Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни
Они нашли ее вздувшейся с выпученными глазами, болтавшейся на поверхности воды. Вау вышел за стены, зашевелилась вся равнина. Прибыл султан и сам понес ее тело на руках. Он двигался с ней медленно по направлению к дворцу — шествие выглядело торжественно-угрюмым. Следом за ним двигалась такая же молчаливая свита. Он вступил в узкие полутемные переулочки. Войдя во дворец, оставил тело в открытом дворике. Все соседи и кто мог видеть рассказывали потом, что он покрыл ее тело ковриком и долго беседовал с ним по душам. Некоторые бабы рассказывали, будто он в молчании опустился на колени рядом с ним. А другие твердили, что собственными ушами слышали, как он признавался в своей ответственности за ее погибель. Передавали, будто он сказал так: «Я — убийца. Я все устроил. Кровь твоя на моей шее. Я хотел избавить тебя от бездны Аманая и привел тебя в бездну рока. Это я все исказил, весь образ. Это я тружусь безо всякого результата. Это я позаимствовал роль пророка, не зная — не ведая о настроении богов, о том, что уготовит рок. Я хотел обезопасить тебя и испортил все дело, я вел тебя за руку, я пересек с тобой всю Сахару, чтобы бросить теперь в колодец, который приснился во сне еще твоему отцу. Как теперь быть, чем заполнить пустоту пустыни без тебя? Как мне одному изгнать зверя чужбины? Все, все мне чуждо. Что за вкус у этого Вау, в чем смысл райского сада, если тебя рядом нет, моя малышка!»
Прежде чем организовывать похоронное собрание и объявлять траур, как рассказывали некоторые умные люди из числа придворной свиты, он после окончания обряда погребения заперся и все ругал какого-то неведомого врага, клялся, что совершит расплату в течение трех дней. Он перешептывался с доверенными лицами, а они потом перетряхивали пыль, чтобы облегчить опасность, уменьшить риск, да приговаривали при этом, что неведомый враг не кто иной, как злой рок!
8
После того, как эмира упокоилась в земле, люди слышали брюзжание и рокот, какого не слышали долгие годы, это был какой-то сдавленный буйный гул, непонятное движение, знак небес. Рычание нарастало, люди подходили и прислушивались в страхе. Равнина прислушивалась, Сахара отвечала на призыв терпеливым ожиданием, в тоске и напряжении. Мистический рык приближался. Сахара начала укрываться за пологами сумерек, покрывалом стыда, вуалью брошенной невесты. Окрасилась хной застенчивости в знак радушного приема могучего гостя, радуясь посланцу мужественности, богу зрелости и оплодотворения.
На горизонте огниво высекло первую искру знамения.
Ослепительно сияла извивающаяся огненная нить, бросая радостную весть всей Сахаре. Следом за ней покатился сдавленный рык возбужденного мистического верблюда. Трепетало сердце несчастной земли, угрюмые горные вершины безмолвствовали. Девушки неистовствовали, рвали свои глотки кликушеством, производя своими невинными голосами саван гиблому ветру, возвещая гибель поверженному на гребне Сахары врагу. Бог Южной Сахары отступил. Посланец магов потерпел полное поражение и вернулся в джунгли, в свои тайные пределы. Ветер стих и ушел прочь.
Наступление с горизонта приближалось. Даль покрывалась облаками. Рокотал взбесившийся мистический верблюд. Даль разорвали огненные нити. Сахара была спокойна. Равнина раздалась вширь. Все дышало тоской, жаждой, ожиданием встречи. Упали первые капли. Капли крупные прожорливые, жаждущие обнять землю, впитать ее в себя. Капли невинной девы, страстно желавшей встречи, стремившейся слиться воедино с зернами изжаждавшегося песка. За ними падали другие капли. Падение воды продолжалось, земля взывала о помощи в тоске, шипение исходило из нее, двигалось следом. Уже тысячу лет назад погас сокрытый в груди земли огонь, зверь лежал при смерти: чудовище засухи, недорода и гиблого ветра. Вздымающаяся грудь Сахары задышала, раскрыла руки, чтобы обнять возлюбленного, который не являлся так долго, которого она так долго ждала…
От земли шел пар, возвещая о невозможной встрече, утверждая победу чуда. Подростки бросились на простор, срывали с себя одежды, отплясывали в волнах этого пара под струями лившейся воды. Они прыгали голые, кричали и пели завещанную предками песнь дождя:
Лейся, дождик, лейся!Пусто в поднебесье,Фиников не стало —Зернышки остались.Шатер пуст —Внутрь загляни:Зернышки одни!
Караван миража ответил на завет прадедов, на зов внуков. Потоки воды усиливались и пели вместе с подростками, пела вся Сахара.
Часть четвертая
Глава 1. Козни
«Удел людей — обретать счастье, правда — с долей печали».
Клод Леви-Стросс, «Земные думы»1
После своего возвращения из поездки в Триполи он сидел запершись в доме не более трех дней.
Вопреки ожиданиям слуг, помощников и любопытных зевак из жителей Гадамеса, паломник-хаджи вышел из дому на четвертый день со спокойным сдержанным выражением на лице, народ не ожидал увидеть такое на лице потерявшего в одночасье всех своих близких и оказавшегося таким одиноким в целом свете. Любопытствующий народ передавал друг другу, что он отвечал на приветствия знати и игнорировал скрытые намеки соперников, когда пересекал толпу на рынке оазиса, направляясь к водопою лошадей за городской стеною.
У безлюдных ворот городской стены он отпустил слуг и последовал в рощу в одиночестве. Вступил в пальмовые заросли, внимая стрекотанию кузнечиков и воркованию голубей на вершинах пальм, которые обвевали источник со всех сторон, ограждая его от козней гиблого ветра. Из-за бархана неподалеку проглядывало солнце, оставляя на горизонте длинный хвост ярко-красного цвета — оно словно доживало свой век.
Сахара безмолвствовала.
Он впервые ощутил чувство покоя, вкус тишины. Он пересек сахарский континент с севера на юг и с востока на запад, десятки раз и не знал, что за его всепоглощающей тишиной кроется некий язык, что за хрупким и безжалостным молчанием таятся нежность, скорбь и любовь. Может, он и не слышал этой тишины, потому что не прислушивался. Не слышал раньше, потому что не обращал внимания. А не обращал внимания потому, что не любил. Не любил — сердце его было занято иными заботами. Тревога поселилась в сердце, прежде чем он осознал ее разумом. Забота о золоте, меновой торговле, расчеты. И вот теперь вдруг он внимает мелодии тишины, вечной музыке, языку вечности, он, человек, не освободившийся от толчеи рынков и звона взвешиваемого золотого песка.
Сегодня, когда все совершилось, пошли прахом иллюзии, когда он получил возможность убедиться воочию, что дети перебрались через скверное море вместе со своей матерью и стали навеки добычей в руках христиан, он обнаружил в Великой Сахаре этой величественный покой, вещающий на языке тайн, на языке божием и передающем тайну предков их миру. Он познал, что этот голый континент — плоть мистическая, в которой он долгие годы был не в силах разглядеть истинные размеры и перспективу, целомудренный образ, щедрость великолепия и — дух сочувствия и любви. Он попирал Сахару ногами, не видя в ее чреве ничего, кроме кладов.
Он искал тайных кладов, ощутимых на ощупь, и отвергал сокровища намного более ценные, которые она не переставая дарила ему каждое утро, каждый вечер. Он жил в другом волшебном пространстве и за всю свою безумную гонку не почувствовал, что ползает по Сахаре. Той же самой Сахаре. Он не поднимал головы на гроздья звезд, не разглядывал и не видел лика луны, не раскрывал глаз на простор, не внимал речи тишины. Не наслаждался видом газели или горного барана, ни разу не попробовал иного волшебного напитка — воды на вкус. А вода, вода была истинным чудом пустыни. Вот сейчас он слушает шепот родника и понимает, что в его стремлении гнаться за камешками — несчастье, упрямство, соблазн. Он всего лишь игрок, мошенник, словно капризная красотка.
Однако… может ли вода разговаривать с тем, кто погрузил нож в сердце живой твари? Хватит ли отваги убийце вернуться из изгнания на землю, в Сахару? Простит ли Сахара того, кто всегда чуждался ее, обменивал ее на металл, к которому рвутся только злобные, злополучные люди? Простит ли Сахара-мать своего блудного сына, который окропил ее кровью человеческой жертвы? Осмелится он пасть на колени, кататься в пыли, молить о прощении, утешаясь тем, что принес потомство, оставил свое семя? Простит ему небо или Сахара жизнь глухонемого слепца? Простит отмеченного тьмою, лишенного сердца и разума? Сойдет ли благословение, свершится ли чудо после того, как он поднял руку и пролил кровь? Он был бы в состоянии требовать прощения, если бы спохватился при первом ударе, если бы обратил внимание на первый знак. Однако он продолжал упорствовать, тянулся и требовал большего — и проиграл пари. Он себя проиграл. Тайный голос вещал ему о гибели, но он не внимал, делал вид, что не понимает, и устремился против течения. Полагал, что золотого песка гадалки ему хватит, чтобы вернуть свою женщину, своих детей, свою поруганную честь. Имам вел тяжбу с ним, один из помощников подстрекал его, и он его устранил. Потерял голову, сам превратился в поток, в течение, в сель. Бросился в Гадамес, чтобы вернуть полную меру своим врагам, но обнаружил, что судьба опередила его и толкнула семью в руки ростовщиков. Он погнался за ними в Триполи, однако корабль христиан с ними на борту уже пересек море. Он вернулся к своему окровавленному богатству и заперся в доме.
