Улья Нова - Инка
Так что ты сам – путешественник по твоей горной стране, тебе решать, на какой вершине задержаться. Но, когда ты поселяешься в ущелье крота, не требуй многого и от жизни. А когда обретаешь Солнце внутри, в твоей судьбе начинается весна и цветение. Так что будь смелее в своих горах.
– На следующее утро, – продолжал дед, – я проснулся почти здоровым, только очень ослабел от голода. В хижине, где я лежал, было пусто, огненного шамана и след простыл. Я кое-как оделся и вышел посмотреть на стадо. Оно разбрелось, и потом целый день, обессиленный, я бродил по предгорьям и собирал альпак. Неудивительно, что нескольких я все же недосчитался, ведь я болел довольно долго, они могли заблудиться или их взял с собой шаман как плату за лечение и за путеводитель по горам. Хозяин недоглядел пропажу, он все больше присматривался ко мне, видимо, я здорово ослаб за те недели болезни, раз даже хозяин заметил. Возвращаясь ненадолго домой, я трясся в телеге, а сам метался где-то в предгорьях и разыскивал тропинку, чтобы подняться на вершину высоко надо мной, где, как казалось, меня ждут цветущий луг и прохлада. А потом еще целую осень, уже отыскав этот луг, не решался набраться смелости и отправиться дальше, выше, где камни и мох. Но лунного кота я так в себе и не отыскал.
Вот что рассказал мой дед тогда, на чердаке. Родители добились своего – на следующий день старик уехал, и больше мы никогда не виделись. На следующий год, осенью, он умер. Зато история его надолго лишила меня покоя, толкнула в странствия по горной стране в поисках сокровищ, солнца и лунного кота. Но, как ни удивительно, нашел я то, о чем мечтал больше всего. Нашел я птицу, ястреба, и нисколько не жалею об этом.
И вот однажды я узнал, что где-то в Москве живет Огненный человек, легенды о котором, как перелетные птицы, скитаются по всему миру. Уж очень этот Огненный человек, по слухам, напоминал пако-шамана, который вылечил моего деда и подарил ему путеводитель по вершинам. И тогда я сорвался и прилетел сюда через океан.
Инка тянула через трубочку горьковатый чай, она забыла, что скоро начнется рабочий день и впереди – офисная духота и маета. Пока они выбирались из-за столика, карабкались по скулящим ступенькам, Уаскаро времени не терял. Ох уж этот Уаскаро! Нет, он не коснулся губами ее щеки, не обнял ее нежно за талию, не убрал непослушную прядку с ее лица. За короткое время, пока они выбирались из сумрака ресторанчика на свет раннего утра, он успел научить Инку, как правильно выбирать подходящее время для разных событий и дел. Оказалось, нужно научиться нюхать время, чтобы находить подходящий момент в нем.
– А зачем нюхать время?
– Если тебе хочется жить в более светлом, спокойном мире, в своем мире, а если нет, то не нужно тебе нюхать время, выкинь из головы, старый индеец бредит да и только.
Стараясь жить по его совету, Инка целую субботу провела на диване, растерянно подслушивая скандал соседей сверху. Там говорили друг другу такие обидные вещи, что Инка сжалась и загрустила. В воскресенье она не перебрала, как обычно, вещи, не отправилась на рынок вдыхать ароматы маринованных помидоров и чеснока. Она пыталась понять, что, собственно, происходит, и гадала, чем же занимается Уаскаро, кто он такой и чего хочет от нее. Сидела Инка на диване, поджав ноги, словно диван – лодка-каноэ, и, обгрызая косточку манго, удивлялась, почему словам мистера латино веришь, а по следам его советов – следуешь.
Правда, поначалу Инка позволяла советам Уаскаро летать в бесконечную даль, никак не задев, не потревожив ее воображение. Но однажды, целеустремленно ползя по тропе на работу, Инка почувствовала себя слегка жеваной, катастрофически недополучившей сна и калорий, а действительность вокруг признала непередаваемо утомляющей. Инка заметила, что медленно, неслышно подползает скука тоненькой пятнистой змейкой, капля яда которой уложит табун тяжеловозов. Наблюдая приближение скуки-змеи, Инка впадала в оцепенение беззащитного небольшого зверька: тупила, почти не дышала, не зная, куда деваться. И только мысль металась взаперти сознания. Инка знала – скука затащит в западню бездумной лени, будет держать там весь предстоящий день, а может быть, не выпустит целую неделю, будет шипеть и грозить смертельно ужалить. И вот Инка – дикий по натуре, но, увы, жестоко одомашненный зверек с целой вселенной навязанных условностей и несвобод – разыскивала повод увернуться и одержать победу над аспидом скуки, чтобы победить и в схватке с предстоящей тягомотиной рабочего дня. И тут – совет Уаскаро вспомнился и прозвучал в ее голове: «По пути на работу резко остановись, пропусти себя сонную, ленивую и разбитую вперед, посмотри вслед, а сама поворачивай куда-нибудь в дебри улочек и беги прочь, уноси ноги, спасайся, пока не поздно». Ага. Не очень серьезно отдаваясь упражнению, а шалости ради, Инка остановилась посреди тротуара. Она тут же оказалась как бы на палубе корабля – из стороны в сторону ее толкали люди, они, на ходу втягиваясь в рабочий день, очень возмущались, что преграда на дороге мешает им затянуть на шее петлю трудового настроения.
Собрав в кулак то несчастное, тающее воображение, которое стремительно и жестоко отнимает рабочий день, Инка увидела себя: вон она усталой походкой удаляется в толпе, неохотно, разыскивая обломок хоть какой-нибудь скрытой пружинки, как бы подстроиться к окружающему. Бедная, от рвения вся изломалась. Сейчас она доплетется до конторы, изо всех силенок рванет железную дверь на себя, за спиной услышит тяжелый хлопок закрытой западни, на вахте отметит приход на десять минут раньше, чтоб скрыть опоздание. Потом усядется за стол, скроет за монитором чашку кофе и, похлебывая, будет плести из кожи амулет. Писсаридзе знает, что до двенадцати клиенты появляются редко, зачем же поднимать персонал в столь раннее время. А затем, чтобы лишний раз напомнить этим бледнолицым слабым существам, что они – мелкие суетливые грызуны. Потом явится посетитель, другой, третий, а на четвертом Инка станет словно из пробки, и дела ей уже не будет ни до галактик, ни до собственной жизни, пеплом рассеянной по рабочему дню, а экология души, какая может быть экология души в «Атлантисе», этом протекающем бункере с нефтью?
– Иди, иди, конторская крыса, – говорила она, отправляя свою удаляющуюся сутулую фигурку сонно продвигаться на тропе работы и, наконец, теряя из виду. Эх! Освобожденная, Инка сворачивает в переулок, избитая вежливыми толчками, пинками спешащих. В переулке стало ей как-то тревожно и мутно, а беспокойство накрыло, обдало с головой. И тогда, прислонившись к стене дома в безлюдном переулке, уронив сумку на асфальт и скрестив руки на груди, Инка снова припомнила, что говорил Уаскаро, и слова его прозвучали как указатель:
– Когда отпустишь себя, не ликуй, а когда найдешься, ничего не подмечай, не делай выводов, не высказывайся. Пусть тебя сначала мутит, потом трясет, потом колотит, словно ты маленький барабан. Ты будешь беспокоиться от собственного ослушания. Ты так привыкла к своим маршрутам, к своим тропкам, что любое отклонение вызовет ураган. И ты окажешься без крыши над головой – бездомная, голодная, чужая. Но потом ты найдешься, ты окажешься и поймешь, куда идти дальше и с какими песнями.
Совсем не шутка оказалось это бегство – рубашка Инки взмокла, а тельце под одеждой сжалось, как будто она попала прямо в открытое море, в шторм, где, как пенопластовый поплавок, ее трепало на волнах. Город предстал пред ней в неузнаваемом высокомерии и строгости. Она не узнавала и себя, как будто была и штормом и призраком этого шторма, а редкие прохожие без почтения омывали ее опасливыми взглядами. Подбежал мальчишка-попрошайка, пользуясь ее отчаянной борьбой со стихией, а также поникшим, витающим видом, жалобно потребовал два рубля.
Она двигалась медленно и плавно, а город и спешащие служащие оставляли ее, уплывали от нее в свой старый свет, в свой обыденный день, в котором раньше кружила и она – маленькое суденышко из дерева. А теперь, рискуя потерять работу, но совершенно не печалясь, бездумно и легко продвигалась Инка в неизвестном направлении, обнюхивала день, определяя, в чем его суть и для чего этот день больше подходит. Вон оно и солнце – застыло за башенкой и со сдержанностью, свойственной солнцу в часы утреннего кофе, наблюдает Инкины первые беспомощные попытки самообнаружения. Неподалеку, полируя ластиками шин асфальт, остановился черный лакированный гроб на колесах. С шумом опустилось окно: «Чего, котенок, скучаешь? Замерзла? Я могу помочь?»
Инка, стараясь не теряться, отрицательно покачала головой и ушла вперед, оставив водителя настойчиво сигналить за спиной. Она преодолела пару маленьких, изогнутых улочек, еще немного помучившись медленной, слитной походкой, совсем выбилась из сил и задрожала замерзшим, взволнованным, но ожившим телом.
