выпрямляется, на его руках повисли окровавленные ошметки, но он видит их лишь мельком, и хорошо, что вовремя закрывает глаза. Чем дальше, тем больше унижений и оскорблений, тем сильнее страх. Тигр Кольасос хохочет: «Надо смотреть в лицо действительности и называть хлеб хлебом, а вино вином: нижним чинам нужно помочь, и помочь им должны вы, не то мы вас расстреляем из артиллерийских орудий». «Мы избрали Пост Орконес местом для проведения эксперимента Роты добрых услуг, Пантоха», — развязно сообщает генерал Викториа, и, хотя он, взглядами и жестами указывая на сеньору Леонор и хрупкую, сбитую с толку Почиту, призывает генерала к сдержанности, умоляет замолчать, подождать, забыть, генерал Викториа настаивает: «Мы знаем, что, кроме Сандры и Печуги, вы завербовали еще Ирис и Лалиту. Да здравствуют четыре мушкетера!» Ввергнутый в пучину бессилия, Пантоха снова заливается слезами.

У послеоперационной койки сеньора Леонор и Почита смотрят на него с любовью и нежностью, без тени зла, и в их глазах плещется чудесное, целебное неведение: они ничего не знают. По телу разливается радость, сдобренная иронией, и он подшучивает над самим собой: откуда им знать о Роте добрых услуг, если ничего еще не произошло, если он все еще лейтенант и счастлив и если они еще не уезжали из Чиклайо? Но тут входит доктор Негрон с молоденькой, улыбающейся сестрой милосердия (он узнал ее и краснеет: да это же Алисия, подружка Почи!), доктор нежно, как новорожденного, прижимает к груди клистир. Почита с сеньорой Леонор выходят из палаты, на прощанье в знак солидарности трагически махнув рукой. «Колени в стороны, лицом в матрац, зад кверху, — командует доктор Антипа Негрон. И поясняет: — Прошли сутки, пора очистить желудок. Два литра соленой воды, лейтенант, смоют к чертям собачьим и смертные грехи, и легкие прегрешения». Введение клистирной трубки, несмотря на ловкость кудесника доктора и добрый слой вазелина, вырывает у него крик. Но жидкость уже мягко пошла, и уже не больно, а, пожалуй, приятно. С минуту вода бежит, побулькивая и раздувая живот, а лейтенант Пантоха, закрыв глаза, размеренно повторяет: «Рота добрых услуг? Не будет больно, не будет». И снова вскрикивает — это доктор вынул трубку и вложил ватный тампон. Сестра выходит, унося пустой клистир. «Пока никаких послеоперационных болей, так?» — спрашивает врач. «Так точно, мой майор», — отвечает лейтенант Пантоха, с трудом переворачивается, садится, поднимается на ноги и, придерживая рукой липнущий тампон, шествует к отхожему месту, прямой как гвоздь, полуголый, шествует под руку с доктором, который смотрит на него благосклонно и даже жалостливо. Легкое жжение намечается в прямой кишке, а в раздутом, слоновьем животе крутит и схватывает, и все тело вдруг словно пронзает электрическим током. Врач помогает ему усесться и, похлопав по плечу, излагает свой взгляд на вещи: «Утешьтесь мыслью: после этого опыта, что бы с вами в жизни ни случилось, все покажется легче». И выходит, мягко прикрыв за собой дверь уборной. А лейтенант Пантоха уже закусил зубами полотенце и сжал челюсти что есть сил. Закрыл глаза, уперся руками в колени, а два миллиона пор на всем его теле распахнулись, словно окна, готовые выблевать желчь и пот. И повторяет с безмерным отчаянием: «Не высижу никакой Роты, не высижу никаких услуг». Но два литра воды делают свое дело и устремляются вниз, низвергаются, вырываются — обжигающие, дьявольские, губительные, убийственные, предательские — и увлекают за собой твердые сгустки пламени, ножей и шил, которые опаляют, колют, жгут и слепят. Он выпускает полотенце изо рта, чтобы можно было зареветь, как лев, захрипеть, как боров, и захохотать, как гиена, в одно и то же время.

4

Контр-адмирал Педро Г. Каррильо, командующий Речной флотилией Амазонки,

ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ:

1) ходатайство капитана СВ (Интендантской службы) Панталеона Пантохи, командира Женской роты добрых услуг для гарнизонов и частей Амазонки (ЖРДУГЧА), созданной Сухопутными войсками с целью разрешения насущной проблемы биолого-психологи-ческого характера, имеющей место среди солдат и сержантов, несущих службу в отдаленных районах, о помощи и содействии Речной флотилии Амазонки в организации транспортной связи между командным пунктом Роты добрых услуг и потребительскими центрами;