Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
Но к делу. Приведу сжатый обзор, мозаику взглядов либерал-демократов.
Борис Шрагин в своей книге «Противостояние духа» пишет:
«Интеллигент в России — это зрячий среди слепых, ответственный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых», «...массы же — слепы и безответственны».(Лондон: ОПИ,1977.С.216)
Интересно, что почти все политэмигранты из ЧССР, Венгрии или Польши, говоря о наших либеральных деятелях (и не только в эмиграции), подчеркивают в первую очередь их безответственность (в высказываниях и действиях)!
Шрагин же, исходя из своих взглядов на интеллигенцию и «массы», делал вывод, что либеральным интеллигентам нет смысла добиваться идейного влияния на «массы». Рельефным выражением этой концепции представляется мне ответ Шрагина итальянскому журналисту. Тот спросил Шрагина, почему советские диссиденты-демократы не идут к рабочим, не пытаются их привлечь, не включают в свои требования соблюдение прав рабочих? И Шрагин дал такой ответ:
«Милый, ведь было все это в нашей истории, ведь нынешний режим и установлен в результате действий «партии нового типа», которой удалось возбудить недовольство рабочих и крестьян, чтобы опираясь на него захватить власть. Невозможно приниматься за одно и то же дважды».(Там же.С.15.Выделено мною.—В.Б.)
Бессмысленно, думаю, даже обсуждать это странное, мягко говоря, мнение, находящееся по ту сторону логики и здравого смысла. Подчеркну только, что говорилось это после событий Пражской весны, ставших возможными исключительно благодаря единению интеллигенции и народа.
В журнале «Сучасность» (1979, № 1) высказывается Борис Вайль, заявлявший себя сторонником демократического социализма. Он пишет, что советские рабочие в массе приемлют существующий режим, так как они-де «исправно голосуют на выборах за «блок коммунистов и беспартийных» и они же в солдатских шинелях оккупировали Венгрию и Чехословакию».
И писалось это после серии массовых выступлений и забастовок советских рабочих, прокатившихся по стране на рубеже 60-х годов, апогеем которых стала забастовка и демонстрация в Новочеркасске (1962), жестоко подавленная войсками КГБ. По моим данным, такие выступления состоялись в тот период в 14 городах СССР.
Но это не помешало другому либеральному диссиденту, Юрию Глазову, писать в эмигрантской прессе:
«Ругают власть в России от мала до велика, но за исключением нескольких сот смельчаков, в той или иной мере пытавшихся отстоять в стране справедливость и гуманное отношение к людям, простой советский человек ничего делать не хочет. Он к советской власти относится точно так же, как простой мужик обливает грязью свою собственную жену: отругав ее в кругу друзей на чем свет стоит, он на ночь все же возвращается домой и ложится с ней спать!» (Русская мысль.1972.8.06)
Даже уважаемый мною Григорий Померанц называл рабочих «классом двоечников» («Люди воздуха».) Значит, плохо учились — пришлось пойти в рабочие. Как надо далеко находиться от реальной жизни, чтобы такое говорить! Большинство рабочей молодежи вынуждено было зарабатывать на жизнь уже смолоду, с 16—18 лет, а там — армия, и — поехало! А главное, как можно так пренебрежительно относиться к рабочему труду, без которого пока что нельзя обойтись ни в одной сфере экономики? И рабочие специальности становятся все более творческими, и у рабочих почти всегда есть сознание того, что они делают необходимые людям вещи. В отличие от многих интеллектуалов, неизвестно чего ради просиживающих штаны.
Напомню и о «классическом» высказывании высоколобого интеллектуала из клана Синявских — Игоря Голомштока: «Если народ взбунтуется, я возьму автомат и буду стрелять в него вместе с КГБ, потому народ — всегда и везде враг культуры!».
Замечательно сформулировал кредо диссидентов-либералов Борис Хазанов в журнале «Страна и мир» (1984. № 1—2), который он помогал составлять К. Любарскому:
«От одного наследственного недуга она (интеллигенция), по-видимому, исцелилась: от веры в «народ». Мучительный роман русской интеллигенции с народом окончен... она начинает ощущать себя истинным субъектом истории. И если для этой страны осталась какая-то надежда, то эту надежду надо связывать с интеллигенцией» (с. 162).
Кроме всего прочего, автору этого утверждения, видимо, было невдомек, что с «окончанием такого романа» кончается и сама интеллигенция, теряет право называться таковою, ибо всегда и везде (не только в России) интеллигенцию (в высшем смысле этого понятия) отличает то, что она всегда имеет целью — помощь своему народу. Да, старая русская интеллигенция, впадая в фатальную крайность — в преклонение перед народом, действительно видела субъектом истории только его, но при этом она все-таки оставалась интеллигенцией!
А вот взгляд на российских либеральных диссидентов со стороны. Уже знакомый нам Эдуард Гольдштукер, бывший до августа 68-го председателем Союза писателей Чехословакии, специалист по Кафке, т. е. самый что ни на есть рафинированный интеллигент, рассказывал в беседе с Джорджем Урбаном для «Свободной Европы»:
«В 68-м году мы, чехословацкие коммунисты, чьи собственные связи с народом были весьма тесными, с чувством потрясения увидели, что советские руководители боятся русского народа, но что было еще более ужасно, мы обнаружили, что и многие советские инакомыслящие тоже живут в страхе перед своим народом! Они представляют себе этот народ как какую-то темную, анархическую массу: этот «темный народ» — своеобразная лава, которая затягивает и топит вас, если вы не защищаетесь от нее барьерами».
Весь мир потрясла борьба профобъединения «Солидарность», созданного польскими рабочими с помощью знаменитого КОРа — Комитета защиты рабочих, в который входила элита польской интеллигенции (не внявшей предостережениям Бориса Шрагина), но советские интеллигенты-«демократы» даже и не подумали о создании чего-либо подобного. Зато группа ведущих диссидентов, включая Сахарова, написала в августе 80-го в приветствии к польским рабочим: «Ваша борьба восстанавливает честь рабочего класса» (выделено мною. — В. Б.). Честь какого рабочего класса — польского или мирового? И когда это он свою честь потерял? И в чем это проявилось? Уверен, что Сахаров дал согласие на подпись из Горького, где он тогда уже находился в ссылке, не видя текста приветствия. Ему был чужд любой шовинизм, включая классовый.
Так что вот — при таком отношении к народу, к рабочим, какое вырисовывается из приведенной выше мозаики взглядов, никакой иной демократии, кроме как «управляемой», российская интеллигенция вкупе с не потерявшим своей чести номенклатурным классом построить не могла. (Класс этот, надо полагать, и друг культуры!)
На закуску приведу еще два «эксклюзивных» высказывания. Вскоре после приезда на Запад мне довелось участвовать в собрании группы либеральных эмигрантов в редакции парижской газеты «Русская мысль». Зашел, разумеется, разговор о будущем России, и ленинградский поэт Василий Бетаки (постоянный автор «Русской мысли» и «Континента») сделал следующее заявление: «Рабочие всегда опора коммунизма или фашизма, и в будущей России их надо загнать вниз, на галеры! Дать им туда телевизоры и прочие блага, но держать их внизу!».
Я вспомнил об этом «демократическом» высказывании много лет спустя, когда прочел слова Егора Гайдара, сказанные им в Верховном Совете незадолго до его разгона: «Правительство только должно обеспечить социально слабым слоям выживание, понимаемое очень просто: чтобы не умерли с голода и чтобы не убивали».[59]
Это было сказано в оправдание уменьшения минимального прожиточного уровня в 2,5 раза, чтобы сократить расходы государства. Как видим, наш главный либерал обошелся и без погрузки на галеры «телевизоров с прочими благами»!
И еще одно основополагающее мнение — Владимира Буковского. В передаче на «Свободе» он рассказывал о своих впечатлениях от жизни на Западе, в Великобритании, где он поселился. Лейтмотивом его выступления была мысль-наблюдение, что в Англии нет настоящего капитализма, а существует какой-то неудобоваримый гибрид капитализма с социализмом. Буковский привел тому несколько примеров, один из которых врезался мне в память. (Этот текст был им потом опубликован). Буковский купил дом, но забыл вовремя заказать для него топливо. Приближались холода, и Буковский, спохватившись, связался с фирмой, поставляющей топливо для частных домов. Но там ему ответили, что на ближайший месяц весь график поставок мазута уже забит. Тогда Буковский предложил большую, чем обычно, плату за топливо. Но фирма отказалась пойти на это: «Мы не можем оставить без топлива кого-либо из наших клиентов, уже его заказавших!». Буковский предложил еще больше денег — не помогло. «И это у них называется капитализмом!» — возмущался Буковский.
