Марио Льоса - Разговор в «Соборе»
Кета кивнула. Стиснув зубы, поднялась на второй этаж, невидящим взглядом скользя по темно-красному ковру — все пятна на нем были те же, и в тех же местах он был прожжен непотушенными сигаретами и оброненными спичками. На площадке встретила Мальвину: Кетита! Они обнялись и поцеловались.
— Как хорошо, что ты уже поправилась, — сказала Мальвина. — Я хотела сходить тебя проведать, но старуха меня запугала. Это опасно, это заразно, ты еще подцепишь что-нибудь, ну, я и не решилась. Звонила тебе миллион раз, но мне говорили, что соединяют только с платными. Передачи-то все получила?
— Да, Мальвина, большое тебе спасибо, — сказала Кета. — Особенно за еду. Кормят там омерзительно.
— Как я рада, что ты вернулась, — улыбаясь, повторила Мальвина. — Знаешь, как я разозлилась, когда узнала, что к тебе пристала эта пакость. Сколько ж сволочей на свете, а, Кетита? Сколько ж мы не виделись?
— Месяц, — вздохнула Кета. — А для меня все равно что год.
Она разделась в номере Мальвины, пошла в туалетную комнату, наполнила ванну и погрузилась в горячую воду. Она намыливалась, когда дверь открылась, и на порог скользнула фигура Робертито: можно?
— Нельзя, — грубо ответила Кета. — Убирайся. Выйди вон.
— Тебе неприятно, что тебя увидят голую, а, Кетита? — засмеялся Робертито. — Тебе неприятно?
— Да, — сказала Кета. — Нельзя, я сказала. Выйди.
Он снова рассмеялся, вошел, запер за собой дверь: ты же знаешь, Кетита, как в нем силен дух противоречия. Кета до подбородка погрузилась в темную, покрытую мыльной пеной воду.
— Смотри, вода прямо черная, вот сколько на тебе грязи, — сказал Робертито. — Давно не мылась?
Кета засмеялась в ответ: как в больницу попала, ровно месяц. Робертито зажал нос, скорчил гримасу, означавшую крайнее отвращение: фу, какое свинство! Потом, любезно улыбаясь, шагнул к ванне: довольна, что вернулась? Конечно, чуть шевельнула головой Кета. Вода всколыхнулась, открыв ее похудевшие плечи.
— Сказать секрет? — спросила она, показав на дверь.
— Скажи, скажи, — сказал Робертито. — Обожаю сплетни.
— Я боялась, старуха меня выгонит, — сказала Кета. — Ей же всюду мерещатся микробы.
— И тогда пришлось бы тебе перебираться в заведение совсем другого разряда, сильно понизить уровень, — сказал Робертито. — Что бы с тобой было, если б она тебя выгнала?
— Было бы мне весьма хреново, — сказала Кета. — Пошла бы в дешевый дом или вообще бог знает куда.
— Хозяйка наша — женщина добрая, — сказал Робертито. — Делает свое дело наперекор всему, и она права. И к тебе она отнеслась по-хорошему, ты ведь сама знаешь: тех, кто подкладывает ей такую свинью, она назад не берет.
— Ну, она ведь на мне недурно зарабатывает, — сказала Кета. — Она мне тоже кое-чем обязана. Потому и взяла.
Она приподнялась, села, намылила груди. Робертито показал пальцем: у-у, ничего не осталось, Кета, до чего ж ты исхудала. Она кивнула: пятнадцать кило в больнице оставила. Теперь, Кетита, надо кушать побольше, поправляться, иначе не заработаешь.
— Старуха сказала, что я как швабра, — сказала Кета. — В больнице ничего в рот не брала, ела только, что Мальвина присылала.
— Ну, теперь наверстаешь, — засмеялся Робертито. — Лопать будешь как свинка.
— Да в меня теперь много не поместится. — Кета закрыла глаза и снова погрузилась в воду. — Ох, как хорошо.
Робертито подошел еще ближе, вытер полотенцем край ванны, присел на него и уставился на Кету хитровато, весело и лукаво.
— А у меня тоже есть секрет, — сказал он, понизив голос и широко, как бы поражаясь и дивясь собственной дерзости, открывая глаза. — Рассказать?
— Да, поведай мне, что тут у вас новенького, — сказала Кета. — Какие последние сплетни?
— На прошлой неделе мы с мадам наносили визит твоему бывшему. — Робертито прижал палец к губам, взмахнул ресницами. — То есть к бывшему твоей бывшей. Знаешь, он обошелся с нами просто по-свински, честное слово. Впрочем, чего от него и ждать было.
Кета открыла глаза и резко выпрямилась. Робертито стер несколько капель, забрызгавшие его брюки.
— Кайо-Дерьмо? — сказала Кета. — Быть не может. Он в Лиме?
— Вернулся в Перу, — сказал Робертито. — У него в Чаклакайо дом с бассейном и все прочее, что полагается. И жуткие сторожевые псы — не псы, а прямо тигры.
— Ты врешь, — сказала Кета и сейчас же, по знаку Робертито, понизила голос: — Неужели он вернулся?
— Потрясающий дом, огромный сад, — сказал Робертито. — Я-то не хотел идти. И мадам говорил: добра от этого не будет, ничего не добьетесь, но она не послушалась. Она ведь прежде всего о деле думает. У него есть средства, он знает, что я не подводила моих компаньонов, мы с ним были друзьями и так далее. Так и не послушалась. Но он обошелся с нами так, словно мы за милостынькой пришли, и выгнал. Да, Кетита, твой бывший, экс твоей экс. Ох и сволочь же.
— Он насовсем вернулся? — сказала Кета. — Он что, намерен опять в политику лезть?
— Нет, говорит, что он тут проездом, — пожал плечами Робертито. — Вот устроился человек. Один дом здесь, а сам живет в Штатах. Он нисколько не изменился: все такой же старый, уродливый и противный.
— Он вас не спрашивал о… — сказала Кета. — Ничего не говорил о…
— О Музе? — сказал Робертито. — Но он же сволочь, Кета. Мадам стала ему рассказывать про нее, мы все были потрясены тем, что случилось с бедняжкой. А он бровью не повел. Это меня, говорит, не удивляет, я всегда знал: полоумная скверно кончит. А вот про тебя просил. Спросил, да. Мы говорим, она сейчас в больнице, представьте, какая беда. И знаешь, что он на это ответил?
— Нетрудно догадаться, если уж он об Ортенсии так отозвался. — сказала Кета. — Ну! Ну! Ну, говори же!
— Скажите ей на всякий случай, что она от меня гроша ломаного не получит, в свое время ей перепало достаточно, — засмеялся Робертито. — И что если она, ты то есть, попробуешь выманить у него денег, он спустит на тебя своих волкодавов. Так и сказал, Кетита, можешь хозяйку спросить, она подтвердит. Вообще-то, лучше не спрашивай. Не надо. Она до того расстроилась от такого приема, что имени его слышать не может.
— Ничего, когда-нибудь он за все заплатит, — сказала Кета. — Нельзя, чтобы такое дерьмо жило так счастливо.
— Выходит, можно, раз у него деньги есть, — сказал Робертито. Он снова засмеялся и, подавшись к Кете, понизил голос: — Знаешь, что он ответил, когда мадам предложила ему войти в дело? Расхохотался ей в лицо. Вы полагаете, меня интересует бизнес на шлюхах, Ивонна? Теперь ему подавай только чистое дело. И сейчас же: вы ведь сами найдете выход, правда? Больше я вас видеть не желаю. Клянусь тебе, Кета, так и сказал, этими самыми словами. Чего ты смеешься? С ума сошла?
— Да так, ничего, — сказала Кета. — Дай мне полотенце, вода остыла, мне холодно.
— Если желаешь, я тебя и вытру, — сказал Робертито. — И вообще все, что тебе будет угодно. Я всегда к твоим услугам, особенно теперь, когда ты такая миленькая, не дуешься, не задаешься, не то что раньше.
Кета поднялась, вышла из ванны, встала на цыпочки, роняя на выщербленный кафель капли воды. Полотенце она стянула на талии, другое набросила на плечи.
— Живота нет, и ножки по-прежнему хороши. — засмеялся Робертито. — Ну что, пойдешь повидаться с экс твоей экс?
— Нет, не пойду, но если он мне когда-нибудь попадется, ему не поздоровится, — сказала Кета. — Я припомню ему, как он помянул Ортенсию.
— Не попадется, боюсь, — хихикнул Робертито. — Больно высоко он залез, не достанешь.
— Зачем ты рассказал мне все это? — вдруг сказала Кета, перестав вытираться. — Убирайся отсюда. Пошел вон.
— Зачем? Затем, чтобы посмотреть, как ты рассердишься, — все смеялся Робертито. — Да не сердись, Кетита, в доказательство того, что я тебе друг, открою еще один секрет. Знаешь, зачем я пришел? Хозяйка послала: иди, говорит, посмотри, вправду ли она моется.
Из Тинго-Марии до Лимы добирался на перекладных, с пересадками: на грузовике — до Гуануко, там переночевал в тамошней гостинице, носу не высовывая за дверь, потом на автобусе — в Гуанкайо, а уж там сел в поезд и приехал в столицу. Когда переваливали горную цепь, у него от разреженного воздуха кружилась голова и сердце, ниньо, колотилось.
— Всего-то два с небольшим года не бывал я в Лиме, — говорит Амбросио. — Но ее, однако, не узнать. К Лудовико толкнуться мне было никак нельзя: он меня отправил в Пукальпу, он мне дал адрес своего родича дона Иларио. Как мне было к нему идти?
— К отцу, — говорит Сантьяго. — Почему же ты не догадался к нему обратиться?
— Да я, ниньо, не то чтобы не догадался, — говорит Амбросио, — сами должны понимать…
— Нет, не понимаю, — говорит Сантьяго. — Ты ведь твердишь, что восхищался им и что он тебя ценил. Так почему же?
— Да как раз потому, что я его так уважал, мне и не хотелось впутывать его в мои дела, — говорит Амбросио. — Сами посудите, кто он и кто я. Что ж, я приду к нему, скажу: я — вор, я в бегах, в розыске за угон и продажу машины?
