Амели Нотомб - Словарь имен собственных
– Ну, невелика разница!
Тогда Плектруда прибегла к аргументам Клеманс:
– Я балерина. При моей профессии лишний вес нежелателен.
– Не знал, что балерин набирают в концлагерях.
– Вы с ума сошли! Кто вам позволил оскорблять мое училище?
– А как же, по-вашему, я должен назвать заведение, где подростков толкают на самоубийство? Да я в полицию обращусь! – воскликнул врач, оказавшийся не робкого десятка.
Плектруда инстинктивно поняла, что должна встать на защиту своего ордена:
– Нет, не надо! Я сама во всем виновата! Я тайком лишала себя пищи, никто не знал!
– Лучше скажите: не желал знать. И вот результат: обыкновенное падение повлекло за собой перелом бедра. В обычном случае вам достаточно было бы месяц полежать в гипсе. Но при вашем состоянии гипс вам обеспечен на много месяцев. Я уж не говорю о следующем, восстановительном периоде.
– Как… значит, я еще долго не смогу танцевать?
– Мадемуазель, вы больше никогда не сможете танцевать.
У Плектруды остановилось сердце. Она впала в забытье, близкое к коме.
Через несколько дней она пришла в себя. Кончилось спасительное беспамятство, Плектруда вспомнила жестокий приговор. Приветливая медсестра подтвердила вердикт врача:
– Ваши кости стали чересчур хрупкими, особенно ноги. Даже если бедренная кость срастется нормально, вы не сможете больше танцевать. Любой прыжок, любое, даже легкое сотрясение грозит новым переломом. Вам нужно много лет подряд усиленно питаться молочными продуктами, чтобы возместить недостаток кальция в организме.
Объявить Плектруде, что она больше не сможет танцевать – все равно что лишить Наполеона армии; иными словами, у нее отняли не только призвание, но и судьбу.
Она не могла в это поверить. Консультировалась с десятками врачей, обращалась к всевозможным светилам. К чести докторов, никто из них не оставил ей даже проблеска надежды: достаточно было обещать Плектруде хоть сотую долю шанса на выздоровление, и она держалась бы за нее ценою жизни.
Прошло несколько дней, и Плектруда удивилась тому, что Клеманс не сидит у ее постели. Она попросила, чтобы ей принесли телефон. Отец сообщил Плектруде, что ее мать, услышав страшную новость, тяжело заболела:
– У нее сильный жар, она бредит. Принимает себя за тебя. Говорит: «Мне же всего пятнадцать лет, моя мечта не может на этом оборваться, я стану балериной, я могу быть только балериной, и никем другим!»
Известие о страданиях Клеманс совсем убило Плектруду. Лежа на больничной койке, она смотрела на капельницу, и ей чудилось, что вместо питательного раствора в нее вливают несчастье.
Пока Плектруде было запрещено любое движение, она оставалась в больнице. Отец иногда навещал ее. Девочка спрашивала, почему вместе с ним не приходит мама.
– Твоя мать все еще больна, – отвечал он.
Так прошло несколько месяцев. Кроме отца, никто не навестил Плектруду – ни девочки из училища, ни домашние, ни соученики из ее прежнего колледжа: для всех она стала чужой.
Целыми днями она лежала в постели, ровно ничего не делая. Не хотела читать ни книг, ни газет. Отказывалась смотреть телевизор. Врачи констатировали глубокую депрессию.
Кроме тоге, она не могла проглотить ни кусочка пищи. Хорошо еще, что была капельница. Но и она внушала Плектруде отвращение: эта трубка непонятно зачем привязывала ее к жизни.
С наступлением весны Плектруду привезли домой. Ей не терпелось увидеть мать, однако к матери ее не пустили. Плектруда возмутилась:
– Да что же происходит? Может, она умерла?
– Нет, она жива. Но не хочет, чтобы ты видела ее в таком состоянии.
Этого Плектруда уже не могла вынести. Дождавшись, когда сестры уйдут в лицей, а отец на работу, она встала с постели; теперь она уже могла передвигаться на костылях.
Добравшись до родительской спальни, она увидела Клеманс, погруженную в сон. Сначала девочке почудилось, что мать мертва: лицо у нее было серое, она выглядела еще более истощенной, чем сама Плектруда. Дочь упала на ее постель, обливаясь горючими слезами:
– Мама! Мамочка!
Клеманс открыла глаза и сказала:
– Тебе же запретили входить сюда.
– Но мне так хотелось тебя увидеть! Не ругай меня, теперь я хоть буду знать, что с тобой. И раз ты жива, все остальное мне безразлично. Только нужно начать есть, и ты выздоровеешь, мы обе выздоровеем, поверь мне!
Но тут она заметила, что мать смотрит на нее холодно и не пытается обнять.
– Мама, обними меня, пожалуйста!
Однако Клеманс даже не шевельнулась.
– Бедная моя, ты, наверно, слишком слаба.
Приподнявшись, она взглянула на мать. Как же та изменилась! В ее глазах не было ни капли тепла, словно что-то умерло в ней. Но Плектруда отогнала страшную мысль.
Она сказала себе: «Мама перевоплотилась в меня. Она перестала есть потому, что я не ела. Если я начну есть, начнет и она. Поправлюсь я, поправится и она».
Девочка дотащилась до кухни и нашла там плитку шоколада. Вернувшись в спальню, она села рядом с Клеманс.
– Смотри, мама, я ем.
Шоколад буквально обжег ей рот, отвыкший принимать пищу, особенно такую сладкую и жирную. Плектруда силилась не показывать, до чего ей противно.
– Это молочный шоколад, мам, в нем много кальция. Он мне полезен.
Значит, вот что такое еда! Внутренности Плектруды содрогались, желудок выворачивался наизнанку, она испугалась, что сейчас потеряет сознание, но нет, в обморок она не упала, просто ее стошнило – прямо на колени.
Пристыженная, убитая, она застыла, глядя на плоды своего труда.
И тут-то ее мать сказала – сухо и внятно:
– Ты мне отвратительна.
Плектруда повернула голову и встретила ледяной взгляд женщины, произнесшей этот приговор. Девочка была не в силах поверить в то, что увидела и услышала. Она выскочила из комнаты так быстро, как только позволяли костыли.
Вернувшись к себе, Плектруда рухнула на кровать и долго рыдала, пока не выплакала все слезы и не забылась сном.
Проснулась она с невероятным ощущением: ей хотелось есть.
Она попросила Беатрису, которая уже пришла из лицея, дать ей чего-нибудь перекусить.
– Ура-а-а! – завопила сестра и тотчас притащила хлеб, сыр, компот, ветчину и шоколад.
Девочка не притронулась только к шоколаду – он напомнил ей недавнюю рвоту, – зато жадно проглотила все остальное.
Беатриса ликовала.
К Плектруде вернулся аппетит. И это была не булимия, а здоровый молодой аппетит. Теперь она ела трижды в день, много и со вкусом, особенно налегая на сыр, – видимо, ее организм больше всего нуждался в этом продукте. Отец и сестры Плектруды были в восторге.
При таком рационе девочка стала быстро набирать вес. Когда она достигла сорока килограммов, лицо ее вновь расцвело. Дело шло на поправку. Плектруду даже не мучили за столом угрызения совести, что совсем уж невероятно для бывших анорексиков.
Как она и предвидела, ее выздоровление помогло оправиться матери. Клеманс, наконец, вышла из спальни и встретилась с дочерью, которую не видела с того дня, как ее вырвало. Огорошенно взглянув на Плектруду, она воскликнула:
– Как же ты растолстела!
– Да, мама, – пролепетала девочка.
– Вот те на! Раньше ты была такая хорошенькая!
– А сейчас я тебе не нравлюсь?
– Нет. Ты слишком толстая.
– Ну что ты говоришь, мамочка! Я вешу всего сорок кило.
– Вот именно: ты прибавила восемь килограммов.
– Но это было необходимо!
– Ты так говоришь просто для очистки совести. Тебе требовался кальций, а не лишний вес. Неужели ты думаешь, что похожа на балерину в таком виде?
– Но я все равно не смогу больше танцевать. Я уже никогда не буду балериной. Не мучь меня, мне и так больно!
– Если бы тебе действительно было больно, ты бы не ела с таким аппетитом.
Самое страшное заключалось в тоне, каким все это говорилось.
– Почему ты так со мной разговариваешь? Как будто я тебе больше не дочь!
– Ты никогда не была мне дочерью.
И Клеманс рассказала все: о Люсетте, о Фабьене, о том, что Люсетта убила Фабьена, о рождении Плектруды в тюрьме, о самоубийстве Люсетты.
– Что за бред! – простонала Плектруда.
– Спроси у своего отца – то есть у дяди, – если не веришь мне.
Когда прошло первое потрясение, девочка с трудом выговорила:
– Почему же ты сказала мне об этом именно сегодня?
– Ну, когда-нибудь нужно было сказать, так почему не сейчас?
– Конечно. Но зачем же так грубо? До сих пор ты была самой лучшей матерью. А теперь обращаешься со мной так, словно никогда не считала меня своей дочкой.
– Потому что ты меня предала. Ты же знаешь, как я мечтала увидеть тебя балериной.
– Но ведь со мной произошло несчастье! Разве я виновата?
– Да, виновата! Если бы ты не вела себя по-идиотски и не лишала себя кальция, все было бы хорошо!
– Но ведь я жаловалась тебе, что у меня болят ноги!
– Неправда!
– Нет, правда! Ты еще похвалила меня за мужество.
