Айрис Мердок - Книга и братство
— Чем еще занимаешься? — спросила Лили.
— Изучаю арабский.
— Почему арабский?
— А почему бы нет.
— А, так вот что это такое. Я подумала, это стенографические значки.
Ее взгляд привлекла рукопись на краю стола. Она придвинула стул поближе.
Краймонд, на минуту уделив ей внимание, вновь склонился над тетрадью, в которой писал, когда она вошла. В тетради были арабские буквы. Она принялась их рассматривать:
— Ты это писал?
— Я.
— Трудно?
— Да.
Они помолчали. Затем Краймонд сказал:
— Поскольку нам не о чем больше разговаривать, а я очень занят, может, ты уйдешь?
Лили внезапно покраснела. Она чувствовала, как краска заливает ее длинную шею, щеки, лоб. Она должна была сейчас сказать что-нибудь поразительно умное, или ее прогонят навсегда. Прямо как решающий момент в сказке, когда нужно решить загадку или умереть. К несчастью, в голову не приходило ничего умного. Запинаясь, она проговорила:
— Я очень хочу помочь тебе.
— Благодарю, мне помощь не нужна.
— Я могла бы помогать тебе в политической работе…
— Нет.
— Могла бы печатать на машинке, бегать по поручениям, ходить за книгами в библиотеку, что угодно могла бы делать.
— Нет.
— Знаю, ты лев, а я мышь, но и мышь может помочь льву. Есть такая сказка: лев пожалел мышь, и та сказала, что когда-нибудь отплатит ему добром, на что лев расхохотался, но потом лев попался в сеть, и мышка прибежала, перегрызла веревки и освободила его.
Эта маленькая речь, казалось, наконец развлекла Краймонда и заставила обратить на нее внимание. Он ответил, впрочем, без улыбки:
— Не люблю мышей.
— Тогда я буду тем, кем ты захочешь. Это я пришла тебе сказать. Я люблю тебя. Всегда любила. Ты знаешь, что я, как личность, ничего собой не представляю, но я хочу занимать место в твоей жизни. Насколько мне известно, у тебя сотни таких Лили, ничтожных людишек, которые жаждут служить тебе, все так, но я это я, и я существую ради тебя и понимаю, что делаю. Я рассказала тебе о том прошлогоднем бале. Что бы ни произошло потом, тебе известно, что я желала тебе добра. Чувствую, я в твоей жизни как некий вестник. В конце концов, я знаю тебя давно. Я сделаю все, что ты пожелаешь, буду твоей рабыней, я хочу принести тебе себя в дар, всю себя, мне безразлично, что может случиться, все, что я жажду, это чтобы ты принял меня как человека, на которого можешь всегда положиться и использовать как тебе угодно. Для меня это освобождение, словно Бог так велел, ты для меня абсолют, я ничего не могу, кроме как посвятить себя тебе. Если ты только не отвергнешь меня, я буду неслышна, невидима, тиха, как мышь — прости, ты не любишь мышей, — но я хочу быть с тобой, как вещь в углу комнаты, ждущая, когда понадоблюсь тебе для…
Краймонд, который слушал, слегка хмурясь и держа очки у губ, остановил ее:
— Мне не нравятся слова о ничтожных людишках и что ты, как личность, ничего собой не представляешь. Ты личность, и не никчемная, мне не нравятся подобные выражения.
Краймонд, похоже, говорил обобщенно, не имея в виду лично ее, но она горячо подхватила:
— Рада, что ты не считаешь меня никчемной, — я займусь своим образованием, ты мог бы быть моим учителем…
— Ох, Лили, вернись на землю, где твое чувство реальности?
— Ты моя реальность.
— Ты сама знаешь, что несешь полный вздор, просто тебе хочется излить душу, даже если это не имеет смысла. А теперь, когда ты выговорилась, может, сделаешь одолжение и уйдешь?
— Я не могу уйти, — сказала Лили. Она говорила быстро и горячо, но уверенней. Она сама чувствовала, что в ее голосе появились ужасные истерические нотки. — И не уйду. Уверена, ты испытываешь ко мне особое чувство. Ты должен быть ласковей со мной. Неужели нельзя быть хотя бы ласковей, когда я так люблю тебя? Неужели такая любовь может попросту пропасть зря? Мне нужно от тебя хоть что-то, какое-то подобие договора, статуса, чего угодно, самой малости, которая свяжет нас навеки.
Краймонд отвел глаза, словно устал смотреть на нее, и вздохнул:
— Лили, не вижу никакого смысла в том, что ты просишь. Ты говоришь так, будто я легко могу дать тебе что-то очень ценное…
— Да, да, легко, ты можешь, можешь!
— Но у меня нет этого, нет к тебе этого особого чувства, о котором ты говоришь, и я не хочу, чтобы ты была моей рабыней…
— Тогда не буду…
— Или незаметной вещью в углу комнаты, или мышью, я этого не люблю и не вынес бы рядом с собой такого человека, и я не могу дать тебе никакого «статуса», как ты выразилась, я просто не испытываю никакого особого чувства к тебе, и у меня нет для тебя никакой особой роли — извини.
Лили, сдерживая слезы, подняла с пола пальто и положила его на колени.
— И вернись на землю. Чем ты сейчас занимаешься в реальном мире?
— Выхожу замуж. За Гулливера Эша. Завтра.
Краймонд по-настоящему улыбнулся, больше того — засмеялся:
— Ох, Лили, Лили, так ты готова даже сбежать из-под венца?
— Да.
— Или мне пришлось бы терпеть замужнюю рабыню?
— Нет, нет… если б ты захотел, ничего бы этого не произошло, ничего бы этого не было.
— Ах, глупая… глупая… девчонка.
Лили улыбнулась сквозь слезы, потом вытерла глаза, встала и надела пальто:
— Могу я все-таки видеть тебя в будущем, заходить иногда, не запретишь?
— Не запрещу, но мне будет нечем обрадовать тебя.
— Тогда буду заходить просто так.
— Ради бога, Лили, исчезни же наконец и будь счастлива, неужели не ясно, и сделай счастливым кого-нибудь другого, забудь свои фантазии. Иди же, иди и будь счастлива!
— Роуз и Джерард приглашают нас на обед — когда вернутся из Венеции, — сказала Лили.
— В свой новый дом? — спросил Гулливер.
— Нет, глупый, они его только что купили — к Роуз.
Роуз и Джерард купили дом в Хаммерсмите, возле реки.
— Я так и думал, что Джерард не выдержит в Дженкиновой норе, — сказал Гулливер, — там ему точно было не место.
— А как насчет нас? Думаю, нам тоже вскорости надо будет покупать дом, миленький маленький домик в Патни или еще где, с садом. Детям это понравится.
— Детям?!
— Теперь у тебя есть работа, так что, полагаю, мы можем себе это позволить. Уверена, у меня еще кое-что осталось от тех денег, бог знает куда разошлась большая часть.
— Давай не будем торопиться, — сказал Гулливер, — мне и здесь нравится. К тому же мы еще даже не женаты!
— Завтра в это время будем женаты!
Был вечер, поздний вечер того дня, когда Лили побывала у Краймонда, и они с Гуллом еще сидели за столом после долгого праздничного обеда, за которым то и дело поднимали бокалы с водкой, вином, а потом с черри-бренди, желая себе счастья и богатства. Они порядком набрались, но чувствовали себя исключительно бодрыми, рассудительными и остроумными.
— Непременно будем и счастливы, и богаты, если один из нас не струсит — или оба.
— И не сбежит из-под венца.
— Это фраза из Достоевского[96], — сказал Гулливер, — я думал, ты его не читала.
— А я-то думала, это расхожее выражение. Я где-то его слышала.
— Я не сбегу! Видишь, вот кольцо!
Гулливер показал Лили кольцо, уютно лежащее в маленькой бархатной коробочке. И в то же мгновение живо представил себе ужасные события, произошедшие в романе за той фразой. С ума сойдешь иметь дело с женщинами. Ничего не поделаешь, приходится идти на риск.
— Ты сказал Леонарду, что ему надо будет делать?
Леонард Ферфакс должен был быть шафером на свадьбе, а Анжела Парк, старинная подруга Лили по школе искусств, — подружкой невесты.
— В муниципалитете ничего особенного делать не нужно! — ответил Гулливер. — Я отдам ему кольцо, и он в решающий момент передаст его мне, а я вручу тебе. Держу пари, большинство людей не озадачиваются даже этим. В любом случае, ты уже проходила эту процедуру.
— Да, но… тогда не было кольца… что-то не припоминаю…
Лили отказалась носить обручальное кольцо. Сейчас казалось невероятным, что когда-то она была замужем. Гулливер не желал ничего слышать о ее призраке-муже, а она не могла сейчас даже вспомнить его лицо — бедный Джеймс, бедный Джеймс.
— Мне нравится, когда совершается обряд.
— Все кончится за четыре минуты.
— Боже мой! А потом будем связаны на всю жизнь!
— Я надеюсь. Может, мы сумеем поженить Леонарда и Анжелу?
— Сомневаюсь, — сказала Лили. — Анжела старше меня, и она растолстела. В любом случае, Леонард, по-моему, крутит с Джиллиан Кертленд. Подходящая девчонка.
— Ужасно мила, — согласился Гулливер, поспешив отогнать образ подходящей девятнадцатилетней девчонки.
— Никак не могу решить, что надеть.
— Я собираюсь надеть свой бледно-серый спортивный костюм в бледно-розовую клетку. Не надевай брюки, прошу тебя, пожалуйста!