Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
— Кажется — ничего. Вот только однажды разговор был у нас… о том, что не научились мы как следует хозяйствовать на своей земле.
Гаврилов оставил, наконец, бумаги и, чуть прищурившись, размышлял о чем-то. Потом заговорил бесстрастным голосом:
— Любопытный был разговор у вас, кажется… Но вот что я хотел бы сказать тебе, Иван Иванович… Разговоры о нас, о коммунистах, ведутся уже полвека. Судят и так, и сяк… Особенно там, за рубежом. Но страшнее свои доморощенные демагоги Я не знаю подробностей вашего разговора с Бугровым и этих его… глубокомысленных догадок и предсказаний. Да и не хочу знать. Однако суть мне уже ясна — мелковато плавает этот парторг, идейно товарищ незрел. Что значит — не научились хозяйствовать? Весь мир удивляется нашим экономическим успехам. Наши рабочие и колхозники, рядовые советские люди, совершают чудеса. Бугрову это невдомек. Он заметил какой-нибудь отдельный недостаток в нашей работе — и пожалуйста, готов вывод — не умеем хозяйствовать… Но нам-то с тобой надо не только видеть эти недостатки, надо понимать историю, видеть все перспективы…
— А вы… перспективно видите?! — спросил вдруг Новоселов, невольно перейдя на «вы». — Вы-то историю понимаете?
Гаврилов отшатнулся, спросил изумленно, ошарашенно:
— Что-о?!!
Новоселов и сам понимал, что говорит не то и уж во всяком случае не так. Однако остановиться уже не мог и продолжал, все повышая голос:
— Вы сами-то — глубоко ли плаваете? Вы-то, Павел Александрович, идейно созрели?!
В пальцах Гаврилова хрустнул карандаш. Этот негромкий звук вернул Новоселова к действительности. Он даже удивленно поглядел вокруг — нет, в кабинете они были одни.
— Мальчишка! — Гаврилов швырнул в корзину обломки карандаша.
Новоселов тяжело сел, а секретарь райкома прошел к окну и стал смотреть, как сыплется и сыплется на землю тяжелый крупный снег.
— Прости, Павел Александрович, — сказал Новоселов глухо. — Действительно, как-то по-детски это… Несерьезно.
— Нет! — отрывисто бросил Гаврилов, все еще стоя спиной к Новоселову. Затем принялся ходить по кабинету, прислушиваясь, как поскрипывают под широкой ковровой дорожкой половицы. — Нет. Я имею в виду, конечно… не это твое мальчишество… Зрелый я или зеленый — ты волен иметь по сему поводу какое угодно мнение. Не прощу я тебе другого — этого твоего… индивидуального оппозиционерства. Ведь только слепой не видит, что твоя газета взяла Прохорова под защиту.
— Это газета райкома партии…
— Но у райкома, кажется, несколько иное отношение к Прохорову.
— А если неправильное отношение?
— Во-он как! Так что же ты на бюро молчал? Что же ты это свое… оппозиционерство скрываешь? Давай, вербуй себе сторонников. Выступай в открытую против линии райкома. И вообще — против линии…
Сказать «против линии партии» Гаврилов все же не осмелился.
— Вот тут я действительно… вел себя как зеленый мальчишка, — проговорил Новоселов. — Думал… — до этого нашего с тобой разговора думал — как бы не бросить тень на авторитет райкома. Но теперь можешь быть, Павел Александрович, уверен — больше молчать не буду.
— Так-с, — усмехнулся Гаврилов. — А рога не сломаешь?
— Это что, угроза?
— Ну зачем же, — и Гаврилов вдруг улыбнулся. — Эх, молодость! Молодо-зелено, да зато горячо. Я ведь, наоборот, знаешь, зачем тебя оставил? Скоро районная партийная конференция. Ты у нас тут почти год. В общем и целом, кроме отдельных завихрений, газету ведешь хорошо. Вот и хотел было предупредить против этих завихрений по-дружески, по-партийному, да и спросить, как ты насчет того, чтобы в члены бюро райкома тебя…
— Теперь, выходит, не спросишь?
— Не знаю, не знаю… — протянул Гаврилов и словно в недоумении развел руками.
«Сломал рога» Новоселов очень просто. К весне его вызвали в сектор печати обкома партии и предложили редактировать газету другого, более крупного района. Он сразу понял, в чем тут дело.
— Это что, повышение или как? — спросил Новоселов. — Гавриловская протекция?
— Будем надеяться, что такой протекции из нового района вам не будет, — сказали ему. — Секретарь райкома там парень молодой, но толковый.
— А может — на учебу разрешили бы мне, а? Ведь годы уходят. Когда-то мечтал поступить в автодорожный институт. Потом — на факультет журналистики. А сейчас что-то появилось желание — в сельскохозяйственный.
— Жалко вас отпускать, — откровенно сказали ему. — Газетчиков-то у нас не хватает. Но в сельскохозяйственном ведь заочное отделение есть. Как?
Один курс Новоселов закончил заочно, а потом все же перевелся на стационар.
…И вот сейчас в чемоданчике лежит диплом агронома, сам он, Новоселов, снова в знакомых местах, а напротив него сидит в дорожной пыли тот самый Павел Александрович Гаврилов, который любил расхаживать по райкомовскому кабинету и слушать, как поскрипывают под его ногами половицы.
Жара палила и палила. Чудилось: где-то там, в луговых глубинах, была раскаленная банная каменка невероятных размеров, и на нее кто-то лил и лил целые речки воды. Пар растекался во все стороны, доставал до проселка, окатывал Новоселова с Гавриловым тяжелыми горячими волнами.
— Да, не сработаемся с Бугровым, — повторил Гаврилов, засовывая окурок под каблук сапога. — Это уж как дважды два. — И, вздохнув, пояснил: — Бугров-то не успел принять хозяйство — и сразу за чистые пары… А я на них… на парах этих… погорел уж раз… не без твоей помощи.
— В «Степном» же чистых паров почти нет, — холодно проговорил Новоселов. — И, насколько я знаю, Прохоров их не старается много заводить. Там увлажненная зона, — кивнул он в сторону уходящей грозы. — На чем же погорел там?
— Злой ты, оказывается, — с желчью произнес Гаврилов. — Злопамятный. Почему это большинство людей — злопамятны?
— Ты думаешь — большинство?
Гаврилов не ответил.
— Не знаю, Павел Александрович, злопамятный я или нет, — продолжал Новоселов, — но твои не столь уж давние рассуждения о доморощенных демагогах, об идейно незрелых людях я, видно, никогда не забуду.
Гаврилов потрогал велосипедное колесо, проверяя, видно, хорошо ли оно накачено.
— Да, конечно, мы с тобой не очень дружно жили, — сказал он. — Особенно после этого разговора. Но слова — что! Главное — не слова, а действия. Признайся уж — зло на меня ты держишь не за эти слова, а за то, что я потребовал тебя убрать из района? Ну, отвечай.
И в голосе Гаврилова прозвучали даже торжествующие нотки.
А Новоселов глядел, глядел на него во все глаза, будто увидел впервые. Да, собственно, так оно и было. Истинный, настоящий, как ему показалось, Гаврилов только сейчас, после своего последнего вопроса, предстал вдруг перед ним во всей наготе. «Да ведь он же непроходимо глуп! — думал Новоселов. — Это же… просто обыкновенный невежда. Как же я раньше этого не заметил?»
— Ну, так что же молчишь-то? Отвечай, — тем же голосом произнес Гаврилов.
«И как другие не заметили? — продолжал невесело размышлять Иван Иванович. — Хотя, почему не заметили? С секретарей райкома убрали. Из «Степного» от Прохорова тоже. А от Бугрова теперь сам бежит».
Новоселову стало как-то легче, свободнее.
— Так что же в «Степном» произошло? — переспросил он Гаврилова. — Чего с Прохоровым опять не поделили?
Губы Гаврилова дрогнули, он быстро провел по ним рукой и словно стер свою усмешку.
— «Опять»… Ишь ты! Я и говорю — злопамятны люди. — Голос Гаврилова сухо потрескивал, и было заметно, что он сдерживается, боясь сорваться. Новоселов даже с интересом следил, справится ли Гаврилов с собой. — Ну слушай, если уж хочешь. На кукурузе мы не сошлись. Ее, как ты знаешь, рекомендуют сеять квадратно-гнездовым способом… что я и отстаивал. Прохоров начал сеять узкорядным…
— А урожай каков?
— Потом еще работал в двух совхозах, — оставляя без внимания вопрос Новоселова, продолжал Гаврилов. Он все-таки справился с собой, не сорвался на крик, хотя говорил теперь с явной злостью, какой-то беспощадностью. Непонятно вот только было — самому себе он адресует эту злость или кому-то другому. — В первом не сошелся с директором в том, что отстаивал прогрессивный раздельный способ уборки.
— А директор приказал косить напрямую?
— …А во втором вообще популярно объяснили, что у меня методы руководства людьми — культовские, осужденные, дескать, партией и народом…
— Судя по работе в райкоме… — начал было Новоселов, но Гаврилов его перебил:
— Что — судя! Ты погоди… Да, урожай кукурузы в «Степном» выше, чем в других хозяйствах области. Да, иногда напрямую убирать выгоднее, чем раздельно. Не понимаю, что ли? Не дурак. А что мне делать? Партийные органы требовали кукурузу сеять только квадратами, а убирать хлеб только раздельно. Что мне — против линии идти было?! Или вот культовские методы… Меня в этом грехе дважды обвиняли уж. А какой я, к черту, культовик? Я культ личности осуждаю не меньше других. Это — черное пятно в истории страны и нашего общества. Но и с меня ведь требовали в безоговорочном порядке. Обеспечь — и точка! Обеспечь посев такого-то количества зерновых культур! Обеспечь в таких-то размерах хлебозаготовки! И приходилось выгребать семенное зерно и фураж в колхозах, приходилось… Вот и та история с кукурузным полем в «Красном партизане»… Прохоров тогда выпалил мне прямо в лицо — не ожидал, дескать, такой подлости от тебя, Павел Александрович. Что ж, я даже… могу и согласиться. Подлость не подлость, а… неприятно, в общем. Но приходилось на это идти.
