Сол Беллоу - Приключения Оги Марча
Придя навестить меня, Саймон кинул мне на койку пакет апельсинов и отчитал за то, что я не обратился в частную клинику. Он был в дурном настроении, и никто и ничто не могло избегнуть его испепеляющего гнева.
Но меня уже готовили к выписке, так какой же смысл кипятиться? Правда, разогнуться я по-прежнему не мог и считал тому виною неправильно наложенные швы, но врачи уверяли, что со временем все наладится.
Таким образом, я, насилу оклемавшись, прибыл к себе в Саут-Сайд, где обнаружил в своей комнате девушку, гостившую у Падиллы. Меня же Падилла переместил к себе. Говорить, что комната моя отошла девушке, значило бы несколько вуалировать ситуацию, поскольку вместе с гостьей здесь теперь разместился и Падилла. Но дома он почти не бывал - пропадал в университете на какой-то работе, связанной с ураном.
Собственное его жилище, душное и затхлое, находилось в многоквартирном доме. Штукатурку на сетке здесь удерживала одна лишь краска. Соседи в большинстве своем жили на пособие. Полуночники, часам к четырем в одном белье подходившие к окнам встречать рассвет, проститутки, опрятные худощавые филиппинцы, пьяные старухи и угрюмые, подозрительного вида парни. Преодолев множество лестничных пролетов и спустившись с верхотуры вниз, ты шел к выходу через длинный вестибюль - странное порождение безудержной фантазии архитектора - и нечто вроде зимнего сада, в котором ничего не росло, зато среди понатыканных тут и там сухих стеблей виднелись следы жизнедеятельности котов и собак вперемежку с кучами мусора. За дверьми на улице, пройдя мимо цилиндрических мусорных баков, ты оказывался в шаге от бывшей церкви, превращенной ныне в буддистскую молельню. Далее следовала китайская харчевня. На задах, как водится, тотализатор под вывеской табачной лавки. Посетители внимательно изучают расписание скачек, списки лидеров - бывших и настоящих. Жуя кончики сигар, тяжело переминаясь с ноги на ногу, они беседуют с полицейскими. Я плохо чувствовал себя в таком окружении. К тому же и вообще плохо себя чувствовал: несколько месяцев после операции все не мог прийти в себя. А по прошествии этих месяцев получил письмо из Сан-Франциско от Теи. Она сообщала, что вышла замуж за капитана военно- воздушных сил. Считала своим долгом поставить меня об этом в известность, но лучше бы ей так не поступать, потому что новость эта повергла меня в глубокое горе и я был сокрушен вновь и окончательно - глаза запали еще глубже, руки и ноги зябли. Я валялся в грязной постели Падиллы, чувствуя себя больным и безнадежно пропащим.
Все старания Софи утешить меня, разумеется, оказывались тщетными. Ведь, позволяя себя утешать, я не объяснял ей причину своей депрессии, что было бы, несомненно, не очень-то красиво. Причину я раскрыл лишь Клему, объяснив ему, почему так подавлен.
- Я знаю, каково это, - сказал он. - В прошлом году у меня был роман с дочерью полицейского. Так она меня бросила! Выскочила замуж за какого-то шулера и укатила с ним во Флориду. Но ты же говорил, что у вас все кончено.
- Так оно и есть.
- Уж больно романтичны вы, Марчи. Я вот и брата твоего то и дело вижу с одной куколкой-блондинкой. Да и Эйнхорн тоже видел их вместе. Его как раз из «Восточного» тащили, с программы Jly Хольца на «Юнону и Паулино». Ты же знаешь: он редко выбирается из дому, но уж если выбирается, до всего хочет дорваться. И вот когда он ехал на закорках Луи Элимелека, бывшего борца в полусреднем весе, на кого бы, ты думал, они натолкнулись? На Саймона и эту его шлюшку! По его описанию, это именно она. Девочка что надо и в норковом палантине.
- Бедная Шарлотта! - сказал я, первым делом подумав о ней.
- А что такое, почему «бедная»? Или, ты думаешь, она не знает о его двойной жизни? Чтобы женщина с деньгами да не разбиралась в таких вещих? Что жизнь у ее мужа двойная, если не тройная или еще того больше? Но ведь у нас это повсеместно!
Так что, пока я поправлялся, и это тоже добавило мне желания покинуть Чикаго и ринуться туда, где жизнь не столь насыщена и не так густо замешана на обмане и прелюбодеяниях. Однажды я приехал в Вест-Сайд, чтобы погулять с Мамой. Прогулка была полезна нам обоим, поскольку и я еще не чувствовал особой бодрости. Было прохладно, но в Дуглас-парке сияло солнце, а на замшелых, запущенных за время войны скамейках сидели старики. Парк не убирали, не выметали мусор и брошенные газеты, ограда облупилась. В лагуне плавала бумага. В последнее время Мама ходила с трудом - сказывался старческий артрит, - но ей нравилась свежая прохлада и щеки горели по-молодому. Я провожал ее обратно в приют, когда показалась машина Саймона. С ним была женщина, другая, не Шарлотта. В глаза мне бросились палантин и золотистые волосы. Улыбаясь, Саймон делал мне знаки, что Маме о его спутнице знать не следует. Потом он вылез из машины, и стала ясна вся степень его несовместимости с грязным, растрескавшимся вест-сайдскимтротуаром, исцарапанными тележками и ящиками мясников и бакалейщиков. Выглядел Саймон потрясающе, и все в нем - от сияющих кожаных штиблет до рубиновых запонок, и белоснежная рубашка, и галстук, - являлось воплощением элегантности, все было продумано, сшито и сделано на заказ не просто для того, чтобы прикрыть наготу подобно шкуре Робинзона Крузо, но поразить изысканностью. Должен признаться, вид Саймона вызывал зависть.
Собрался ли он повидать Маму? Или же хотел показать ее девушке? С предназначенным ей жестом в мою сторону он не без удовольствия сказал:
- И братец тут! Вот сюрприз так сюрприз! Что так долго не показывался? А ты, Мама, как? Хорошо себя чувствуешь? - Приобняв за плечи, он повернул нас лицом к машине, демонстрируя спутнице, дружелюбно кивнувшей в ответ. - Все семейство здесь, отлично!
Я думал, не догадывается ли Мама, что он разыгрывает перед кем-то спектакль. Возможно, она что-то смутно и подозревала, но постичь ли ей, с ее простодушной невинностью, этих двух холеных, словно заботливо взращенных в оранжерее, диковинных, как экзотические цветы, людей, кутавших в блестки изнеженные тела, катящих на бесшумных шинах «кадиллака», восседающих на его высоких подушках подобно римлянам, едущим по Корсо в период карнавала!
Саймон теперь зарабатывал по-настоящему большие деньги. Компания, в которую он вложил средства, изготовляла какие-то хитрые штуки для армии. Рассказывая, как к нему рекой течет богатство, он похохатывал, словно и сам себе удивлялся, и шутил, что скоро догонит моего миллионера
Роби, а тогда уже я стану его помощником. Шутка мне не слишком понравилась. Между прочим, Роби, как я знал, собирался в Вашингтон с целью, объяснить которую он не мог, твердя лишь, что ехать ему крайне необходимо.
- Я просто мимо проезжал, Мама, и остановился узнать, все ли у тебя в порядке. Остаться никак не могу, и Оги заберу с собой.
- Поезжайте, мальчики. - Маме было приятно, что у нас есть какие-то общие дела.
Мы проводили ее вверх по каменным ступеням и дальше до дверей палаты. Оставшись со мной наедине, Саймон значительно произнес:
- Чтобы ты чего не подумал, сразу скажу, что люблю эту девушку.
- Любишь? С каких это пор?
- Уже довольно давно.
- А кто она такая? Откуда взялась?
- Она бросила мужа в тот же вечер, как мы познакомились, - с улыбкой пояснил Саймон. - А встретились мы с ней в Детройте в ночном клубе. Я ездил туда на два дня по делу. Мы танцевали, а потом она сказала, что дня больше с мужем не останется. «Ну, тогда поехали», - ответил я. И с тех пор она со мной.
- Здесь, в Чикаго?
- Конечно, в Чикаго. А как иначе, Оги? Я хочу тебя с ней познакомить. Пора вам узнать друг друга. Она много времени проводит в одиночестве - ты же понимаешь почему. О тебе ей хорошо известно по моим рассказам; не беспокойся, говорил я только хорошее. Вот так!
Он выпрямился во весь рост, превышающий мой дюйма на два. Лицо его вспыхнуло - не то волнением, не то дерзким вызовом, и, угадав мои мысли о Шарлотте, он сказал:
- Думаю, тебе нетрудно догадаться, как все это для меня не просто.
- Да, догадаться нетрудно.
- К Шарлотте все это отношения не имеет. А как ей быть - пусть решает сама. Может тоже пойти на сторону.
- А она способна на это? Хватит духу?
- Если и не хватит - ее проблема. А у меня есть о чем подумать. В основном о Рене. И о себе самом. - На последнем слове он как-то помрачнел, поскучнел - видно, перебирал в памяти какие-то неведомые мне сложности, грозившие ему опасностью. Представить себе, что за опасность его подстерегала, до поры до времени мне было не дано. Все, что я мог пока, - это с восхищением глядеть на него. И на нее.
- Рене, это Оги! - сказал он, когда мы спустились по ступеням.
Теперь я разглядывал ее вблизи. В голове не укладывалось, что эта девушка могла так много значить для Саймона.
Небольшая, но, конечно, весьма аппетитная. Под одеждой выпирают пышные груди - du monde au balcon[201], как говорят в сексуальной столице мира; далее тоже все очень мило и пышно, вплоть до ножек в шелковых чулках. Юная, лицо густо покрыто золотистой пудрой, губки бантиком и в помаде, тоже золотистой, ресницы словно присыпаны золотым тальком, а золотистые волосы точно парик на празднестве в Версале; вся в золоте - от гребенок до очков в золотистой оправе и золотых украшений. Мне она показалась несколько незрелой - возможно, потому, что не было в ней той решительной уверенности, с какой несла бы весь этот золотой груз женщина покрупнее - не в смысле конституции, но созданная демонстрировать всю эту красоту, впитывать ее и воплощать. Как те первобытные красавицы, чьи заколки, пряжки, гребни и маленькие кувшинчики, найденные где-нибудь в Ассирии или на Крите, теперь странно соседствуют с корявыми вилками, потемневшими золотыми слитками и кусками позеленевшей бронзы в витринах музеев. Как отмеченные святостью девушки, по воле жрецов ожидающие на ложе прихода плодоносящего Аттиса, или кто там прислуживал Кибеле? Вакханки на ежегодных оргиастических празднествах, исполнительницы страстных любовных гимнов, сири- янки, аморитянки, моавитянки, несть им числа… Эстафету подхватывает Средневековье с его «дворами любви», Аквитанией, инфантами, а затем Медичи, куртизанки, великие распутницы галантного века, и дальше, вплоть до современности, ночных клубов и блистательных пассажирок роскошных океанских лайнеров, во славу которых шеф-повара корабельных ресторанов создают поразительные суфле, рыбные или другие кулинарные изыски. Вот какой, на мой взгляд, должна была казаться Рене, но ничто из перечисленного ей не подходило - она не тянула на это. Можно вообразить, что дело тут всего лишь в инстинкте: слушайся внутреннего голоса, иди, куда ведет чутье, и все получится. Как будто это так просто! Да стоит лишь начать, и кто знает, куда увлекут тебя инстинкты и какой из них возобладает! Рене показалась мне девушкой весьма подозрительной, в ней чувствовалась несвобода и какая-то неуловимая неопределенность.
