Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру
— Кэти, где мама?
О, Господи! Именно на этот вопрос мне меньше всего хотелось отвечать.
— Кэрри, ты же знаешь, мы договорились говорить всем, что наши родители оба умерли.
— Мама умерла?
— Нет, но мы делаем вид, что да.
— Почему?
И я опять должна была объяснять Кэрри, что мы никому не должны говорить, кто мы на самом деле, и что наша мама жива, а то опять окажемся на чердаке. Она сидела на полу рядом со своей новой шкатулкой, держа на коленях коробочку с куклами, и смотрела на меня огромными, ничего не понимающими глазами.
— Я имею в виду, Кэрри, ты не должна упоминать о другой семье, кроме Криса, меня, доктора Пола и Хенни. Понимаешь?
Она кивнула, но, судя по скривившимся губам, по выражению лица, не поняла. Она все еще хотела к маме!
И вот настал ужасный день, когда мы повезли Кэрри за десять миль от границы Клермонта поступать в умопомрачительную частную школу для дочек богачей. Школа занимала огромное белое здание с портиком и колоннами, а табличка у входной двери гласила: «Основано в 1824 году».
В теплом и уютном кабинете нас приняла наследница основателя школы мисс Эмили Дин Дьюхерст, статная красивая женщина с гладкими седыми волосами и лицом без единой морщинки.
— Она прелестный ребенок, доктор Шеффилд. Разумеется, мы сделаем все для того, чтобы учиться здесь ей было удобно и хорошо.
Я наклонилась обнять дрожащую Кэрри и прошептала:
— Держись, постарайся, чтобы тебе здесь понравилось. Не скучай. Каждый уикенд мы будем забирать тебя домой. Ладно?
Она выдавила из себя улыбку и тихо пробормотала:
— Я постараюсь.
Нелегко было уезжать, оставив Кэрри в этом роскошном белом здании колониального стиля.
А на следующий день пришло время и Крису собираться в колледж. Я с болью смотрела, как он пакует вещи, и молчала. Я не могла говорить, и мы боялись взглянуть друг на друга.
Его колледж был еще дальше, в тридцати милях от города. Дома университетского городка были из розового кирпича, но опять с обязательными белыми колоннами. Поняв, что мы хотим остаться наедине, Пол удалился под каким-то довольно неуклюжим предлогом, сказав, что хочет посмотреть сад. Мы с Крисом уединились в нише окна-фонаря; мимо постоянно пробегали молодые люди, бросая на нас любопытные взгляды. Я хотела бы его обнять и прижаться щекой к его щеке, ведь это было прощанием с любовью. И мы оба знали, что эта любовь — навек.
— Крис, — запинаясь, чуть не плача заговорила я, — что я буду делать без тебя?
Его голубые глаза меняли цвет, как в калейдоскопе, отражая смену его чувств.
— Кэти, ничего уже нельзя изменить, — отрывисто прошептал он, схватив меня за руки. — И когда мы встретимся опять, мы почувствуем то же самое. Я люблю тебя. И всегда буду любить, хорошо это или плохо, я ничего не могу с этим поделать. Я буду заниматься, как зверь, чтобы не оставалось времени думать о тебе, скучать и гадать, что происходит в твоей жизни.
— И станешь самым молодым выпускником медицинского колледжа в истории человечества, — поддразнила я, хотя голос мой был так же отрывист, как и его. — Оставь для меня немножко любви и спрячь ее поглубже в твоем сердце, а я спрячу свою любовь к тебе. Мы не должны повторять ошибки своих родителей.
Он тяжело вздохнул и опустил голову, уставившись в пол у себя под ногами; а может быть, глядя на мои ноги на высоких каблуках, которые мне очень шли.
— Береги себя.
— Конечно. И ты береги себя. Не занимайся слишком много, не отказывай себе в развлечениях и пиши мне не реже раза в день. Я думаю, мы не будем накручивать телефонные счета.
— Кэти, ты ужасно красива. Может быть слишком красива. Я смотрю на тебя и вижу нашу мать: в наклоне головы, в том, как ты складываешь руки… Не слишком очаровывай нашего доктора. Я имею в виду… он, в конце концов, мужчина. У него нет жены, и ты будешь жить с ним под одной крышей. — Он поднял на меня вдруг потемневшие глаза. — Не делай глупостей, чтобы заглушить любовь ко мне. Вот что я хочу сказать.
— Обещаю вести себя хорошо.
Но как могла я твердо обещать это, если именно он пробудил во мне те первобытные стремления, которые надо было сдерживать, пока я не стану достаточно взрослой, чтобы управлять ими? И теперь я хотела их удовлетворить, хотела быть любимой кем-нибудь, кого я полюблю.
— Пол, — напряженно произнес Крис, — отличный парень. Я очень люблю его. И Кэрри любит его. А ты, Кэти?
— Я тоже люблю его, как ты и Кэрри. Я ему благодарна. В этом нет ничего плохого.
— Он не пытался делать ничего такого?
— Нет. Он порядочный, честный.
— Я вижу, как он смотрит на тебя, Кэти. А ты так юна, так прекрасна и так… жаждешь. — Он замолчал и покраснел, виновато оглянувшись. — Мне неловко тебя спрашивать, он ведь так много сделал для нас, но до сих пор иногда я думаю, что он принял нас только потому, ну, только из-за тебя. Потому что он захотел тебя!
— Крис, он на двадцать пять лет старше. Как,ты можешь так думать?
Крис облегченно вздохнул.
— Ты права, — сказал он. — Ты его воспитанница, и ты слишком мала. Должно быть в его больницах множество красоток, которые счастливы провести с ним время. И ты в полной безопасности.
Улыбнувшись, он легко обнял меня и прижал свои губы к моим. Короткий, нежный поцелуй прощай-ненадолго.
— Прости меня за рождественскую ночь.
Когда я повернулась, чтобы уйти, мое сердце было разбито. Как я буду жить без него? Вот что еще она сделала с нами: заставила полюбить друг друга слишком сильно и такой любовью, какой мы не должны были любить друг друга. Это она виновата, во всем виновата она! Все плохое в нашей жизни пошло от нее!
— Не переутомляйся, Крис, не то скоро тебе придется надеть очки!
Он усмехнулся, обещал и помахал рукой, прощаясь. Почему-то никто из нас не мог произнести: «До свидания». И я почти убежала со слезами на глазах через длинный-длинный холл к выходу на яркий солнечный свет. Страшно подавленная, я рухнула на сиденье белой машины Пола и всхлипнула, совсем как Кэрри.
Вдруг ниоткуда появился Пол и занял место за рулем. Включил зажигание, развернулся и снова выехал на шоссе. Он не заметил моих покрасневших глаз и скомканного носового платка, который я зажала в кулаке, потому что слезы были близко. Он не спросил, почему я так тихо сижу, хотя обычно ерзала, вертелась и болтала чепуху, только чтобы не молчать. (Там тишина, молчание. Слышно, как падают хлопья; слушай, как дом скрипит. Вот чердака унынье.) Сильные, ухоженные руки Пола вели машину искусно и без напряжения; сам он, казалось, совершенно расслабился. Я изучала эти руки: посмотрев мужчине в глаза, я тотчас обращаю внимание на его руки. Потом перевела взгляд на его ноги. Синие трикотажные брюки плотно, может быть слишком плотно облегали его сильные красивые бедра. Я забыла о печали, унынии и ощутила прилив чувственности.
По обочинам широкой черной дороги росли гигантские деревья, старые, толстые, с искривленными сучьями.
— Магнолии, — сказал Пол. — Жаль, что сейчас они не цветут, впрочем, наши зимы коротки. Скоро зацветут. Запомни только одно: никогда не дотрагивайся до цветка магнолии и не дыши на него, не то он съежится и умрет.
Он с усмешкой посмотрел на меня, так что я не поняла, правду он говорит или нет.
— Пока ты, твои сестра и брат не пришли ко мне, я боялся поворачивать на свою улицу, так я был одинок. Теперь я еду домой с радостью. Благодарю тебя, Кэти, за то, что ты восток и север превратила в юг.
Приехав домой, Пол направился на прием, а я к себе наверх, в надежде справиться с одиночеством упражнениями у стенки. Пол не пришел домой к обеду, и от этого мне стало еще хуже. Не появился он и после обеда, так что я рано легла спать. Совсем одна. Я была совсем одна. Кэрри уехала. Моя опора Кристофер Долл тоже уехал. Впервые в жизни мы будем спать под разными крышами. Я скучала по Кэрри. Мне было плохо, страшно. Мне нужен был хоть кто-нибудь! Безмолвие дома и глубокая ночная тьма подавляли меня, хотелось плакать. (Одна, одна, совсем одна, и никому ты не нужна…) Я подумала, не поесть ли мне и пожалела, что ничего нет под рукой. Потом вспомнила о горячем молоке: считается, что оно помогает заснуть, а заснуть — это то, что мне сейчас необходимо.
Я — ОБОЛЬСТИТЕЛЬНИЦА
Гостиную мягко освещали отблески пламени. В камине тлели подернутые серым пеплом дрова, и Пол, завернувшись в теплый красный халат, медленно покуривал трубку в кресле с высокой спинкой. Я смотрела на его затылок в клубах табачного дыма. Вот кто мне нужен: он так же тоскует, томится и жаждет тепла, как я! Как дурочка (я часто впадала в дурачество), бесшумно, босиком я двинулась к нему. Как мило, что он так быстро надел наш подарок! На мне тоже был его подарок — легкий бирюзовый пеньюар из воздушной материи поверх ночной рубашки того же цвета.
Увидев меня среди ночи рядом, он не заговорил, не разрушил чар, которые непонятным образом связывали нас, две тоскующие души.
