Иэн Макьюэн - Мечтатель
– Кэт, – прошептал он. – Вытащи меня отсюда. Иди за палочкой.
Она помотала головой.
– Будешь знать теперь.
– Мне надо уроки делать, – взмолился Питер.
– Кеннет за тебя делает.
– Кэт, он все напортит. Я отдам тебе шарики. Все, что хочешь.
Она улыбнулась.
– Такой ты гораздо симпатичнее.
Она просунула руки между перекладин и пощекотала ему живот. Он не хотел смеяться, но справиться с собой не мог.
– Бай-бай, – прошептала она и исчезла.
Утром Питер, обалделый от сна, продолжавшегося будто полгода, был перенесен вниз, в кухню. Заплывшими глазами он смотрел с высокого стульчика на свою семью.
Они махали ему руками и весело, нараспев говорили: «С добрым утром, Кеннет».
– Вак, – просипел он в ответ. – Вак, окх. Я не Кеннет. Я Питер.
Все обрадовались его ответу. Теперь он заметил мальчика за дальним краем стола. Кеннет поместился в тело Питера и его школьный костюм. Он смотрел на Питера с нескрываемым отвращением, от которого в воздухе шла черная рябь.
Мальчишка отвернулся. Он отодвинул от себя тарелку и вышел из комнаты. Питера шибануло холодной неприязнью, и он немедленно заплакал.
– Что случилось, миленький? – стали спрашивать вокруг.
– Он меня не любит, – хотел пожаловаться Питер, – и мне это ужасно обидно. Ва-а ваба лама нюю!
Ему вытерли слезы. Кеннет и Кэт ушли в школу, родители побежали на работу, и через полчаса, переодетый в чистую пижаму, Питер сидел на полу гостиной. Он был заперт в манеже, а Лора хлопотала наверху.
Теперь наконец он мог обдумать способ побега. Где-то в доме лежала волшебная палочка сестры. Если бы только помахать палочкой у себя над головой…
Ухватившись толстыми слабыми ручками за перекладины загона, он сумел встать. Голова чуть-чуть не доставала до перил.
Поставить ногу было не на что, а чтобы перелезть через перила, не хватало сил. Он сел. Надо, чтобы кто-то вынул его из загона. Надо, чтобы Лора спустилась сюда.
Он собрался уже крикнуть ей, но тут его внимание привлек ярко-желтый кирпичик под ногами. «Желтый, желтый, желтый», – пел кирпичик. Он дрожал, он сиял, он тихо пел. Он был очень нужен. Питер нагнулся, схватил кирпич, но рука почти не ощутила его. Он поднес кирпичик к лицу и чувствительными губами, деснами и зубом обследовал деревянистую, желтоватистую, квадратистую вещь и понял ее полностью.
Потом он увидел красный пластиковый молоток, такой красный, что чувствовал жар его цвета лицом. Ртом, языком и слюнями он прошелся по всем его выпуклостям, углам и складкам.
За этим и застала его Лора десятью минутами позже: он с удовольствием жевал ногу игрушечного кенгуру.
День прошел в слитной череде забав, трапез, послеобеденного сна. Изредка Питер вспоминал, что надо поискать волшебную палочку, но тут же мысли вытеснял увлекательный вид пищи, такой хорошей, что хотелось погрузиться в нее всем телом, или щекотание забавных песенок со странными идеями, которые требовали полного напряжения ума, – про старушку в башмаке, или про Шалтая-Болтая, или про птиц в пироге. Или же он замечал еще одну вещь, которую надо немедленно сунуть в рот.
В конце дня, после сна, тетя Лора перенесла его вниз и посадила на пол, на этот раз – не в манеже. Сон освежил Питера, и он решил попробовать снова. Волшебная палочка, наверное, в кухне. Он пополз к двери, но заметил слева от себя пару ног в знакомых туфлях – его туфлях. Взгляд его поднялся от ног к лицу мальчика в кресле. Мальчик хмурился.
На этот раз Питер подавил страх. Он знал, что есть только один способ покончить с этим недоразумением. Он ухватился за ногу, встал и, пыхтя от усилий, обратился к Кеннету без околичностей.
– Слушай. Ты перестань на меня так смотреть. У тебя нет причин не любить меня. Я ничего плохого не сделал. Я правда хороший.
Пока он говорил эти слова, в комнате посветлело, она перевернулась и уменьшилась. И оказалось вдруг, что Питер сидит в кресле, а малыш Кеннет стоит у него между ног и пытается что-то ему сказать.
Питер поднял малыша и усадил себе на колени. Кеннет с любопытством протянул руку и толкнул Питера в кончик носа.
– Пахп! – громко сказал Питер.
Малыш отдернул руку, короткий испуг на его лице сменился улыбкой, и он засмеялся. Если бы Питер сказал самую умную, самую смешную и дурацкую шутку на свете, она и то не рассмешила бы никого сильнее, чем это «Пахп» – Кеннета.
Питер посмотрел поверх головы малыша на Кэт в другом конце комнаты.
– На самом деле я не думаю, что он монстр. Знаешь, вообще-то он мне нравится.
Кэт молчала. Она ему не поверила.
– Нет, правда, – продолжал Питер. – По-моему, он замечательный.
Кэт хмыкнула. Она опустила волшебную палочку.
– Если ты правду говоришь, тогда пойдешь со мной и повезешь его в парк в коляске.
Она была уверена, что от такого испытания он откажется.
– Да! – к ее изумлению, сказал Питер. С малышом на руках он встал. – Пошли. Он там увидит много удивительного.
Кэт тоже встала.
– Питер, что на тебя нашло?
Но брат ее не услышал. Он нес Кеннета в переднюю, распевая во все горло: «Ты скажи, барашек наш, сколько шерсти ты нам дашь…»
Глава седьмая
Взрослый
Каждый август Форчуны снимали рыбацкий домик на побережье Корнуолла. Всякий, кто видел эти места, согласился бы, что это рай. Из дома выходишь прямо во фруктовый сад. Дальше – ручеек, чуть больше канавки, зато в нем удобно строить запруду. Еще дальше за рощей – разобранная железнодорожная ветка; когда-то по ней возили руду из оловянного рудника. Метрах в восьмистах – заколоченный туннель, куда детям ходить запрещалось. Позади дома был крохотный садик с кустарником, а за ним широкой подковой раскинулся залив, окаймленный желтым песчаным пляжем. С одной стороны залива были пещеры, глубокие и темные, так что даже страшноватые. При отливе на берегу оставались озерца. На автостоянке позади залива с утра до сумерек стоял фургончик с мороженым. Еще вдоль залива стояло с полдюжины коттеджей. Форчуны знали людей, приезжавших сюда в августе, и дружили с ними. Десяток с лишним детей в возрасте от двух до четырнадцати лет составляли разношерстную компанию, именовавшую себя Пляжной бандой.
Самым лучшим временем были вечера, когда солнце погружалось в Атлантический океан и семьи собирались у кого-нибудь в саду на барбекю. Наевшись, взрослые выпивали, заводили свои бесконечные рассказы и забывали, что детей пора укладывать. Тогда Пляжная банда растворялась в тихих сумерках и уходила к излюбленным местам дневных игр. Только теперь их окружала таинственная темнота, непонятные тени, ноги холодил остывший песок, а игры и беготню сопровождало восхитительное чувство, что резвятся они в уворованное время. Давно пора было спать, и они знали, что рано или поздно взрослые спохватятся, оборвут свои беседы и в ночном воздухе разнесутся призывы: Чарли! Гарриет! Тоби! Питер! Кэт!
Если крики взрослых не долетали до детей в дальнем конце пляжа, за детьми иногда посылали Гвендолину. Она была старшей сестрой троих детей из Пляжной банды. В их коттедже для нее не хватало места, и поэтому Гвендолина жила с Форчунами. Ее спальня была рядом со спальней Питера. Она была печальна, погружена в свои мысли. Гвендолина была взрослая – говорили даже, что ей целых девятнадцать лет, – и всегда сидела со взрослыми, но в их разговорах не участвовала. Она была студенткой медицинского факультета и готовилась к важному экзамену. Питер часто думал о ней, правда, не понимал почему. Она была зеленоглазая и с такими рыжими волосами, что можно назвать их оранжевыми. Иногда она смотрела на Питера долгим внимательным взглядом, но заговаривала с ним редко.
Когда Гвендолина шла звать детей, она шла по пляжу медленно – босая, в рваных шортах – и поднимала голову, только подойдя близко. И говорила тихим, грустным музыкальным голосом: «Пошли, ребятня. Спать». И, не дожидаясь их протестов, не повторив приказа, поворачивалась и шла обратно, шаркая по песку.
Грустила ли она потому, что была взрослой и была не рада этому? Трудно сказать.
В это корнуоллское лето одиннадцатилетний Питер стал замечать, насколько отличается мир взрослых от мира детей. Нельзя сказать, что родители жили совсем скучно. Они купались – но всегда не больше двадцати минут. Они любили поиграть в волейбол – но полчасика. Иногда соглашались поиграть в прятки или и в жмурки или построить гигантский замок из песка, но это были редкие случаи. А вообще при малейшей возможности все взрослые предавались на берегу одному из трех занятий: разговаривали, сидя кружком, или читали газеты и книги, или дремали. Единственным их упражнением (если можно его так назвать) были долгие скучные прогулки – да и те были просто поводом для того, чтобы еще поговорить. На пляже они то и дело поглядывали на часы и задолго до того, как проголодаются, начинали говорить друг другу, что пора бы подумать об обеде или ужине.
