Фред Стюарт - Век
— Моррис, — вздохнула Барбара, — ты ведешь себя неразумно. Может быть, тебе стоит прислушаться к тому, что они говорят? Возможно, они правы…
— Как фарс может не быть смешным? Человек поскользнулся на банановой кожуре, и это вызывает смех. Это было смешно в 1915 году, и это смешно сейчас.
— Может быть, это теперь совсем и не смешно.
Он пристально посмотрел на нее:
— Почему?
— Потому что нынешнее поколение — не такие наивные люди, какими были мы. Они слишком много видели, чересчур много пережили. Сегодня людей волнуют водородные бомбы.
— Какое отношение имеет водородная бомба к банановой кожуре?
— Ну что ж, я не хотела говорить тебе об этом, но думаю, что придется. На прошлой неделе я отправила копию твоего сценария сыну Габриэллы. Ты знаешь, Ник помешался на кинематографе, и я подумала, что было бы неплохо узнать его мнение.
— Почему?
— Потому что ему уже девятнадцать.
Моррис забеспокоился. У него возникло необъяснимое ощущение, что молодые стали его врагами.
— И что он сказал?
— Это не совсем «чернуха».
— Я что, пишу сценарии к кинофильмам о черных?
— Нет, юмор недостаточно черный. Но сюжет ему понравился. Ему пришлись по душе иммигранты. Он нашел их очаровательными.
— Конечно, они очаровательны! Но это смешно! Это должно было быть смешно, я так и написал!
— Моррис, тебе никогда не приходило в голову, что хоть раз в жизни ты мог бы написать драму, которая у тебя получится?
Он посмотрел на нее с подозрением:
— Что ты имеешь в виду?
— Это как раз то, что ты пытался сделать с «Россией». Ты хотел, чтобы «Россия» была драмой, помнишь? И твой сценарий «Дай мне твоих усталых, твоих бедных» мог бы стать драмой, если бы ты убрал оттуда все устаревшие комедийные штампы. Скорее всего у тебя это получится, потому что это — твоя история.
Он задумался:
— Ты считаешь, я должен рассказать обо всем откровенно?
— Да. И разве я когда-нибудь давала тебе плохие советы? Расскажи обо всем прямо, потому что сама по себе эта история прекрасна. Конечно, в ней будут смешные вещи, но они не должны быть банановой кожурой. Это будет настоящий юмор, присущий настоящим людям. Я думаю, он соберет большую аудиторию. Ты мог бы сделать хит.
Он попробовал салат из цыпленка. Барбара знала, что задела его за живое.
— Это действительно хорошая история, правда? — спросил он наконец довольно робко.
Премьера фильма «Дай мне твоих усталых, твоих бедных» состоялась 19 декабря 1960 года, и весь прежний Голливуд упивался ностальгией по прожекторам, лимузинам, полицейским ограждениям и толпам поклонников.
— Моррис Дэвид знает, как это сделать наилучшим образом, — сказала Лаура Кайе своему четвертому мужу, нефтепромышленнику из Техаса, когда они выбирались из «роллс-ройса» перед китайским рестораном Граумана.
Она вспомнила премьеру «России» много лет назад, совсем в другом мире. Ей хотелось знать, сколько поклонников еще помнили ее. Вероятно, не слишком много. Она никогда не говорила никому из своих мужей, что когда-то была любовницей Морриса Дэвида.
Немногие из поклонников узнали Лауру Кайе, но все они узнали и приветствовали одобрительными возгласами и аплодисментами Эрику Штерн, которая по-прежнему выглядела сногсшибательно и неправдоподобно молодо для своих лет. И неожиданно очень многие узнали Габриэллу Фельдман, когда она, Эйб и Ник выходили из лимузина.
— Смотрите! — сказала одна из девушек, поклонница Элвиса Пресли. — Это Габриэлла, модельер!
— О-о, ты только взгляни на ее платье! — пронзительно закричала ее спутница. — Разве это не мечта?! А это, должно быть, ее муж, который провел в тюрьме…
— Да, — подтвердил молодой человек, стоявший рядом с ней. — Я читал о нем в «Плейбое». Он был связан с мафией.
— Да разве не все они? — спросил мужчина постарше, стоявший за ним.
— Но не Моррис Дэвид, — ответила его жена. — В те времена люди были честными.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что в нашей стране когда-то царила честность.
«Честность», — подумал Эйб Фельдман, который случайно услышал эти слова. Два года жизни. Как унизительно и страшно было попасть в тюрьму, но еще более удивительным оказалось то, что он привык к ней. А преданность Габриэллы и ее поддержка сделали его пребывание там если не приятным, то по крайней мере терпимым. Теперь, когда все было позади, он почти гордился тем, что побывал в тюрьме, гордился, что выжил. Он не был религиозен, но заплатил за все свои грехи сполна, и жизнь теперь казалась ему необычайно приятной. Он взглянул на жену — такую красивую, в белом, почти королевском, платье из креп-сатена, с кроваво-красными рубинами вокруг шеи, которые он подарил ей, и это напомнило ему о том, как сильно он ее любил.
— Из всех событий, которые когда-либо случались в моей жизни, самое лучшее — это встреча с тобой, — прошептал он ей на ушко.
Габриэлла была удивлена и одновременно довольна, услышав этот неожиданный комплимент.
— Мы с тобой — хорошая команда, — сказала она, беря его под руку, когда они вошли в переполненный вестибюль.
Действительно, их супружество можно было назвать сыгранной командой. У нее с Эйбом все было общим — и их работа, и их развлечения, — и в этом, по ее мнению, ей необычайно повезло. Она была чертовски счастлива, во много раз больше, чем тетя Милли, подумала она, заметив впереди себя в толпе измученную тетю Декстер. Если успешный брак основывался на сыгранности партнеров и совместном участии во всем, то супружество Дрю и Милли являлось классическим примером губительных последствий разлада.
В течение тридцати пяти лет Дрю ничего не делил со своей женой, кроме постели, а позже исчезла и она. Результаты оказались предсказуемыми: алкоголизм Милли и вереница любовниц у Дрю. Быть женой президента «Декстер-банка» значило встречаться с мужем только на общественных мероприятиях, как эта премьера. Дрю не хотел развода: у такого циника, как он, было странное убеждение, что развод — это клеймо позора, который должен разрушить престиж банка. Разведутся они или нет, в любом случае Милли больше не проклинала его. Единственное, что ее волновало, — это «мартини». В этот момент она могла думать только о том, чтобы проклятая премьера закончилась и она смогла бы напиться. Опьянев, она забывала о нарушенном обещании, которым оказалась вся ее жизнь.
«Я лучше? — спрашивал себя Дрю, когда билетер вел его и Милли к забронированным местам. — Я лучше моего отца?»
Моррис Дэвид был удивлен, когда Дрю позвонил из Нью-Йорка и предложил финансировать «Дай мне твоих усталых, твоих бедных». Моррис не понимал, откуда Дрю узнал, что он испытывает трудности в добывании девяти миллионов долларов для постановки фильма, потому что никому из молодых режиссеров не понравился сценарий. Предложение было вдвойне поразительным, потому что ни Дрю, ни его банк никогда не проявляли интереса к кинобизнесу. Но Дрю сказал, что он хочет сделать это «в память о прошлом», расплывчатое выражение, за которым стояло очень многое, и Моррис, помня вероломство Дрю в отношении Барбары, все-таки принял его помощь. Дрю даже не захотел прочитать сценарий.
«Я лучше моего отца?» — вопрос, который изводил Дрю всю его жизнь, продолжал мучить его и после того, как он занял свое место в зале. Конечно, он был богаче своего отца: состояние Дрю в три раза превышало состояние Виктора на момент его смерти. Возможно, он обладал более значительным влиянием на Уолл-стрит. Но Дрю, несмотря на все его ошибки, был неглуп. В глубине души он знал, что не стал лучше отца. Когда он смотрел на пропитое лицо Милли; когда он думал о своем сыне Джордже, бесцветном лизоблюде-соглашателе, которому предстояло со временем унаследовать банк, и который, по-видимому, все испортит; когда он думал о своем втором сыне, Эндрю, который стал битником, писал плохие антиправительственные стихи и жил в Гринвич-вилидж с мужчиной-любовником; когда он думал, во что превратилась его семья, Дрю знал, что, так или иначе, он хуже своего отца. Виктор обладал способностью любить других. Дрю же никогда и никого по-настоящему не любил, кроме самого себя. Вот поэтому, будучи уже в шестидесятилетнем возрасте, он решил финансировать фильм Морриса. Это был ничтожно малый шаг в направлении «сделать хоть раз в жизни что-нибудь хорошее», но все же это был шаг. Он все больше увлекался благотворительной деятельностью. В мыслях у него даже возникала идея когда-нибудь создать свой фонд. Ведь для фондов существуют большие налоговые преимущества, а создание фонда Дрю Декстера, вероятно, хоть отчасти разрешило бы вопрос, подсознательно мучивший его всю жизнь.
Николас Виктор Кемп не думал ни о семье, ни о прошлом. Ник, уже двадцатилетний и такой же красивый, как его отец, думал о фильмах, о будущем и об армии. Больше всего в жизни ему хотелось делать фильмы, как дядя Моррис: сначала писать сценарии, а со временем и ставить их. Но из-за призыва в армию ему придется на два года оставить Принстон, с непредвиденными для него последствиями. Может быть, он закончит свою жизнь анонимной статистической единицей, без вести пропавшим, как его отец, которого он никогда не видел? Сейчас-то мир кажется спокойным, но в газетах все больше говорят о Вьетнаме… И Ник приказал себе расслабиться и наслаждаться фильмом. После можно будет уйти от будущего с сигаретой марихуаны. Он шел за матерью и Эйбом по проходу между рядами празднично освещенного кинотеатра, а потом сел между ними.
