Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
Вот эта-то мысль и не давала Джеку заснуть. Он внезапно понял, как это смешно — даже воображать, будто он "помнит", что происходило с ним, четырехлетним, в портовых городах Северного моря и Балтики тридцать лет назад! Ему обязательно нужно проделать этот путь заново — причем одному, без Лесли Оустлер. Ведь это не просто путешествие, уже однажды совершенное, — это путешествие, в значительной мере воображенное Джеком, точнее, тщательно воображенное мамой в ее личных эгоистических целях специально для него.
Время искать отца еще не пришло — но пришло время понять, стоит ли Уильям того, чтобы пытаться его найти.
Первым делом тогда они отправились в Копенгаген. Это единственная надежная информация, столица Дании счастливо избежала манипуляций Алисы; там началось их путешествие, стало быть, туда лежит путь Джека.
— Копенгаген, — машинально повторил Джек вслух. Он совершенно забыл про сестру Скреткович, чьи мощные бедра обнимали его грудь.
Она скинула одеяло — наверное, слово "Копенгаген" что-то разбудило в ней — и задвигала ногами. У мотоциклистов такие сильные бедра, они могут ими что хочешь сделать, даже во сне, убедился Джек. Девушка обняла Джека и рукой, на предплечье у нее красовался немного испуганный морской конек, глаза его смотрели в мерцающий экран телевизора (Джек отключил звук, но картинку оставил). Передавали погоду, сестрам предстояла долгая дорога домой в Огайо, экс-миссис Плосконосая желала знать прогноз.
Погода ожидалась штормовая. Показывали сломанные пополам пальмы, заливаемые высоченными волнами доки, разбитую о камни лодку и так далее — все без звука. Свет кинескопа высветил татуировку на бедре мисс Скреткович — зазубренные гребешки на конце хвоста электрического ската. К нему тянулись щупальца уже известного осьминога — не кожа, а иллюстрация из учебника ихтиологии.
Джеку пришлось хорошенько изогнуться, чтобы найти пульт; байкерша явно ожидала иной реакции на свои движения бедрами.
— Не уходи, — громким шепотом прохрипела она, не проснувшись окончательно, — ты куда?
— В Копенгаген, — повторил Джек.
— Там идет дождь? — спросила полусонная женщина.
Раньше апреля мне туда никак не поспеть, подумал Джек, наверное, как раз пойдут дожди.
— Вероятно, — сказал он вслух.
— Не уходи, — снова шепнула она, засыпая (или, по меньшей мере, пытаясь заснуть).
— Мне надо, — сказал он.
— Кто у тебя в Копенгагене? — спросила сестра Скреткович; Джек понял, что она проснулась — так крепко она сжала его бедрами. — Как ее зовут?
Джека интересовал, конечно, "он", а не "она". Правда, Джек не знал, как его зовут, а найти человека без имени не так-то просто. Но думал он только о нем — о самом маленьком солдате, который его спас. И еще о Бабнике, конечно, ведь Бабник Ларс Мадсен очень важная птица. Почему? Потому что как его зовут, Джек знал.
Глава 27. Дочь коменданта; ее младший брат
Джек ускользнул из Торонто, не рассказав о своих планах мисс Вурц и даже не попрощавшись. Он боялся, что Каролина будет разочарована его решением не искать покамест папу. Он прихватил с собой только зимнюю одежду, подумав, что она как раз будет по погоде (в апреле на берегах Северного моря и Балтики не жарко). Миссис Оустлер называла эту его одежду "торонтской"; она же помогала ему собираться, естественно — ведь она ему эти вещи и купила (еще до Алисиной смерти), — так как имела собственное мнение, что Джеку полагается носить в Европе.
— Джек, надеюсь, ты понимаешь — в церковь ходят в одной одежде, в тату-салон — совершенно в другой.
Надо было отослать законченный сценарий "Глотателя" Бобу Букману в Си-эй-эй. Джек доверил ответственное задание Лесли — за долгую канадскую зиму она стала его партнером в этом проекте, его так и подмывало рассказать ей, что Эмма оставила ему куда больше, чем просто список пожеланий. Но он промолчал — Эмма хотела, чтобы тайна оставалась тайной.
Все время, что Джек провел с умирающей матерью в Торонто, его почту пересылали из Лос-Анджелеса на адрес миссис Оустлер. Как и дочь, миссис Оустлер первой читала письма Джека, а уж потом отдавала ему нужные. В итоге "нужных" оказывалось еще меньше, чем у Эммы, — цензура Лесли была строже. Она даже отказывалась отдавать ему "ненужные" письма — они, мол, недостойны его взгляда; особенно решительно она отказывалась давать ему фотографии трансвеститов, которыми были набиты иные письма.
В феврале Джек спросил Лесли:
— Кстати, мне что, никто на Рождество ничего не прислал?
— Пришла целая куча открыток, я их все выкинула в помойку.
— Лесли, тебе не нравится получать открытки на Рождество?
— Разумеется, нет, на кой черт они нужны? А ты и вообще занятой человек.
Каким-то неведомым путем письмо от Мишель Махер не вызвало у миссис Оустлер приступа цензорского рвения, хотя она припомнила о нем лишь месяц спустя после его получения.
— Да, тут тебе что-то интересное пришло, — сказала она. — Какая-то врачиха из Массачусетса, тезка Эмминого персонажа.
Джек, видимо, побледнел или как-то иначе показал, что хочет посмотреть письмо немедленно, потому что Лесли не стала отдавать его, а снова проглядела, внимательнее, чем раньше.
— Кто-то из твоих знакомых?
— Из очень старых, мы давно не общались, — сказал Джек и протянул руку. Не тут-то было — миссис Оустлер углубилась в чтение.
— Эмма знала, что мы знакомы, — объяснил он, — она знала, что использует имя реального человека.
— Это что, скрытая шутка, для своих? — поинтересовалась Лесли, не отдавая письмо.
— Вроде того.
— Ну что, хочешь, я тебе его прочитаю? — спросила Лесли; Джек все тянул руки к письму. — "Дорогой Джек", — начала она и сразу перебила себя: — Так обращаются к тебе и твои фанаты, поэтому я не догадалась, что она тебя знает лично.
— Я понимаю, такую ошибку легко допустить, — изображая спокойствие, сказал Джек.
— Доктор Махер — она, оказывается, дерматолог, кто бы мог подумать, — продолжила Лесли. — "Я знаю, ты был близко знаком с Эммой Оустлер, я прочла в газетах, ты пишешь сценарий по ее книге "Сценарных тонн глотатель". Желаю тебе удачи в этом и в других твоих начинаниях. Книга — из моих любимых, и не только из-за имени главной героини. Всего наилучшего, прими мои поздравления с блестящими актерскими успехами". Вот и все, — грустно вздохнула миссис Оустлер. — Напечатано на машинке, может, надиктовано секретарю — официальный бланк, у нее офис в больнице Маунт Оберн в Кембридже, штат Массачусетс. От руки лишь подпись — "Мишель". Знаешь, я передумала — это неинтересное письмо, в нем нет ничего личного. Попадись оно на глаза любому — никто бы не подумал, что эта дамочка тебя знает.
Лесли держала письмо на вытянутой руке, словно это грязная тряпка или что похуже; она явно дразнила Джека.
— Можно я погляжу? — спросил он.
— Это письмо не требует ответа, Джек.
— Лесли, мать твою, дай мне немедленно это блядское письмо!
— Похоже, эта Эммина шутка "для своих" — не слишком удачная, — сказала Лесли и отвела руку, Джеку пришлось вытянуться во всю длину, чтобы его схватить.
Бумага почти бежевая, матовая, приятная на ощупь — высшего качества. Название больницы и адрес выведены синим, красивыми, четкими буквами. Да, в письме нет ничего личного, Лесли права. "Всего наилучшего" — формальная, сухая фраза.
— Знаешь, наверное, это даже не письмо, а так, записочка, — сказала миссис Оустлер, а Джек тем временем пожирал глазами подпись Мишель Махер, искал в ней намек на чувства, которые, надеялся он, она до сих пор к нему испытывает.
— Знаешь, неприятно трогать вещи, которых касался дерматолог, — продолжила Лесли. — Впрочем, оно тут пролежало с месяц-другой, как думаешь, оно еще заразное?
— Едва ли, — сказал Джек.
Он взял это письмо с собой в Европу и перечитывал каждый день. Он думал тогда, что будет хранить это холодное, формальное письмо без единого намека на нежность всегда; он полагал, что, быть может, до самой смерти не получит от Мишель Махер другой весточки.
Джек не смог купить билет на прямой рейс в Копенгаген; пришлось лететь через Амстердам, туда отправлялся утренний рейс из Торонто, а оттуда — утренний рейс в датскую столицу. Когда пришло время выходить из дому, Лесли как раз принимала ванну. Джек подумал, ему удастся исчезнуть незамеченным, и решил просто оставить записку, но Лесли не собиралась так просто его отпускать.
— Джек, не забудь попрощаться! — услышал он ее голос из ванной; дверь, как всегда, не закрыта, как и дверь в спальню.
После отъезда байкеров они провели дома наедине целую неделю. За это время не было ни одного ночного визита друг к другу; никто не брал в руки пенис Джека; никто не ходил по дому голый. Наверное, Алиса слишком сильно хотела, чтобы они переспали друг с другом. Да, их тянуло друг к другу, Джек это чувствовал, но, судя по всему, они оба до сих пор сопротивлялись воле его матери. Видимо, помогли сестры Скреткович.
