Марио Бенедетти - Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы
На другой день в рубрике «Звезды и ты» появилось еще более мрачное предсказание. У Арройо вырвались даже такие фразы: «Некто прибегает к недопустимым формам насилия, он погубит город Росалес, прольется кровь, но его ждет поражение». В городе был всего один практиковавший адвокат. Родители обратились к нему с просьбой защитить десятерых. Но когда доктор Борха кинулся разыскивать судью, выяснилось, что тот тоже арестован. Смешно, конечно, но тем не менее так оно и было. Тут адвокат набрался храбрости и отправился в полицию. Впрочем, он не успел даже и выговорить такие слова, как habeas corpus[230], право на забастовку и тому подобное, — комиссар приказал вытолкать его за дверь. Адвокат решил ехать в столицу. Однако, хотя родители и без того не питали особых надежд, он предупредил их заранее, что, вернее всего, в Монтевидео поддержат Оливу. Разумеется, доктор Борха не вернулся, и через несколько месяцев жители Росалеса начали посылать ему сигареты в тюрьму Пунта-Карретас. Арройо прорицал: «Приближается час торжества беззакония. Ненависть зреет даже в добрых душах».
И тут произошел случай на танцах, нечто до сей поры небывалое в истории города Росалеса. Администрация одного из заводов построила для своих рабочих и служащих Общественный центр с тайной целью избежать возможных проявлений недовольства с их стороны, но, говоря откровенно, пользовался Общественным центром весь город. Здесь собирались по субботам и молодежь, и люди среднего возраста, болтали, танцевали. Пожалуй, эти субботние встречи были самым заметным явлением в общественной жизни города. Здесь рассказывались анекдоты, накопившиеся за неделю, здесь договаривались о крестинах, свадьбах и помолвках, здесь сообщали о состоянии здоровья всех больных и выздоравливающих граждан города. В прежние времена, до переворота, Олива частенько захаживал в Общественный центр и горожане относились к нему просто как к одному из соседей. Да так оно и было. А теперь комиссар окопался у себя к кабинете, даже по ночам он почти всегда сидел в полиции «по долгу службы» и не появлялся ни в кафе, ни в клубе (охлаждение между ним и Арройо стало явным), ни тем более в Общественном центре. Но в эту субботу он пришел со своей свитой и без предупреждения. Испуганный оркестр сбился с ритма, бандонеон[231] поперхнулся, пары застыли обнявшись, словно фигурки в музыкальном ящике, когда вдруг испортится механизм.
— Кто хочет танцевать со мной? — спросил Олива. И тут все увидели, что он пьян. Стало тихо. Еще два раза повторил комиссар свой вопрос. Никто не отвечал. Тишина сгустилась, и в этой плотной тишине все — полицейские, музыканты и посетители — услышали, как поет бесстрашный сверчок. Тогда Олива вместе со своими молодчиками подошел к Клаудии Орибе, Она сидела рядом с мужем на скамье у окна. Молодая, белокурая, хорошенькая и довольно бойкая Клаудия Орибе была на шестом месяце беременности и чувствовала такую тяжесть, что передвигалась с большой осторожностью; к тому же врач предупредил ее об опасности выкидыша.
— Пойдешь танцевать? — спросил комиссар и схватил ее за руку. Муж Клаудии — Анибаль, рабочий, — поднялся бледный, со сжатыми кулаками.
— Нет, сеньор, я не могу, — поспешно сказала Клаудия.
— Ну, со мной сможешь, — отвечал Олива.
— Вы что, не видите, какой у нее живот? — крикнул Анибаль. — Оставьте ее в покое! Понятно?
— Я с тобой не разговариваю, — сказал комиссар. — Я с ней разговариваю. И она будет со мной танцевать.
Анибаль бросился на Оливу, но полицейские тотчас же схватили его.
— Вывести! — приказал комиссар. И Анибаля вывели. Рука в форменном рукаве обвилась вокруг широкой талии Клаудии. Олива кивнул — оркестр заиграл нестройно и жалобно. Комиссар вытащил Клаудию на площадку. Все видели, как она задыхалась, но никто не решился вмешаться. Веских причин было много, среди них не последняя та, что охранники вытащили пистолеты — видимо, просто чтоб сдуть с них пыль. Комиссар и Клаудия протанцевали без перерыва три танго, два болеро и румбу. Наконец Олива подвел Клаудию к скамье — женщина была в полуобморочном состоянии, — и сказал: «Вот видишь, смогла же» — и вышел. Этой же ночью у Клаудии Орибе родился мертвый ребенок.
Мужа продержали в полиции несколько месяцев. Олива допрашивал его сам и наслаждался. Врач, наблюдавший за Клаудией, оказался двоюродным братом заместителя какого-то начальника в столице. Воспользовавшись этим обстоятельством, целая делегация видных граждан города во главе с самим врачом отправилась в Монтевидео для встречи с неким сановником. Однако последний ограничился советом: «Мне кажется, это дело лучше оставить. Олива — человек, пользующийся доверием правительства. Если вы будете требовать, чтобы его как-то наказали или даже судили, он начнет мстить. Время сейчас такое, что лучше сидеть тихо и ждать. Посмотрите на меня, например. Что я делаю? Сижу и жду, верно?»
Однако там, в городе Росалесе, Арройо ждать не захотел. После случая на танцах он развернул систематическую кампанию. В понедельник рубрика «Звезды и ты» гласила: «Недалек час, когда некто заплатит за все». В среду говорилось: «Плохо кончит тот, кто бахвалится своей силой перед слабыми». В четверг: «Имеющий власть падет, ему воздастся по заслугам». В пятницу: «Звезды неумолимы — они предсказывают смерть подручному черного владыки».
В субботу Олива сам, собственной персоной явился в редакцию «Колючки». Но Арройо там не оказалось. Тогда комиссар отправился к нему домой. Перед дверью он сказал охранникам:
— Останьтесь здесь. Я сам разберусь с этим сопливым сукиным сыном. С него вполне хватит меня одного.
Арройо открыл дверь. Олива с силой оттолкнул его и, не говоря ни слова, вошел в дом. Но Арройо не упал, он даже нисколько не удивился, только немного попятился. Он вошел в единственную, выходившую в переднюю комнату, которая считалась его кабинетом, и Олива последовал за ним. Арройо обогнул письменный стол с тумбами и стоял бледный, плотно сжав губы. Он не садился.
— Так, значит, звезды предсказывают мне конец?
— Да, — отвечал Арройо. — Я тут ни при чем, так говорят звезды.
— А знаешь, что я тебе скажу? Ты не только сукин сын, ты еще и трус.
— Я не согласен с вами, комиссар.
— А еще знаешь что? Ты сейчас же сядешь и напишешь статью в завтрашний номер.
— Завтра воскресенье, газета не выходит.
— Ладно, в послезавтрашний. Ты напишешь, что звезды предсказывают подручному черного владыки долгую жизнь. Они говорят, что он проживет много лет, счастливый и здоровый.
— Но звезды этого не говорят, комиссар.
— Плевал я на звезды! Ты так напишешь. Сию же минуту.
Движение Арройо было мгновенным. Олива не успел даже сделать попытку защититься или отскочить. Всего один выстрел, но в упор. Широко открыв изумленные глаза, Олива стал опускаться на пол.
— Звезды никогда не лгут, комиссар, — невозмутимо сказал Арройо.
ИЗ СБОРНИКА «С НОСТАЛЬГИЕЙ И БЕЗ НЕЕ»
ПРИЗРАК
© Перевод Ю. Грейдинга
Диане и Хуану, крупице их счастья
С тех пор как Хорхе умер, Клаудия каждый вечер приходила сюда, к этой балюстраде. Казалось, ей приятно было смотреть на людской поток. Озабоченно-деловые мужчины с прямоугольными чемоданчиками, старики в том возрасте, когда без палки трудно обойтись, девушки, что пленительно покачивали бедрами, матроны с собачками, рабочие в комбинезонах, полицейские, нищие — все приходили и проходили. Стоя на этом приметном углу, где столько раз она ждала Хорхе, который выходил из банка, чтобы встретиться с ней, Клаудия знала, была совершенно уверена, что вот-вот (не угадаешь, когда именно) появится Хорхе, призрак Хорхе, который шагает среди прохожих, только он гораздо симпатичней и стройней, чем все они.
Это был четкий образ, почти реальный, вот только прозрачный. Все в нем: костюм, руки, ноги, даже туфли — было прозрачным. Все, кроме взгляда. Быть может, потому, что последнее, что жило в Хорхе, как она помнит, были его глаза. А может, это все потому, что взгляд у Хорхе был горящий, пронизывающий. Во всяком случае, глаза призрака не были прозрачными. Скорее наоборот, она сама становилась прозрачной, когда эти глаза (такие знакомые!) смотрели на нее. И так было не только в теперешнем видении, раньше бывало точно так же.
Таким прозрачным был этот образ, что остальных прохожих сквозь него Клаудия видела как через цветное стекло: призрак был цветным. Так как синий костюм на Хорхе был прозрачным, она различала, например, его руки в рукавах, но и руки были прозрачными, они не заслоняли ни улицы, ни людей, которые были за ним.
Клаудия не тревожилась. Она совершенно не думала, будто в этом есть хоть капля волшебства. Однажды вечером она рассказала обо всем Херману, он улыбнулся и тронул ее лоб пальцем; «Дело в том, что он у тебя вот здесь». Тогда она поймала его палец и положила себе на сердце: «И здесь тоже». Но оба знали (и особенно Клаудия), что этот образ складывался еще из многого и многого другого.
