Джеймс Олдридж. - Дипломат
– Молодец Гарольд, – сказала Кэтрин. – Ни разу не согнулся за весь день.
Мак-Грегор кивнул и, отрезав кусок сыру, предложил его Кэтрин вместе с ломтем хлеба. Они сосредоточенно и жадно принялись есть, запивая водой из бурдюка, который тоже принесла Пируза. Эссексу оставили его порцию.
Утолив голод, Кэтрин забеспокоилась о своем виде. Волосы у нее были растрепаны, одежда измята.
– Воображаю, на кого я похожа, – сказала она. – Мне все-таки нужно умыться, Мак-Грегор. Просто невозможно женщине столько времени оставаться немытой. И чистого белья у меня тоже нет. – Она дотронулась до плотного розового шелка, видневшегося в вырезе блузки, потом сразу выпрямилась. – Что собой представляет этот Тахт-и-Сулейман?
– Я хорошенько не разглядел вчера ночью, – сказал Мак-Грегор, – но, видимо, цивилизацией здесь не пахнет. Это, должно быть, летнее становище племени мукри. Что они тут делают в такое время года, мне непонятно. – Он на негнущихся ногах пошел к двери, заметив в куче узлов их вещи. Свет проникал в комнату через единственное окошко с толстым зеленым стеклом. Мак-Грегор распахнул дверь, и его ослепил голубой день, ворвавшийся в комнату вместе со струей утренней свежести.
– Кэти! – крикнул он с порога. – Идите сюда, посмотрите.
Кэтрин спросила, что там такое.
– Идите сюда,- повторил он не оборачиваясь.
Она застегнула свою вязаную кофточку и в одних чулках пошла к двери посмотреть, что так поразило Мак-Грегора.
То был высокий горный пик совершенно правильной конической формы. Ярко-белый от снега, он четко выступал на синеве неба. Своим подножием он уходил в долину, расстилавшуюся далеко внизу; там синело маленькое озеро в припорошенных снегом берегах, и на глади озера застыло сине-белое отражение вершины.
– В этих горах есть что-то просто неправдоподобное, сказала Кэтрин. – Такая крутизна – и в то же время такая безупречная форма. Я никогда не видела пика красивее. Что, мы его проезжали вчера вечером?
– Нет. Это, видимо, с северной стороны.
– Давайте выйдем, – сказала она, всовывая ноги башмаки.
Мак-Грегор ждал, глядя, как она надевает шубку и приглаживает волосы, забирая их назад, за уши. Она протянула ему измятую ленточку.
– Завяжите, – попросила она, и он стянул ей волосы на затылке.
– А Гарольда не станем будить?
– Пусть спит, – снисходительно сказал Мак-Грегор, и они вышли из хижины.
Хотя плато, на котором стоял Тахт-и-Сулейман, было со всех сторон защищено горами, оно находилось на такой высоте, что с него видны были горные цепи, тянувшиеся во все стороны. Само селение было наименее примечательной подробностью пейзажа. Десятка полтора глинобитных хижин и шесть-семь палаток из козьих шкур казались крошечными на фоне крутой белой скалы, высившейся над ровной, как поднос, площадкой. Часть жилищ лепилась у самого подножия скалы, остальные были разбросаны ближе к середине площадки. Картину дополняли какие-то древние развалины: несколько обвалившихся башен и остатки внушительного строения в центре, обнесенные полуразрушенной стеной. Часть стены с воротами посредине составляла одну из границ селения.
С того места, где остановились Кэтрин и Мак-Грегор, весь Тахт-и-Сулейман был как на ладони; они постояли немного и пошли дальше к краю плато, откуда открывался особенно живописный вид на глубокую долину, озеро и белую конусообразную вершину напротив.
– Вот бы спуститься на лыжах! – сказала Кэтрин. – Если бы только весь склон был покрыт снегом. Тут, наверно, тысяч пять футов, если считать от вершины до самого озера.
– Неужели, когда вы смотрите на пейзаж, вы непременно должны оценивать его с точки зрения спортивных возможностей? – спросил повеселевший после сна Мак-Грегор.
– А вы как смотрите?
– Просто любуюсь на горы и долины.
– Вот и неправда, – возразила она. – Наверно, прикидываете в уме, как все это образовалось: почему вот здесь горы, а здесь – озеро.
Она угадала, но для Мак-Грегора это было чем-то глубоко личным, чего не объяснишь никому, даже Кэтрин.
– Должно быть, увлекательно так смотреть на природу и понимать ее. – Кэтрин окинула взглядом весь открывавшийся перед нею вид, потом снова перевела глаза на Мак-Грегора.
Его удивило, что она сумела оценить преимущества reoлога в восприятии красот природы. Мало кто из непосвященных понимает то двойное наслаждение, которое испытывает ученый, проникший в тайну этих красот. У Мак-Грегора даже явилось желание что-то объяснить ей, словно бы доверить часть истин, хранителем которых он был.
– Когда знаешь историю земли, – сказал он, – красивые места кажутся еще красивее. – Он пошел даже дальше, заговорил об окружающей их местности языком специалиста. В плиоценовый период здесь, по всей вероятности, было глубокое пресноводное озеро, питавшееся от источника, богатого содержанием извести. Тут и сейчас немало источников кругом. Нужно будет потом походить, посмотреть.
– А эти места обследованы геологами?
– Мало, – ответил Мак-Грегор. – Был здесь один немец, некий фон Шталь, и кое-кто из наших тегеранских профессоров, но настоящая геологическая разведка здесь не ведется, потому что нет людей, у которых для этого нашлось бы время и возможности. – Мак-Грегор обиженно пожал плечами. – Вероятно, и в дальнейшем дело ограничится удовлетворением нужд нефтяных и меднорудных компаний. А жаль! Я иногда думаю, как хорошо было бы самому серьезно заняться здесь разведкой недр. При благоприятных условиях это могло бы стать делом всей жизни для настоящего геолога.
Она рассмеялась. – Вот-вот, очень на вас похоже – всю жизнь прокопаться в этих горах. Тут ваша стихия, Мак-Грегор. Именно в этом основное различие между Гарольдом и вами. В цивилизованном мире вам за ним не угнаться, зато здесь вы вне конкуренции, мой милый. Кстати, о цивилизации. – Она произнесла это слово так, как будто речь шла о чем-то бесконечно далеком. – Решили вы уже, какую позицию займете, когда мы вернемся в Лондон? Решили или нет?
– Это будет зависеть от того, как поведет себя Эссекс.
– Вовсе нет. Это зависит только от вас.
Ему были неприятны эти постоянные разговоры о каком-то важном решении, которое он должен принять. У нее это просто какая-то мания.
– Вернемся в Лондон, тогда посмотрим, – сказал он.
Она заметила, что тогда уже может быть поздно. Ему самому невыгодно откладывать до Лондона решение вопроса о своих разногласиях с Эссексом.
– А любопытно будет поглядеть на вас обоих в Лондоне, – заключила она и больше не возвращалась к этому.
Мак-Грегор думал о том, что не менее любопытно будет поглядеть в Лондоне и на нее. Интересно, превратится ли она опять в московскую Кэтрин или останется вот этой, гораздо более естественной женщиной, с которой ему так просто и легко говорить. А может быть, там появится еще новая, третья Кэтрин.
– Здесь, в этих горах, – сказала она, словно отвечая на его мысли, – у меня возникает такое же чувство, какое, вероятно, испытываете вы. Может быть, если бы я родилась здесь, я была бы другим человеком. – Она взяла его под руку, и они пошли назад, в деревню, уже шумевшую голосами проснувшихся детей, собачьим лаем и суетой отъезжающих всадников.
На полдороге среди снежного плато им повстречался отец Дауд. Он, видимо, был очень обрадован встречей и долго кланялся, сперва Мак-Грегору, а затем и Кэтрин. Выразив надежду, что они спали спокойно, он сообщил, что в палатке Салима их ждет приготовленная для них еда. Им и вчера вечером приготовили поесть, но они сразу же заснули. Мак-Грегор ответил, что они позавтракают позднее, когда встанет посол. А сейчас они хотят осмотреть Тахт-и-Сулейман.
– Это самое сердце Курдистана. – Отец Дауд обвел рукой плато и горы. – Это престол царя Соломона, вокруг которого собирались подвластные ему дивы и джины, – Он указал на величественные развалины в конце плато. – Здесь был Шиз – столица Мидии и колыбель курдов. Тебе об этом известно, брат мой?
– Нет, я не знаю истории этих мест, – признался Мак-Грегор.
– Потом, когда древние греки завоевали город, он стал зваться Ганзака. Он всегда привлекал к себе завоевателей. Даже римляне – Антоний и Помпей – побывали здесь. И арабы тоже. Они дали городу имя Шир и разграбили его дворцы.
– Да, от этих дворцов теперь немного осталось, – сказал Мак-Грегор. Среди развалин можно было различить остатки отдельных куполов, но даже очертания стен не угадывались в нагромождении обломков.
Отец Дауд протяжно вздохнул. – Город постоянно подвергался разрушениям, потому что победить курдов не удавалось никому. Города наши могут рушиться, но мы несокрушимы. Вот, взгляни. – Он указал на высокую скалу, осенявшую плато. – Под этой скалой были выстроены великие храмы культа Авесты. Здесь родился Зороастр, и отсюда он возвещал миру свое учение. И здесь же стоял храм огнепоклонников, в котором был провозглашен царем Хосров; храм этот разрушил Ираклий. Позднее арабы похитили украшенный драгоценными камнями трон Хосрова и сбросили его в озеро. – Отец Дауд горестно покачал головой, как будто все эти трагические события произошли совсем недавно.
