Пол Мюррей - Скиппи умирает
— Чего вам нужно? — спрашивает он.
— Послушай, Деннис. У Рупрехта потрясающий план!
— Да? А я даже слушать о нем не желаю, — заявляет Деннис, вытаскивая из кармана новую сигарету и вставляя ее в рот.
— Но ты тоже участник этого плана! И весь ваш квартет!
— А мне плевать! — орет Деннис. — Оставьте меня в покое! Вы что, не видите, я курю?
— Я думаю, мы сумеем передать сообщение Скиппи, — говорит Рупрехт.
Деннис делается мертвенно-бледным и опускает руку с зажигалкой.
— Что? — переспрашивает он.
— Музыка, — поясняет Рупрехт. — Есть свидетельства, говорящие о том, что музыка различного рода проникает в высшие измерения…
— Деннис, он собирается использовать Волновой Осциллятор Ван Дорена!
— Да я не о том, — перебивает и перекрикивает его Деннис. — Что вообще за херня?
Рупрехт, сбитый с толку, неуверенно смотрит на Джефа.
— Скиппи умер, Рупрехт. — Эти слова появляются в столбе замогильного белого дыма. — Мы, кажется, уже проходили все это?
Рупрехт принимается рассказывать об историческом прецеденте, но Деннис его обрывает.
— Да что с тобой такое? — говорит он, и надутые губы — единственная часть его тела, которая не дрожит. — Скиппи больше нет, почему ты не оставишь его в покое?
— Но, Деннис, — вмешивается Джеф, — понимаешь, он просто находится теперь в скрытом измерении. Ну, помнишь те сказки, о которых нам на уроке ирландского рассказывали?
— Джеф, да ты хоть понимаешь, о чем он говорит? — напускается на него Деннис. — Ты сам хоть чуточку в этом разбираешься?
— Нет, — признается Джеф.
— Ну, тогда я тебе объясню, — говорит Деннис. — Все это — полная чушь!
— Но ты ведь даже не стал слушать!
— А мне и не надо ничего слушать! Все, что он всегда нам рассказывал, — полная чушь. Замок на Рейне, домашний учитель, выписанный из Оксфорда, магический портал… Сказки — ты же сам сказал. — Он бросает сигарету и давит ее ногой.
Рупрехт — отрешенно, не мигая, — говорит:
— Это может правда сработать.
Деннис смеется:
— Ты врешь — и сам не замечаешь! Ты уже сам не можешь отличить правду от лжи!
— Нет, это правда. Я знаю. Но это должно случиться завтра вечером. Концерт — наш единственный шанс.
— Хрен тебе, фон Минет! Ступай ищи другого дурака для своего идиотского плана!
И, развернувшись на 180 градусов, Деннис уходит обратно к Найеллу и другим курильщикам.
Джеф закрывает лицо ладонями.
— Пожалуйста, — говорит вдогонку Деннису Рупрехт.
Деннис оборачивается:
— Кретин, да что ты хоть собираешься сказать Скиппи? Что ты ему такого можешь сказать сейчас, чего не сказал раньше — когда был слишком занят тем, что доказывал всем, какой ты великий ученый, а?
Рупрехт как-то обмякает всем своим грузным телом, его второй подбородок проваливается в третий и четвертый. Деннис долго смотрит ему в глаза, а потом говорит:
— Да ну тебя к черту. — И уходит.
Рупрехт смотрит ему вслед с выражением муки на лице, как будто и Деннис сейчас тоже скроется за завесой; губы его дрожат от слов, которые он никак не может заставить себя произнести, — а потом наконец лающим голосом, будто выстрелив, он выкрикивает:
— У меня не было домашних учителей!
Деннис останавливается.
Рупрехт стоит в оцепенении, как будто сам не знает, откуда вылетели эти слова. Но потом неохотно продолжает:
— У меня не было домашних учителей. Ты прав, я это выдумал. Я учился в школе-пансионе в Роскоммоне. Родители перевели меня в Сибрук после того, как я… после того… — Он делает глубокий вдох. — Однажды после плавания, в душе, у меня случилась эрекция.
Море докатывается до них будто порывами — шквалами белого шума, который обрушивается на берег огромными валами пустоты.
— Просто так вышло, — мрачно заключает Рупрехт.
Он опускает голову, садится в траву.
Деннис все еще не оборачивается. Он долго молчит; а потом Джеф замечает, что у него трясутся плечи. Через секунду, заглушая ветер и волны, он издает первый смешок.
— Эрекция в душе… — Он запрокидывает голову и хохочет. — Эрекция в душе…
Он долго смеется; он смеется и смеется, перегибаясь пополам, и заливается слезами от смеха. Потом он умолкает, поднимается и пристально смотрит на Рупрехта. Умоляющие глаза Рупрехта, утопающие в тесте его пряничного лица, похожи на блестящие пуговицы.
— Ах ты дурачок, — говорит наконец Деннис. — Бедный дурачок.
В тот же день по всей школе разносится слух, что Ван Дорен и его квартет снова включены в концертную программу. Церемониймейстер Титч Фицпатрик даже сам видел, как это происходило: он находился в Юбилейном зале, репетировал свою речь, когда туда вошел Рупрехт и остальные. Вопреки рассказам некоторых, не было ни слез, ни объяснений, ни даже оправданий: Рупрехт просто сообщил, что они снова готовы выступать, если для них еще есть место в программе. Есть ли для них место? Конни набросился на него и стал душить в объятиях. Ну совсем как в той притче из Библии, где парнишка возвращается невесть откуда и в его честь закатывают пиршество, хотя он непутевый малый.
Поймите его правильно: Титч — большой поклонник Рупрехтовой игры на валторне. Но после всего, что произошло, можно все-таки усомниться: а разумно ли позволять ему вот так запросто возвращаться? Не то чтобы Титч чересчур кичится, просто, по его мнению, Рупрехт не проявил должного понимания самого духа этого Юбилейного концерта в честь 140-летия школы. Да и, самое главное, — разве квартет сумеет подготовиться как следует? Ведь концерт уже завтра! Завтра!
Конни все эти соображения высказывать бесполезно: он скачет по комнате, будто влюбленный. Потому-то Титч взял это на себя — в качестве церемониймейстера устроил “закрытое прослушивание” номера, который готовит квартет. И что же? Шум, долетающий из-за двери репетиционного зала, вовсе не похож на классическую музыку. Или все-таки немного похож? Да, но те части, что похожи, постоянно тонут в совсем других частях — тех, что звучат так, будто взрывается Звезда Смерти. А еще, пока он сидит в своем укрытии в алькове, он видит, как мимо проходят Марио с Найеллом; они волокут в зал, где идет репетиция: а) компьютер и б) что-то вроде спутниковой тарелки…
Все это очень подозрительно, очень дурно пахнет, и Титч решает немедленно доложить обо всем, что слышал и видел, непосредственно наверх, то есть мистеру Костигану.
— Видишь ли, Фицпатрик, мы сейчас очень заняты…
— Вижу, сэр, но это важно.
И он излагает свои опасения по поводу восстановленного в своих правах квартета и сообщает о странных шумах, доносящихся из репетиционного зала…
— Звезда Смерти? Фицпатрик, ради бога, что ты такое…
Но тут звонит телефон.
— Костиган… Да, да, Джек Флаэрти, старый негодник! Как ты там, старина? Как там дела в нефтехимии? Мне говорили, вы там загибаетесь… Ха-ха, нет, конечно, мы тут в субботу затеваем небольшую вечеринку…
Кресло крутится и разворачивается в другую сторону. Титч стоит на месте, чувствуя себя брошенным, а потом замечает, что из другого конца комнаты на него глазеет брат Джонас.
— Что тебя тревожит, дитя мое? — спрашивает он своим вкрадчивым и влажным африканским голосом.
Титч смотрит сначала на маленького черного священника, потом — на и.о. директора, который болтает по телефону, положив ноги на стол. Он усмехается:
— Ничего, брат, это не важно.
И он выходит из кабинета. Если им угодно игнорировать церемониймейстера — что ж, они получат по заслугам.
Джеф думал, что труднее всего залучить обратно в квартет будет не Денниса, а Джикерса; в глубине души он сомневался, нужно ли Рупрехту сразу выкладывать ему всю подоплеку, связанную с сеансом и экспериментом, — ведь Джикерс всегда был таким строгим малым, не склонным ни к каким сеансам и экспериментам, да еще под таким-то родительским присмотром! Но, к удивлению Джефа, Джикерс согласился на все не раздумывая; похоже даже, ему особенно понравился элемент тайны, как будто он только и ждал подобного секретного мероприятия, чтобы с головой в него погрузиться. Однако это вовсе не означает, что репетиции проходят гладко.
— Нет, звучит неправильно.
Трое второстепенных участников квартета Ван Дорена уже в энный раз с выражением муки на лице опускают свои инструменты.
— Да звучит оно как и всегда звучало. А чего тебе нужно? Как оно, по-твоему, должно звучать?
Но вот тут-то и загвоздка: Рупрехт сам не знает. Он затуманенным взглядом смотрит в свои ноты. Математические и музыкальные значки бессмысленно мельтешат и перед ним, будто символические блохи, скачущие по странице. Они проторчали здесь, кажется, уже сто лет, играя Пахельбеля снова, снова и снова, пока наконец он не начинает звучать у них в ушах даже тогда, когда они не играют; поэтому, когда Джеф в очередной раз заговаривает о том, что, черт возьми, напоминает эта музыка, — Деннис сердито обрывает его:
