Айрис Мердок - Бегство от волшебника
Но если Николас таким образом задумал навсегда спасти Анетту от тайны, казавшейся ему такой нездоровой, то тут он, несомненно, просчитался. Тайна не исчезла, а просто переместилась, связавшись в представлении Анетты с будущим, туманную завесу которого непременно пронзят солнечные лучи.
Анетта проворно встала с постели. Она решила переодеться. Сбросила все свои юбки, верхнюю и нижние, и, натянув узкие черные брючки, восхищенно поглядела на себя в зеркало. Теперь она стала похожа на юного денди, готового вкусить все радости жизни — игру, женщин, шампанское. У нее были шелковые рубашки всех цветов, а к ним, под цвет, шелковые шейные платки. Случались времена, когда Анетте все казалось скучным, кроме нарядов. Нарядов и драгоценностей. Еще в раннем детстве ей взбрело в голову коллекционировать драгоценные камни. И это дорогостоящее хобби, по мнению некоторых, просто недопустимое, поддерживалось состоятельными родственниками и знакомыми из дипломатических кругов, живущими во всех частях света. В настоящее время Анетта владела просто выдающейся коллекцией, которую, вопреки отчаянным просьбам отца и страховой компании, отказывалась поместить в банк и не просто возила, а еще и выставляла на общее обозрение, кладя камешки на синий бархатный фон; вот и сейчас это великолепие поблескивало на комоде. Марсия Кокейн, когда интересовались ее мнением насчет Анеттиных сокровищ, смеялась и отвечала так: вкладывать большие деньги в камни, а не в акции железнодорожных компаний имеет смысл хотя бы потому, что они способны доставить ценителям некое, совсем особое наслаждение; и еще: она была бы разочарована, если бы ее дочь упрятала такие великолепные украшения под замок, подальше от людских глаз. Таким образом вопрос был закрыт.
Анетта выставляла не всю коллекцию, а прежде тщательно отбирала камешки и время от времени их меняла. Меняла она, причем каждый день, и расположение избранных камней: то симметричными узорами, то кучками, то просто наугад рассыпала их по бархату. Самым дорогостоящим в коллекции был рубин; его, когда Анетте исполнилось двенадцать, подарил ей индийский принц, который был влюблен в ее мать. А самым обожаемым был белый сапфир, подаренный, когда ей исполнилось четырнадцать, владельцем авиационного завода, влюбленным в ее брата. Именно этот камень она сейчас держала в пальцах, поднеся его к свету. Камень сверкал не белизной, не синевой, а золотом, утонченным до чистого прозрачного света. Настоящее сузилось до крохотной огненной точки. Анетта смотрела в самую его сердцевину.
— Анетта, — раздался голос Розы.
Анетта вздрогнула и едва не выпустила сапфир. Она поспешно вернула камень на место. Роза относилась к драгоценностям с неодобрением. Вид у нее был усталый, руки ее свисали, когда она стояла в дверях, словно тяжелые руки статуи. И кожа на ее лице тоже как-то некрасиво обвисла, пробуждая в Анетте жалость, смешанную с антипатией. Роза вернулась с фабрики, и Хантер тут же сообщил ей новости — Анетта решила бросить Рингхолл и явилась как раз тогда, когда Кальвин Блик торчал в офисе. Розе, которую в этот вечер ждали в Пимлико, и своих забот хватало.
— Значит, бросила школу, — проговорила она. — Ну, теперь жди беды!
— То же самое и я подумал, — ввернул Хантер, обрадованный тем, что гнев сестры миновал его.
Роза когда-то была лучшей подругой Марсии Кокейн. Они вместе учились в школе в Швейцарии, а позднее снимали квартиру в Лондоне. Роза всей душой стремилась полюбить и Анетту, что ей почти удалось. Задачу упрощало то обстоятельство, что Анетта вовсе не требовала от Розы такого уж пристального внимания. Роза, отчасти очарованная, отчасти раздраженная резвостью девушки, не могла не сравнить ее с собой в этом же возрасте; и сравнение выходило не в пользу Анетты. Но все эти претензии к Анеттиному поведению так и оставались несформулированными, и Роза даже не побеспокоилась спросить себя — обоснованны ли они, или это всего лишь проявление зависти к более молодой, более, в некотором смысле, удачливой женщине. Временами она наслаждалась обществом Анетты, но все же этот ребенок пробуждал в ней беспокойство. Она знала, что Анетта боится ее сарказма, и от этого становилась в общении с девочкой еще более колкой.
Роза опустилась на диван, но не беседовать ей сейчас хотелось, а просто отдохнуть.
— Мне сказали, ты бросила школу, — обратилась она к Анетте.
— Да, — выпрямилась Анетта. — Роза, ты против? Роза протянула Анетте руку, но, заметив, какая она грязная, поспешила убрать.
— Нет, конечно, нет! — ответила Роза. — А если и против, то это не имеет значения.
Она прилегла, держа ступни на весу и плотно сжав руки, чтобы не запачкать покрывало. Лежала неудобно, полуразвернувшись к Анетте.
— Твой Рингхолл мне никогда особо не нравился. Но что же ты теперь предполагаешь делать?
— Я там ничему не научилась бы, — сказала Анетта. — С этого момента я буду учиться самостоятельно.
— Ты не ответила на мой вопрос: что ты теперь предполагаешь делать?
— О, мне столько хотелось бы узнать! — воскликнула Анетта. — Я составлю план.
Лежа на постели, Роза вдруг начисто забыла об Анетте. Тяжкая усталость накрыла ее, будто колоколом.
— Можно, я вытащу шпильки из твоих волос? — раздался откуда-то издалека голос Анетты; она села, поджав ноги, возле Розы.
— Да, если хочешь, — ответила Роза. Это уже был своего рода ритуал. Не имея сил даже двигаться, она подняла голову, и волосы упали тяжелым черным каскадом. Анетта гладила их, положив себе на колени.
— Какие чудесные! — вздохнула она. — Я пыталась отрастить свои подлиннее, но они дорастают только до плеч — и все.
У Анетты были короткие каштановые кудряшки — творение Анеттиного парикмахера. У Николаса, не обращавшегося к услугам парикмахера, волосы были совершенно прямые и от макушки опадали кругом настолько правильным, что некоторые даже предполагали, что это парик. Если бы Анетта носила такую прическу, то ее сходство с братом было бы просто потрясающим.
— До плеч у тебя терпения хватает, но не дальше, вот что ты хочешь сказать, — думая о чем-то своем, произнесла Роза.
— Лежи и отдыхай, — сказала Анетта. — Положи ноги как следует.
Она осторожно пододвинула Розины ступни и разжала ей руки. Та лежала расслабленно, улыбаясь чуть иронически, в то время как Анетта склонялась над ней, жадно, словно любовник, вглядываясь в ее лицо.
— Ты вылитая женщина Ренуара, — сказала она наконец. — У них такие же яркие черные глаза.
Зная, что эта яркость есть не что иное, как близость слез, Роза отвернулась.
— Что это? — спросила Анетта, указав на круглый знак чуть пониже Розиного плеча.
— След от прививки, — пояснила Роза. — У тебя наверняка точно такой же есть.
— Вряд ли, — ответила Анетта. — Прививку мне делали, но ничего не осталось.
Она закатала рукав шелковой рубашки до самого плеча. В самом деле не было никакого знака.
— Вот, гляди, и следа нет, — произнесла Анетта. — Я не хочу иметь на теле никаких неизгладимых знаков, я не хочу ничего терять. Мне радостно, что я никогда не потеряла ни единого зуба. И уши никогда не прокалывала.
— Прокалывая уши, ты ничего не теряешь, — заметила Роза. — Кожа разделяется, но ее не становится меньше.
— Я понимаю, — сказала Анетта, — но мое тело все равно почувствовало бы перемену и уже никогда не было бы прежним. Я бы почувствовала себя так, будто меня кто-то пожевал и выплюнул.
— Пожевать и выплюнуть — это именно то, что происходит с человеческим телом, — отозвалась Роза. — Взять, к примеру, морщины. Это знаки, которые, раз появившись, уже не разглаживаются. Даже у тебя они есть.
— Нет! — закричала Анетта. Спрыгнув с дивана, она подбежала к зеркалу и принялась изучать свое лицо; Роза тоже пристально смотрела на него. Оно было таким гладеньким, таким нежным, какое бывает только в ранней юности.
— А вот и нет! — повернувшись к Розе, торжествующе воскликнула Анетта.
— В самом деле, — сказала Роза, — ты похожа на маленькую рыбку, такая же совершенно гладкая. Должно быть, ты русалка.
— Я ма-а-ленькая рыбка, я ру-у-салка! — запрыгав по комнате, пропела Анетта.
Лежа теперь совершенно расслабленно, опутанная собственными волосами, Роза еще раз начисто забыла об Анетте.
6
Роза вошла в парадную дверь дома в Пимлико, которая всегда была открыта. Она торопливо поднялась по ступенькам и, не постучав, вошла в комнату.
Ян, балансируя, лежал на железной перекладине.
— Так делают факиры, — разъяснил он. — Именно так. Лежат годами. Разве нет? И через это познают Бога.
— Я не верю, — ответила Роза. — То есть, что познают Бога, не верю.
Роза украдкой взглянула на углубление в стене. Старуха лежала в своем алькове как обычно, и глаза ее были устремлены в сторону Розы, как глаза статуи. «Добрый вечер», — поздоровалась Роза. Так она делала всегда, но никогда не получала ответа.
