М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2
И международная интеллигенция, цвет либеральной мысли, свободолюбцы, отстоявшие учение коллаборационизма в бурях ушедшего века, поощряли своих российских коллег. Само собой, полагалось верным положение, что мыслящему субъекту необходимо солидаризироваться с тем колоссом, который сегодня господствует на мировой арене и который объявляет себя поборником свободы. Подвижники коллаборационизма числили в своих рядах лучших из лучших, наиболее последовательных свободолюбцев. Пантеон коллаборационизма хранит имена тех, кто осознанно выбрал себе в партнеры силу, чтобы сохранить свободу; тех, кто разумно поставил независимую личность выше искушения борьбой; тех, кто приучился видеть зло только там, где его удобно видеть, и нигде более. Они готовы были сотрудничать с немцами, когда немцы были мотором цивилизации, и ровно потому же - с американцами, когда пришла их пора властвовать. Они создавали концепции, отрицающие окончательное суждение, поскольку именно окончательное суждение могло затруднить гибкость позиции, необходимую коллаборационисту. Они осознанно и рьяно выступали против локального тоталитаризма, чтобы служить тому тоталитаризму, который сильнее критикуемого. Они исповедовали ценности Просвещения и - согласуясь с ними - рассматривали внешний мир как раму для естественных проявлений свободолюбивого либертена.
IV
Исследователь коллаборационизма должен выделить три источника и три составные части философии коллаборационизма. Они таковы.
В своих родителях западный коллаборационизм числит философию Просвещения, ставящую разум выше иррациональных схем и верований, политический оппортунизм начала века, адекватно приспосабливающий концепции утопистов к конкретным обстоятельствам, и авангард как могучее движение, отрицающее ценности христианства и подменяющее их ценностями языческой цивилизации.
Тремя составными частями коллаборационизма соответственно являются: философия постмодернизма, подвергшая деструкции директивы прежних теорий; современное искусство, провозгласившее самовыражение основным критерием творчества и движение борцов за права человека, придумавших подходящий лозунг для сегодняшних интервенций и глобальных перемен.
Вне всяких сомнений, технический аспект борьбы за права человека сводится к тому, что бороться сразу за все права всех людей - невозможно. Лозунг носит всеобщий характер, но практика сужает его действие до рациональных границ. Коллаборационист вычленяет некоторые узловые пункты мира, где права человека представляют наибольшую ценность (речь идет о тех пунктах, где сложилось историческое понятие личности), и ограничивает борьбу этими местами. В других пунктах проблема существует также, и она будет решаться в зависимости от условий и задач основных пунктов.
Коллаборационисту прежде всего необходимо отмежеваться от идей предыдущей эпохи, когда обязанности ставились выше прав - эти посылки рассматриваются как регрессивные. Если коллаборационисту и случается примкнуть к режиму, подавляющему чьи-то права, то делает это он в рамках свободолюбивых наклонностей, сохраняя себя как независимую личность, и не может быть буквально отождествлен с тем или иным режимом. Примыкая к определенной силе (пусть и несколько жестокой силе), коллаборационист тем самым осуществляет: а) свое право на выбор и отказ от суждения (см. философию постмодернизма), б) потребность самовыражения (см. практику современного искусства) и, наконец, в) заботу о своих личных правах. Коллаборационисты, подобно Паунду, поддерживали нацизм, подобно Д'Аннунцио, влюблялись в Муссолини, подобно Дерену и Вламинку, ездили на смотр искусств Геббельса - и выражали себя в этих актах, и разве можно их в этом упрекнуть? Подобно Бродскому, они умудрялись не видеть резни в Сальвадоре и Вьетнаме, пока критиковали афганскую войну, подобно диссиденту Вацлаву Гавелу, они, претерпев лишения при социалистическом строе, делались адептами жестокого строя капиталистического - и неужели разумный человек не поймет здравость их выбора? Подобно Жаку Деррида, они провозгласили решающей философской категорией сомнение, чтобы дезавуировать иную философию, ту, которая поставит под сомнение их собственный жизненный опыт. И постепенно их жизненный опыт, их последовательная страсть к свободе от беды другого, их настоятельная потребность в горделивой моральной слепоте, их безмятежная готовность сотрудничать с любой силой, лишь бы сохранить душевный комфорт, - сделали свое дело. Так оформилась либеральная философия коллаборационизма, важнейшее течение мысли нового времени - философия свободы от любого неудобного убеждения, философия свободы от ответственности, философия разумного эгоизма. Преданность интеллектуальной выгоде сформировало новое героическое, свободолюбивое, пылкое поколение - с одним-единственным дефектом, унаследованным от отцов-основателей; дефектом коллаборационизма является отсутствие совестя. А впрочем, и это суждение излишне поспешно: о какой совести можно всерьез говорить, имея дело с бессовестным миром? Стоять на страже личной независимости - не есть ли это самый совестливый из возможных поступков?
Человек, тем более интеллектуальный, мыслящий человек, настолько хорошо внедрил в свое сознание мысль о свободном выборе, что он не понимает, а что, собственно, запрещает ему выбрать сразу и то и другое? Разве, в известном смысле, это не есть высшая точка свободного выбора? Если плюрализм мнений и прочие либеральные установки - верны, то отчего же нельзя (в рамках плюрализма) быть одновременно и в одной партии, и в другой? Не ущемляет ли свободы призыв выбрать что-нибудь одно? Ситуация в московской интеллектуальной жизни явилась живым подтверждением этого свободолюбивого принципа. Спору нет, интеллектуальное ядро страны расщепилось: два собрания, случившиеся по этому поводу (у Кротова и в галерее Поставца соответственно), явили две противоположно настроенных группы, два непримиримых лагеря. Члены одной партии, разумеется, имели все основания считать членов иной партии - врагами. Однако были и такие интеллектуалы, кто посетил оба собрания, не ощущая особых противоречий. Почему бы, в сущности, и нет? Рабы догмы мы, что ли?
V
Отец Николай Павлинов, например, оказался желанным гостем на обеих сходках. В гостиной у Кротова отец Николай угостился ледяным шампанским, попробовал бисквиты, а в галерее Поставца отдал дань немудрящей закуске оппозиционеров - водке «Русский стандарт» и бутербродам с белорыбицей. Полной белой рукой благословил Павлинов оба движения и душой не покривил нисколько: и тем и этим он искренне желал успеха и добра. И вряд ли нашелся бы кто-нибудь, способный упрекнуть Павлинова в двурушничестве: ничего плохого пастырь в виду не имел и выражал лишь искреннее сочувствие поставленным проблемам. И как же упрекнуть его, если даже лидер Партии прорыва Борис Кузин нанес визит своему доброму знакомцу Дмитрию Кротову с намерением вступить в его движение. Многие считали Кузина и Кротова врагами, и напрасно считали. Конечно, отдельные черные кошки подчас пробегали меж двумя интеллектуалами. Так, Борис Кузин в сердце своем до сих пор не мог простить Кротову водворения в квартире на Малой Бронной, квартире, некогда посуленной ему, Кузину. Однако то были мелкие, бытовые разногласия, не должные касаться убеждений. На вопрос Кротова, каким образом Кузин намерен сочетать работу на благо Партии прорыва с деятельностью в единой кротовской партии, Кузин ответил так. Я, сказал Кузин, набычившись и побурев лицом, как всегда он делал, если чувствовал намерение уязвить его права, я полагаю, что имею право быть там, где считаю нужным, и могу самостоятельно принимать решения о собственных взглядах. Не скрою, программа Партии прорыва мне ближе, однако некоторые положения вашего движения соответствуют моим убеждениям также. Я, подчеркнул Кузин, намерен руководствоваться в своих поступках лишь правом свободного выбора, а не чьим-то диктатом. Кротов осведомился тогда у Кузина, на каких основаниях он, Кузин, хотел бы участвовать в кротовской партии и какую роль он играет в Партии прорыва. - Думаю, - с достоинством сказал Кузин, - что мои знания, международный авторитет и те интеллектуальные возможности, которыми я располагаю, позволяют мне претендовать на некий пост в вашей партии - пусть не главный (Кротов поморщился), однако обеспечивающий достойный оклад. Речь не идет о каких-то заоблачных гонорарах, заметил Кузин. Средняя достойная зарплата меня вполне устроит. Кротов ответил, что в принципе не возражает, хотя его лично и смущает одновременное членство в двух враждебных группировках. Кузин еще более побурел и недвусмысленно выказал обиду. Уж не хочет ли Кротов сказать, что, имея определенные взгляды, свободный индивид становится как бы заложником этих взглядов - и ни в каком ином обществе принят быть не может? Что это за большевистский подход? Кто не с нами - тот против нас, вот как оказывается? Традиции ГУЛАГа хотите воскресить, не иначе. Кротов сказал, что теперь совершенно не видит препятствий, однако пост генерального секретаря Партии прорыва, вероятно, не оставит Кузину времени на организационную деятельность в Единой партии Отечества. Кузин ответил, что если вопрос поставлен таким образом, то он готов пойти на разумный компромисс: оставить пост генсека в своей собственной партии (сохранив, разумеется, за собой неформальное лидерство) и пойти в Единую партию на полставки. Как на полставки, не понял Кротов. Элементарно, так же точно, как работали мы всю жизнь в научных институтах - в одном на полном окладе, а в семи других - на полставки. Будешь выплачивать мне половинное жалованье, я стану большую часть времени и сил тратить на свою партию, но и тебе, когда надо, дам консультацию.
