Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Юджин схватился за горло и бросился к двери.
Э-эй! Куда ты? — спросила Элиза, быстро взглядывая на него.
Мне надо уехать,— сказал он сдавленным голосом.— Мне надо уехать отсюда.
Тогда он увидел страх в ее глазах и серьезный треножный детский взгляд. Он бросился к ней и схватил ее за руку. Она крепко обняла его и прижалась лицом к его руке.
Не уезжай,— сказала она.— У тебя вся жизнь впереди. Побудь со мной день или два.
Хорошо, мама,— сказал он, падая на колени.— Хорошо, мама.—Он отчаянно прижал ее к себе.— Хорошо, мама. Да благословит тебя бог, мама. Ничего, мама. Ничего.
Элиза горько плакала.
— Я старуха,— сказала она. — И одного за другим я теряю вас всех. Он умер, а я так и не узнала его. Сын, не покидай меня пока! Ты у меня остался один, ты был моим маленьким. Не уезжай! Не уезжай! — Она прижала белое лицо к его руке.
Уехать нетрудно (думал он). Но когда мы сможем забыть?
Был октябрь, и листья дрожали мелкой дрожью. Начинало смеркаться. Солнце зашло, западные хребты расплывались в холодной лиловой мгле, по западное небо еще пылало рваными оранжевыми языками. Был октябрь.
Юджин быстро шагал по крутым мощеным извивам Рэтледж-роуд. В воздухе пахло туманом и ужином; окна помутнели от тепла и влаги, духовито шипели сковородки. Раздавались далекие туманные голоса, пахло горящими листьями, огни расплывались в теплые желтые пятна.
Он свернул на немощеную дорогу у большого деревянного санатория. Он слышал звучный кухонный смех негров, жаркое шипение жарящейся еды, сухое покашливание больных на верандах.
Он быстро шагал по неровной дороге, шурша палой листвой. Воздух был холодным тусклым жемчугом; над его головой засветилось несколько бледных звезд. Город и дом остались позади. Пели огромные горные сосны.
Мимо прошли две женщины. Он увидел, что они — деревенские. Одежда на них была черной и порыжелой, одна из них плакала. Он подумал о всех мужчинах, которых погребли в этот день, и о всех женщинах, которые плакали. Вернутся ли они?
Кладбищенская калитка была открыта. Он быстро вошел и торопливо зашагал по вьющейся тропинке, которая огибала вершину холма. Трава была сухой и ломкой; на какой-то могиле лежал увядший лавровый венок. Когда он приблизился к их участку, его сердце учащенно забилось. Кто-то медленно, осторожно пробирался среди могильных плит. Но, подойдя ближе, он увидел, что это миссис Перт.
Добрый вечер, миссис Перт! — сказал Юджин.
Кто это? — спросила она, мутно прищурившись. Она направилась к нему своей сосредоточенной неверной походкой.
Это Джин,— сказал он.
— А, так это старина Джин! — сказала она.— Как поживаешь, Джин?
— Терпимо,— сказал он.
Он стоял неуклюже, похолодев, не зная, как продолжать. Темнело. В великолепных соснах бились длинные одинокие прелюдии зимы, ветер свистел в длинных травах. Под ними, в овраге, настала ночь. Там находился Негритянский квартал. Звучные африканские голоса возносились к ним, стеная в похоронной песне джунглей.
Но в отдалении, на одном уровне с собой и выше, на других холмах, они видели город. Медленно, мерцающими гнездами загорались его огни, и были морозные дальние голоса, и музыка, и смех девушки.
— Очень милое место,— сказал Юджин.— Отсюда очень милый вид на город.
— Да,— сказала миссис Перт,— а у старины Бена самое милое место. Отсюда вид лучше, чем откуда бы ни было. Я была здесь раньше, днем.— Через секунду она продолжала: — Старина Бен превратится в прекрасные цветы. Розы, по-моему.
— Нет,— сказал Юджин,— в одуванчики… и в большие цветы с острыми колючками.
Она стояла, глядя вокруг затуманенным взглядом со смазанной ласковой улыбкой на губах.
Уже темнеет, миссис Перт,— неуверенно сказал Юджин.— Вы здесь одна?
Одна? Но со мной старина Джин и старина Бен, разве нет? — сказала она.
Пожалуй, нам лучше вернуться, миссис Перт, – сказал он.— Ночью будет холодно. Я провожу вас.
Толстушка и сама дойдет,— сказала она с достоинством.— Не беспокойся, Джин. Я оставлю тебя одного.
— Ничего,— сказал Юджин смущенно.— Мы ведь оба пришли сюда по одной причине.
— Да,— сказала миссис Перт.— Кто придет сюда в этот день на будущий год? Старина Джин придет снова?
Нет,— сказал Юджин.— Нет, миссис Перт. Я никогда сюда больше не приду.
Я тоже, Джин,— сказала она.— Когда ты возвращаешься в университет?
Завтра,— сказал он.
Тогда Толстушка должна попрощаться с тобой, — сказала она с упреком.— Я тоже уезжаю.
Куда вы едете? — удивленно спросил он.
Я буду жить у дочери в Теннесси. Вы и не знали, что Толстушка уже бабушка? А? — сказала она со смазанной улыбкой.— У меня есть внучок, ему два года.
Мне жаль, что вы уезжаете,— сказал Юджин.Миссис Перт помолчала, рассеянно покачиваясь.Так что же было у Бена? — спросила она.У него было воспаление легких, миссис Перт,— сказал Юджин.Воспаление легких! Да-да! — Она многозначительно и удовлетворенно кивнула.— Мой муж торгует лекарствами, но я никак не могу запомнить, чем люди болеют. Воспаление легких.Она опять помолчала, размышляя.
— А когда они кладут вас в ящик и зарывают в землю, как старину Бена, как они это называют? — спросила она с мягкой недоумевающей улыбкой.
Он не засмеялся.
Они называют это смертью, миссис Перт.
Смертью! Да, верно,— весело сказала миссис Перт, согласно кивая.— Это один вид смерти, Джин. Бывают и другие. Ты это знаешь?
Она улыбнулась ему.
— Да,— сказал Юджин.— Я это знаю, миссис Перт.
Она внезапно протянула к нему руки и сжала его холодные пальцы. Она больше не улыбалась.
— Прощай, милый, — сказала она.— Мы оба знали Бена, не правда ли? Благослови тебя бог.
Потом она повернулась и ушла по дороге тяжелой неверной походкой и исчезла в сгущающейся темноте.
Большие звезды гордо загорались в небе. А прямо над ним, прямо над городом пылала одна такая яркая и близкая, что он мог бы ее коснуться. В этот день могилу Бена обложили дерном и ее окружал резкий холодный запах земли. Юджин подумал о весне, об остром безъязыком запахе одуванчиков, которые вырастут здесь. В морозной тьме далекий, слабеющий прозвучал прощальный вопль гудка.
И вдруг, пока он глядел на весело мигающие огни города, их теплая весть о жизни людского улья пробудила в нем тупую тоску по всем словам и лицам. Он слышал далекие голоса и смех. И на мгновение мощный автомобиль, следуя изгибу горной дороги, бросил на этот одинокий холм мертвых свой ослепительный луч света и жизни. В онемевшем сознании Юджина, которое все эти дни увлеченно возилось с пустяками, и только с пустяками, как ребенок возится с кубиками, начал разгораться свет.
Его сознание выбиралось из нагромождения пустяков— из всего, что показал, чему научил его мир, он помнил теперь только огромную звезду над городом и свет, который взметнулся над холмом, и свежий дерн над могилой Бена, и ветер, и далекие звуки, и музыку, и миссис Перт.
Ветер гнул ветки, засохшие листья подрагивали. Был октябрь, но листья подрагивали. Звезда подрагивала. Занимался свет. Ветер дрожал мелкой дрожью. Звезда была далекой. Ночь, свет. Свет был ярок. Гимн, песня, медленный танец пустяков внутри него. Звезда над городом, свет над холмом, дерн над Беном, ночь надс всем. Его сознание возилось с пустяками. Над всеми нами есть что-то. Звезда, ночь, земля, свет… свет… Утрата! Утрата!.. Камень… лист… дверь… О, призрак! Свет… песня… свет… свет, взметнувшийся над холмом… над всеми нами… звезда сияет над городом… над всеми нами… свет.
Мы не вернемся. Мы никогда не вернемся. Но на нами всеми, над нами всеми, над нами всеми есть — что-то.
Ветер гнул ветки; засохшие листья подрагивали. Был октябрь, но некоторые листья подрагивали.
Свет, взметнувшийся над холмом. (Мы не вернемся.) А над городом — звезда. (Над нами всеми, над всеми, кто не вернется.) А над днем — тьма. Но над мраком… что?
Мы не вернемся. Мы никогда не вернемся.
Над рассветом жаворонок. (Он не вернется.) И ветер, и дальняя музыка. Утрата! Утрата! (То, что начнется.) А над твоим ртом земля. О, призрак! Но над мраком… что?
Ветер гнул ветки; засохшие листья подрагивали.
Мы не вернемся. Мы никогда не вернемся. Был октябрь, но мы никогда не вернемся.
Когда они вернутся? Когда они вернутся?
Лавр, ящерица и камень больше не вернутся. Женщины, плакавшие у ворот, ушли и не вернутся. И боль, и гордость, и смерть пройдут и не вернутся. И свет и заря пройдут, и звезды и трель жаворонка пройдут и не вернутся. И мы пройдем и не вернемся.
Что же вернется? О, весна, жесточайшее и прекраснейшее время года, весна вернется. И чужие погребенные люди вернутся, цветами и листьями чужие погребенные люди вернутся, а смерть и прах никогда не вернутся, ибо смерть и прах умрут. И Бен вернется, он больше не умрет, в цветах и листьях, в ветре и в дальней музыке он вернется.
