Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Я эллин в естестве своём. Это моё — красивые древние статуи, безоблачное небо, шумящие волны безлюдных пляжей и волны гекзаметра, лёгкое вино, а не пиво или водка. Теперь Лина тоже пьёт водку, потому что бежать нам по-прежнему некуда. Это так типично по-русски кончать любовь водкой и шизофренией. Ветер перемен сорвал вывески с винных магазинов, выветрил шампанское из морожениц, но не изменил того сумасшедшего дома, в котором мы живём.

Но нет, я лгун, он изменил, или мы сами изменились из эллинов во что-то новое и странное. Вот и любовь моя из клана эллинов, я чувствую, в другой уходит, в клан пьющих пиво, водку, спящих с нелюбимыми мужьями. Или она никогда не была эллинкой, как, впрочем, и я, и с солнечного острова наших иллюзий мы, нищие самозванцы, расходимся по грязным конурам, из которых выползли на солнце, ибо время наше истекло и всё будет, как встарь: добрый старый сумасшедший дом, но с одеколоном вместо шампанского и метиловым спиртом вместо этилового. Прощай, ещё одна иллюзия.

Куда деваться? Боже. Боже! В Америку съездить, зубы полечить, что ли? Это года три назад они были наши злейшие враги, а сейчас-то уже друзья. Везде эмблемы протянутых друг к другу рук и флагов. Еду. Но любопытно, в чём же корень ненависти и дружбы: во флагах или в чём-то другом?

БЫЛОЕ И ДУМЫ

Презервативы дорожают,                              и сильно поджимает СПИД,покакать нынче позволяют                              за гривенник, а не в кредит.При батюшке царе бесплатно                              народ пускали в Эрмитаж,а магазин из-за полбанки                              никто не брал на абордаж.Деньки промчались золотые,                              большевики дерут за всё:и за похмелье, и за выезд                              из государства своего.Бесплатный транспорт нам навеки                              пообещал двадцатый съезд.И верно, пятаки — не деньги,                              когда со штрафами зарез.Я помню, были разносолы,                              и выбор блюд, и вин букет.Припомню и расстроюсь снова,                              эх, было, было, да уж нет.

Искушения

Странная проблема возникает у отечественного самодеятельного творца после того, как произведено кесарево сечение и творение появляется на свет.

Куда его теперь девать?

До эпохи военного коммунизма, говорят, такой проблемы не существовало. Берёшь, например, рукопись и идёшь с ней к какому-нибудь издателю или редактору, которых раньше почему-то было видимо-невидимо. Сейчас народу вдвое больше, чем до военного коммунизма, а журналов меньше раз в десять. Странная пропорция. Чем грамотней народ, тем меньше он читает. А чтобы у кого-нибудь рукописи в столах залёживались на 20 лет, о таком раньше и не слыхивали. Что ни напишешь, бывало, давай в печать, да поскорей. Главное, чтоб с душой, а тенденции — дело четвёртое.

Вот и Серафимовым рукописям пришлось даже не в столах, а под столами да под диванами лет по нескольку проваляться, прежде чем…

Однажды весной я посетил редакцию мало известного технического журнала, откуда пришло известие, что один из моих рассказов наконец попал на глаза редактору журнала, вызвал в этом полупокрытом необходимой редакторской плесенью человеке полуодобрение, полуинтерес и даже более! — согласие напечатать рассказ после незначительной коррекции текста, а также желание почитать что-нибудь ещё подобное. Я давно не хожу по редакциям и считаю, что мне там делать нечего, но полуодобрение и полуинтерес полуплесневого редактора удивили меня до того, что мой визит к нему реализовался в пространстве и во времени.

Встреча наша оказалась плодотворной, и я согласился на все изменения и купюры в тексте, предложенные мне редактором М., оказавшимся довольно молодой женщиной абсолютно свежего, а не заплесневелого вида и даже без необходимых редактору по званию очков. Возможно, плодотворность нашей встречи была обусловлена именно личностью редактора М., отнёсшейся ко мне весьма дружественно и даже с известной долей симпатии. Симпатии как к писателю или носителю яня?

Через 6! месяцев рассказ напечатали, и я получил деньги и согласие на издание ещё одного моего опуса, раза в три покрупнее первого. Правда, пришлось кое-что в тексте поправить настолько, что я даже заколебался, а стоит ли пачкаться вообще, уж больно заметно смысл рассказа сполз с облаков на землю. Но М. убедила меня, что контролируемая автором полуправда ничуть не хуже правды полной, более фантастической, и я скрепя сердце согласился. Мысли мои витали в тот день не в редакции, а у Лины, с которой я должен был встретиться после длительного обоюдного молчания.

Я пришёл к ней домой. Муж якобы должен был появиться поздно вечером. Камера заключения моей возлюбленной оказалась обыкновенной камерой заключения рядового российского буржуа с низким «хрущёвским» потолком и малюсеньким окошком на самом верху. Это несоответствие размеров наших больших славянских тел с миниатюрными квартирами или средствами передвижения и прочими приспособлениями, в которых мы зреем, мужаем, старимся и умираем, будило во мне протест против карликовой мысли создателей этих вещей. Кто бы знал, какие мучения я испытывал в самолётных креслах, на полках плацкартных вагонов и просто в автобусах со сплющенными крышами и игрушечными сиденьями. Маленькие диваны, столы, ванны, двери, крошечные балкончики. Да какого чёрта! Что нас, русских, хотят в японцев превратить?

Мне понравилась тема дискуссии, намеченная Серафимом, и слово перехватываю я — и. о. главмана. С габаритами, как выясняется, ситуация вообще не простая. Эстетика и эмоции — одна сторона медали, а другая — здоровье нации. Допустимая дистанция между людьми, установленная некоторыми учёными, а также людьми не в конец обалдевшими от цивилизации, должна быть минимум 100–150 м. У диких животных поболее. При сужении этих границ психика человека испытывает постоянные угнетение и раздражение. А ну-ка, горожане, посчитайте, сколько метров от вашего порога до соседского да ещё приплюсуйте висящих в воздухе соседей сверху и снизу, и вы удивитесь тому, что всё ещё не в сумасшедшем доме. В России как нигде деструкция биологических дистанций настолько велика (из-за всё той же экономной малогабаритности), что жители этой страны испытывают даже болезненное удовольствие от нарушений дистанции там, где их можно было бы избежать.

Я проводил не одно наблюдение. Стоило мне обосноваться на пустынном пляже или с палаткой в глухом лесу, как появившиеся там же экскурсанты обосновывались именно рядом со мной, пусть даже в очень неудобном месте. В пустом автобусе или вагоне электрички люди садятся непременно кучей в одном углу, а не рассредоточиваются равномерно по вагону. Но особенно поражает непривычного к русской биологии человека общераспространенная манера поведения, когда к вам, стоящему где-нибудь на улице, или в магазине, или в кино, может подойти вплотную незнакомый человек, повернуться спиной и стоять себе спокойненько хоть до скончания перестройки. Однако я извиняюсь. Кажется, я тоже увлёкся и своей широкой спиной опять заслонил нашего искателя приключений. А женщины ждут, ждут читательницы, ждёт Лина, чёрт бы её побрал.

Мы с показной весёлостью выпили бутылку портвейна, принесённого мной в кармане пальто, и, усевшись поудобнее, я стал внимать её жалобам на всех и на меня в том числе, не имеющего за душой ничего, кроме любви. Я слушал и думал об этой и о многих других подобных историях, представлял её родителей, которых отцовско-материнский инстинкт, извращённый социальными миражами, превратил в свирепые существа, способные на любые проявления активности, даже уголовно наказуемой, когда дело касалось семейного истеблишмента.

И отец и мать давно уже знали, что дочь их терпеть не может мужа, но, выйдя в своё время замуж друг за друга не по любви, а в силу непонятных мне расчётов и будучи всю жизнь равнодушны друг к другу, они предлагали тот же самый рецепт унылой, как карцер лечебно-трудового профилактория, семейной жизни своей дочери именно потому, что они так жили, а значит, и другие смогут. Впрочем, они не особенно настаивали на нынешнем супруге Лины, а предлагали другие достойные варианты обеспеченных мужчин и своё содействие в свиданиях, даже интимных, только бы выбор не забуксовал на голодранце, подобном мне. Слухи о моей персоне уже парализовали однажды это святое семейство, и кара, которую посулила мать дочери за ослушание родительской воли, предполагалась быть гораздо серьёзнее, чем та, что выпала на долю жителей Содома.