Юрий Буйда - Синяя кровь
Он промолчал, узнав, что дочь хочет стать актрисой, властительницей душ и повелительницей сердец.
Как-то осенью они — отец, Лошадка и Ида — отправились в гости к Вдовушкиным, которые в тот день кололи свинью. Забрызганная кровью животина лежала в углу двора на двери, снятой с петель, и была еще жива.
Отец взял большой нож, ловко взрезал свинью, подозвал Иду, сунул ей в руки что-то горячее, липкое, омерзительно-живое и приказал:
— Сожми! Крепче!
Она свела пальцы — руку обожгло. Что-то случилось вдруг с ее глазами, со зрением. Предметы утратили цвета, вокруг стояли искаженные, вытянутые серые люди, за ними высилась, надвигалась, наваливалась черная крыша дома, над которым вздымались серые сосны. Люди, крыша, сосны были словно посыпаны пеплом и окаймлены мерцающим розовато-лиловым ореолом. Звуков не было: уши заложило. Внезапно она услышала странный тягучий звон, распадавшийся на птичьи голоса. Миллионы крошечных разноцветных птиц, которых она не видела и не могла видеть в сером тумане, вдруг разом защебетали, переливчато засвистали, защелкали, закричали высокими, тонкими и нежными металлическими голосами. «Сожми!» — донесся до нее откуда-то голос отца, и Ида с силой сжала что-то горячее, скользкое, большое. Оно вздрогнуло и замерло, и вздрогнули и замерли ее онемевшие, словно обожженные пальцы, электрический ток ударил в сердце, она медленно подняла голову, обвела взглядом двор, искаженных людей, взлетающие, как ракеты, сосны в розовато-лиловом ореоле, и в этот миг кто-то сжал ее сердце онемевшими обожженными пальцами с такой силой, что на душе стало вдруг легко, и Ида стала легкой и пустой, а откуда-то из глубины ударил потоком яркий лиловый свет, радостный свет безумия, и на волне этого света она полетела куда-то, с восторгом распадаясь и превращаясь в счастливый прах, взвыла, захлебнулась, повалилась наземь, выгнулась, забилась, и из нее хлынуло — пена, кровь, моча, говно, обжигавшее ляжки, но прежде чем она потеряла сознание, старик Вдовушкин успел всунуть ей в рот липкую рукоятку ножа, и она впилась в нее зубами…
— Власть над сердцами требует силы, особой силы, — сказал отец, когда Ида пришла в себя. — Чаще всего такой силой обладают люди бессердечные. Люди с синей кровью.
Вот откуда у нее в сундуке взялась банка с заспиртованным свиным сердцем — это был подарок отца.
— Он как будто нарочно делал все для того, чтобы я его не любила, — говорила Ида. — Чтобы никто его не любил. Сам-то он любил только крематорий.
За четыреста с лишним лет в Чудове не раз пытались устроить традиционное кладбище — с могилами, крестами и оградой, но все кладбища рано или поздно становились жертвами весенних и осенних паводков. Бешеная вода размывала могилы, и люди с тоской и ужасом наблюдали за полусгнившими и разваливающимися гробами, которые несло течением и разбивало о берега. Не спасали от разорения ни тяжелые надгробья, ни камни, которые зимой завозили на могилы. Поэтому в канун Первой мировой войны в Чудове был построен крематорий, хотя церковные власти отнеслись к этой затее неодобрительно.
Люди, впрочем, мало-помалу привыкли к кремации. Урны с прахом хранили дома, в специальных шкафчиках, которые называли «клумбами» и разрисовывали крестами и цветами. На Страстной неделе шкафчики держали открытыми, а на полках рядом с урнами ставили лампадки.
Александр Змойро любил проводить свободное время в крематории. Садился на стул в углу и наблюдал за служителями или через окошко из толстой слюды — за тем, как гроб с телом покойника превращается в прах.
Он хотел, чтобы его мертвое тело сожгли: Александр Змойро боялся однажды воскреснуть, даже если произойдет это через тысячу лет. Он мог часами рассказывать о том, что происходит с телами усопших в земле. Действующими лицами этой пьесы были мухи, жуки и черви — все эти cynmoyia mortuorum, lucilia caesar, silvarum, calliphora, erythrocephala, sarcofaga, haemorrhoidalis, fera, consobrina, radicum, oeceoptoma thoracica, necrophorus vespillo, silpha obscura, все эти ежемухи, тахиниды-ларвивориды, дерместиды, зудни клещи, мертвоеды, вся эта жутковатая фауна из поваренной книги ада…
Одно перечисление этих тварей, казалось, было способно изменить представление о карах и милостях Божьих, но Александр Змойро этим не ограничивался, рассказывая еще и о том, что эти твари делают с человеческой плотью, с хлебом и киселем Господним…
Однажды он велел начертать на стене зала прощаний в крематории изречение: «Душа есть продукт неполного сгорания тела». Но в полутемном зале на эту фразу никто не обращал внимания, а потом она сама собой исчезла.
В тот день, когда Лошадке выдали урну с прахом мужа, Ида получила письмо из Москвы. Ее приглашали в актерскую школу киностудии «Мосфильм».
Она так часто думала об этом, что не испытала никакой радости. Первым делом подумала о том, что возьмет с собой в Москву: коробочку мятного зубного порошка, фиалковое мыло, лимонно-желтые чулки с вышивкой «шантильи», отдельное издание чеховской «Чайки» в картонной обложке, самоучитель французского языка… вспомнила о деньгах… мать даст на первое время… первого августа она должна быть в актерской школе… родственники Коли Вдовушкина часто ездят на рынок в Москву — у них лошадь с телегой, можно доехать с ними… а вдруг ей в первый же день устроят экзамен… нужно повторить Офелию… или Гамлета… но кто бы видел жалкую царицу, бегущую босой, в слепых слезах, Грозящих пламени… и Нину Заречную тоже… люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени… через два дня она покинет Чудов и никогда сюда не вернется… через два дня Спящая красавица очнется для новой жизни… она должна сделать что-нибудь такое… что-нибудь необыкновенное… поджечь церковь, например, или убить кого-нибудь…
Ида нервно рассмеялась: какие же глупости лезут в голову. Схватила письмо и бросилась вон из дома.
Арно помогал дедушке Иоганну чинить забор. Ида показала ему письмо. Арно вымыл руки, и они отправились к озеру, туда, где у полусгнившего причала дотлевал пароход «Хайдарабад».
Арно помог Иде взобраться наверх.
Настил был сорван, палуба проржавела, из трюма пахло тиной.
С востока приближалась гроза. У Иды кружилась и чуть-чуть болела голова.
Они спрятались в рубке, где еще сохранился штурвал. Окна рубки были заколочены досками. Здесь было темно и пахло прелым сеном. Ида прижалась к Арно — он поцеловал ее в глаз, в щеку, в губы. Слегка отстранив Арно, она быстро разделась, легла и зажмурилась. Арно провел пальцами по ее животу и пробормотал: «У тебя счастливое тело». Ида вздрогнула, прерывисто вздохнула, впилась ногтями в его плечи, с хрустом развела бедра, запрокинула голову и застонала, и белоснежное ее протяжное горло набухло и заклокотало…
А потом она сидела на палубе, набросив рубашку Арно на плечи, сонно щурилась и думала об Эркеле. Он сказал, что у нее счастливое тело. Он никогда не говорил таких слов, он всегда прятал свои чувства. Счастливое тело… Она не знала, что это значит. Странное выражение, но оно ей понравилось. Надо бы запомнить. Как знать, что пригодится там, в Москве, в настоящей жизни, — какие чувства и какие слова. Ненастоящую жизнь она оставляет тут, в Чудове. Ей было так хорошо с Арно. Ида улыбнулась. На глаза навернулись слезы. Прощай, Чудов. Она оставляла здесь черное пятно, Спящую красавицу, Ханну, отца, Лошадку, девственность, мертвую голубку — бесповоротно, навсегда…
Она подняла голову. Арно помахал ей рукой. Его нагое тело в воде цвета крепкого чая казалось огромным и белым. С каждым взмахом с его рук стекали струи слепящего золота…
Яркое солнце плавилось на недвижной слюдяной поверхности озера, трещали стрекозы, пахло горячей сосновой смолой и пряным аиром, на другом берегу мужики с веселыми криками резали бензопилой вытащенную на берег дохлую корову, кукушка в лесу звала смерть, биение сердца отдавалось в голове, хотелось плакать, была вечная жизнь…
— Электрический день, — сказал Арно, взобравшись на палубу. — Ну совершенно пустой, а — электрический…
Она кивнула. Нос набух, слезы застили взгляд.
Он вдруг схватил Иду за руку.
— Смотри! Вон там! Да смотри же!
Из глубины озера поднялась крупная рыбина с темно-золотой, почти лиловой чешуей. С силой ударив хвостом, она вспыхнула белым животом и скрылась, словно растаяла в воде.
— Это линь, — хриплым шепотом сказал Арно. — Это бог.
У бога была огненная чешуя и белый женский живот.
Темные тучи — стоэтажные башни зла — вдруг вспыхнули изнутри лиловым и золотым мучительным светом, солнце мгновенно погасло, ударил раскатистый гром, на землю полетели первые дождевые капли, тяжелые и жирные, как сперма…
11.На следующий день после приезда из Чудова в Москву Ида читала монолог Нины Заречной перед комиссией, в которую входили Эйзенштейн, Барнет, Райзман, Тарханов, и ее приняли в киношколу «под коллективную опеку»: ей ведь тогда не исполнилось и шестнадцати.
