Джон Стейнбек - О мышах и людях

Горбун кивнул.

– Я им говорил, но они все одно вошли.

– Так почему же ты их не выгнал?

– Я не супротив, – сказал Горбун. – Ленни такой славный.

Огрызок вдруг встрепенулся.

– Слышь, Джордж! Я уже все обдумал! И даже подсчитал, сколько мы можем заработать на кроликах.

Джордж сердито поглядел на него.

– Я, кажется, предупреждал вас обоих, чтоб вы никому ни слова.

Старик сразу же оробел.

– Мы и не говорили ни слова никому, кроме Горбуна.

– Ну ладно, пошли отсюда, – сказал Джордж. – Господи, на минуту и то нельзя отлучиться.

Огрызок с Ленни встали и пошли к двери.

Горбун окликнул старика:

– Огрызок!

– Ну, чего тебе?

– Помнишь, что я говорил насчет огорода и всякой работы?

– Да, – сказал Огрызок. – Конечно, помню.

– Так вот, забудь, – сказал Горбун. – Я пошутил. Я не хочу на ваше ранчо.

– Ладно, дело твое. Спокойной ночи.

Джордж, Ленни и Огрызок вышли. Когда они проходили через конюшню, лошади зафыркали, зазвенели уздечками.

Некоторое время Горбун сидел на койке и глядел им вслед, потом потянулся за склянкой с мазью. Он задрал рубашку на спине, налил на ладонь немного мази и начал медленно тереть спину.

Угол огромной конюшни был почти до потолка завален свежим сеном, тут же стояли вилы с четырьмя зубьями. Сено высилось горой, полого спускавшейся к другому углу, и здесь было свободное, не доверху заваленное место. Вдоль стен тянулись стойла, и между перегородками виднелись лошадиные морды.

Воскресенье. Лошади отдыхали. Они тыкались мордами в кормушки, били копытами в деревянные перегородки и звенели уздечками. Солнце проглядывало сквозь щели в стене и яркими полосами ложилось на сено. В послеполуденной жаре лениво жужжали мухи.

Снаружи раздавался звон подковы о железную стойку и одобрительные или насмешливые крики игроков. А в конюшне тихо, душно и жужжали мухи.

Ленни сидел подле ящика со щенками в углу конюшни, у сеновала. Сидел на сене и разглядывал мертвого щенка. Разглядывал долго, потом протянул огромную ручищу, погладил его от головы до хвостика и тихо спросил:

– Отчего ты издох? Ты ж не такой маленький, как мышь. И я не очень сильно тебя гладил. – Он приподнял голову щенка, поглядел на его мордочку и сказал: – Вот узнает Джордж, что ты сдох, и не позволит мне кормить кроликов.

Он вырыл ямку, положил туда щенка и прикрыл его сеном, но продолжал, не отрываясь, смотреть на холмик. Он сказал:

– Но я не натворил ничего такого, чтоб бежать и прятаться в кустах. Нет. Это еще ничего. Скажу Джорджу, что щенок сам издох.

Он откопал щенка, осмотрел его и снова погладил от головы до хвоста. Потом горестно продолжал:

– Но Джордж все одно узнает. Он завсегда все узнает. Он скажет: «Это ты сделал. Не вздумай морочить мне голову». И скажет: «За это ты не будешь кормить кроликов!»

Вдруг он рассердился.

– Как тебе не совестно! – воскликнул он. – Почему ты издох? Ты не такой маленький, как мышь. – Он схватил щенка, швырнул его в сторону и отвернулся. Потом сел, наклонившись вперед, и прошептал: – Теперь я не буду кормить кроликов. Джордж не позволит.

От горя он медленно раскачивался взад-вперед.

Снаружи послышался звон подковы, а потом несколько голосов. Ленни встал, снова подобрал щенка, положил его на сено и сел. Он опять погладил щенка.

– Ты еще маленький, – сказал он. – Мне говорили столько раз, что ты маленький. Но я не знал, что тебя так легко убить. – Он потрогал пальцами мягкое щенячье ухо. – Может, Джордж все-таки не очень рассердится, – сказал он. – Ведь про того сукина сына он сказал – это ничего.

Из-за крайнего стойла появилась жена Кудряша. Она подкралась тихонько, и Ленни ее не видел. На ней было то же яркое бумажное платье и домашние туфли с красными страусовыми перьями. Лицо сильно нарумянено, и все локоны-колбаски аккуратно прибраны. Она молча подошла вплотную к Ленни, и только тогда он поднял голову и увидел ее.

В испуге он быстро зарыл щенка в сено. Потом бросил на нее враждебный взгляд.

– Что ты здесь делаешь, дружок? – спросила она.

Ленни сердито посмотрел на нее.

– Джордж велел держаться от вас подальше. Не разговаривать с вами и вообще ничего такого.

Она засмеялась.

– Джордж всегда над тобой распоряжается?

Ленни потупил глаза.

– Он сказал, что не позволит мне кормить кроликов, ежели я стану разговаривать с вами.

– Боится, как бы Кудряш не взъярился, – тихо сказала она. – Ну так вот, у него рука на перевязи, а ежели он к тебе пристанет, можешь сломать ему и другую. И не заливай, будто рука у него попала в машину.

Однако Ленни твердо стоял на своем.

– Ну уж нет. Не буду я с вами разговаривать.

Женщина опустилась на колени рядом с ним.

– Послушай, – сказала она. – Сейчас все играют в подкову. Еще четырех нет. Они ни за что не бросят, покуда не доиграют кон. Почему ж мне нельзя с тобой поговорить? Мне ведь не с кем разговаривать. Я так одинока.

– Но мне не велено говорить с вами, – настаивал Ленни.

– Я одинока, – повторила она. – Ты можешь разговаривать с кем хочешь, а я ни с кем, кроме Кудряша. Иначе он бесится. Как думаешь, весело это – ни с кем не разговаривать?

– Но мне не велено, – сказал Ленни. – Джордж боится, что я попаду в беду…

Она переменила разговор:

– Чего это у тебя там закопано?

И тогда Ленни снова охватила тоска.

– Это мой щенок, – сказал он горестно. – Мой щеночек.

И он смахнул со щенка сено.

– Да ведь он мертвый! – воскликнула она.

– Он такой маленький, – сказал Ленни. – Я хотел только поиграть с ним… А он вроде как укусить норовит… а я его легонечко этак – шлеп… а он и умер.

Она стала его утешать.

– Не огорчайся. Он ведь всего-навсего щенок. Возьмешь другого. Здесь их полным-полно.

– Я не про это, – сказал Ленни жалобно. – Теперь Джордж не позволит мне кормить кроликов.

– Но почему?

– Он сказал, ежели я еще чего натворю, он не позволит мне кормить кроликов.

Она придвинулась ближе и заговорила успокаивающе:

– Ты не бойся, это ничего, что ты со мной разговариваешь. Слышишь, как они там кричат? У них на кону четыре доллара. Ни один с места не сойдет, покуда игра не кончится.

– Увидит Джордж, что я разговариваю с вами, задаст мне жару, – шепнул Ленни опасливо. – Он так и сказал.

Лицо ее стало злым.

– Да что я, не человек? – выкрикнула она. – Почему я не имею права ни с кем поговорить? За кого они меня считают? Ты такой славный. Отчего ж мне нельзя поговорить с тобой? Я тебе ничего плохого не сделаю.

– Но Джордж говорит, что из-за вас мы попадем в беду.

– Глупости, – сказала она. – Что я тебе плохого делаю? Ну, понятно, им всем на меня наплевать, они и знать не хотят, каково мне здесь живется. А я тебе вот чего скажу – я не привыкла к такой жизни. Я могла бы кой-чего добиться. И, может, еще добьюсь, – добавила она с угрозой.

И заговорила быстро, увлеченно, словно спешила высказаться, пока ее слушают.

– Я жила в самом Салинасе. Меня туда еще девочкой привезли. Как-то приехал на гастроли театр, и я познакомилась с одним актером. Он сказал, что я могу поехать с ихним театром. Но мать не отпускала. Говорила, что я еще мала – мне тогда всего пятнадцать было. Но тот актер звал меня. И будь уверен, ежели б я уехала, уж я б не жила вот так, как сейчас.

Ленни погладил мертвого щенка.

– У нас будет маленькое ранчо… и кролики, – сказал он.

Но она спешила рассказать о себе, прежде чем ей помешают.

– А в другой раз я встретила еще одного человека, он в кино работал. Я ходила с ним танцевать в «Приречный дансинг-холл». И он сказал, что поможет мне устроиться в кино. Сказал, что я – самородок. Что он вскорости вернется в Голливуд и напишет мне. – Она испытующе взглянула на Ленни: произвели ли ее слова хоть какое-то впечатление. – Но я так и не дождалась письма, – сказала она. – Сдается мне, мать перехватила. Ну, я не хотела оставаться там, где ничего нельзя добиться в жизни, да еще и письма перехватывают. Я напрямки спросила мать, перехватила она письмо или же нет, – она стала отпираться. А потом я вышла за Кудряша. Мы как раз в тот самый вечер познакомились с ним в «Дансинге». Ты меня слушаешь?

– Я? Само собой.

– Так вот. Я еще никому об этом не говорила, может, так и надо, кто знает. Я не люблю Кудряша. Он плохой. – После этого признания она пододвинулась к Ленни и села рядом. – Я могла бы жить в роскошных отелях, и за мной гонялись бы фотографы. И я ходила бы на все просмотры и выступала по радио, и это не стоило бы мне ни цента, потому что я была бы киноактрисой. И носила бы красивые платья, как все они. Недаром же тот человек сказал, что я – самородок.

Она посмотрела на Ленни и красиво повела рукой, показывая, что умеет играть. Пальцы ее описали в воздухе плавную дугу, мизинец изящно оттопырился.