Жиль Легардинье - Совсем того!
— Не в этом дело, — сказала она, шмыгая носом. — Он меня бросил.
— Бросил вас во время празднования своего дня рождения? Но почему?
— Потому что он большой подлец!
— Но он вам что-то сказал?
— Жюстен не хочет от меня детей.
— Но, может быть, еще рано строить такие планы…
— Не рано. Я беременна, уже два с половиной месяца. Эндрю остолбенел.
— Я хотела сделать ему сюрприз, — продолжала Манон. — Мне так хотелось сообщить ему первому, в день, когда ему исполнилось двадцать шесть. Сначала он подумал, что я его разыгрываю, ну, чтобы его проверить. А когда убедился, что это правда, рассвирепел. Обвинил меня в том, что я все подстроила, а я ничего не подстраивала! Он сказал, что я хочу его захомутать, но что он не поддастся. Мы разругались, и он уехал и сказал, что больше мы никогда не увидимся.
Они стояли в тесной комнатушке, посреди полок, заставленных коробками, пакетами и бутылками, под голой, свисающей с потолка лампочкой. Эндрю перевернул ведро вверх дном и знаком предложил Манон сесть. Сам он устроился напротив нее на ящике с бутылками. Оторвав от рулона кусок бумажного полотенца, протянул девушке:
— Высморкайтесь.
— Спасибо.
— Вы говорили об этом с матерью?
— Она терпеть не может Жюстена, она мне запрещала с ним встречаться. Если узнает, что я от него беременна, она меня выгонит.
И потом, я хочу оставить ребенка. Я буду одна его воспитывать! Я хочу видеть, как он растет. Это мой малыш, и я ко всему готова. Если мне повезет, он будет вылитый отец, и он всегда будет у меня перед глазами. Его, по крайней мере, я всегда смогу обнять…
Манон опять разрыдалась. Эндрю дотронулся до ее руки:
— Могу я высказать свое мнение?
— Если хотите, месье Блейк, но это ничего не изменит. Жюстен ушел, ребенок родится в мае, я опять не пройду по конкурсу, и мать выгонит меня из дому.
— Вы все видите в черном свете. Вам надо успокоиться и подумать.
— Вам легко говорить! Не вы же оказались в такой ситуации. Меня не интересуют прописные истины. Вы добрый, но вы не можете понять, каково мне…
— Вам, конечно, трудно в это поверить, Манон, но мне тоже было столько лет, сколько сейчас вам. И у меня есть дочь, чуть постарше вас. Мне, конечно, трудно представить себя на месте беременной женщины, но я прекрасно помню, что почувствовал, когда жена сообщила мне, что я стану папой. Мы действительно хотели иметь ребенка, мы надеялись, что у нас будет малыш. И тем не менее в тот вечер, когда жена объявила мне о своей беременности, меня охватила страшная паника. Я изо всех сил старался этого не показать, но меня на миг охватило желание бежать без оглядки. Моя жена так ничего и не узнала о моем тогдашнем состоянии. Вы первая, кому я об этом рассказываю. Я много раз спрашивал себя, откуда взялась такая странная реакция. Частично ответить на этот вопрос я смог лишь в сорок лет. Я думаю, что меня пугала ответственность. Я боялся того, что потеряю право вести прежнюю беззаботную жизнь молодого мужчины. Чтобы быть до конца честным, скажу, что я, наверное, не хотел, чтобы моя жена любила еще кого-то, кроме меня. Это не служит оправданием, но, быть может, кое-что объясняет.
Манон смотрела на Блейка. Он продолжал:
— Я не знаком с Жюстеном, но открою вам секрет: все мужчины устроены более или менее одинаково. Даже если мы по-разному выглядим и по-разному живем, мотивы наших поступков в общем-то схожи. Всю жизнь мы стремимся удо влетворять свои желания, в лучшем случае — исполнять свой долг в соответствии с возможностями. Женщины устроены иначе. Вы никогда не действуете исключительно в своих интересах. В вашей жизни главное не ваши желания и возможности, а чувство любви к другому существу. Мы своими поступками преследуем какую-то цель, а вы всегда действуете ради кого-то.
— По-вашему выходит, что Жюстен вернется?
— Вот пример практического женского ума в противоположность мужскому. Мы обожаем абстрактные теории.
Однако вы правы, Манон, жизнь — штука конкретная. Мне бы очень хотелось вас успокоить, но я не знаю, вернется ли Жюстен. Вместе с тем я понимаю и ваше желание сообщить ему о таком важном событии, и его реакцию.
— Он испугался?
— По всей вероятности, да. Испугался до такой степени, что наговорил невесть чего.
— Он ревнует к будущему малышу?
— Слишком много чести мужчинам — полагать, что они смотрят так далеко и соображают так быстро. Он ждал, что вы будете служить ему, такому молодому, свободному…
— …и такому красивому…
— А вы ему объявили, что отныне и навеки связаны с маленьким существом и ответственны за него.
Манон громко шмыгнула носом:
— Какая же я идиотка…
— А вот пример женской поспешности в сравнении с нерешительностью мужчин. Вы поступили так, как вам казалось лучше. И вы были правы. Но это не всегда производит желаемый эффект. Какой реакции вы от него ждали?
— Я думала об этом несколько недель. И в результате нарисовала себе идеальную сцену: он прыгает от радости, хватает меня на руки и прижимает к себе — но не слишком сильно, чтобы не навредить малышу, — а потом бежит в цветочную лавку. Там он скупает все красные розы и дарит их мне, потом встает одним коленом на землю и просит меня выйти за него замуж.
— Одно, по крайней мере, вы нарисовали верно: он убежал.
— Не очень-то любезно с вашей стороны смеяться надо мной.
— Манон, я просто хочу показать вам, что даже в худшие моменты жизни все обстоит не так мрачно, как кажется. Вы в добром здравии, ребенок тоже. Жюстен жив-здоров. Все возможно.
Манон опять высморкалась.
— Что же мне теперь делать?
Замок наполнился пронзительным звуком свистка.
— Хорошего понемножку, — прокомментировал свисток Эндрю. — Пойдемте. А я подумаю.
— Наверно, Одиль меня давно ищет. Пообещайте, что ничего ей не скажете.
— Обещаю. Я вот не смею даже вообразить, что она подумает, когда увидит, как мы выходим вдвоем из этой каморки…
19
Блейк и Манье лежали рядышком на полу и, просунув руки под ванну, орудовали слесарными инструментами.
— Держите крепко, месье Блейк, не то сорвет.
— Давайте, затягивайте.
Застав их в таком положении, Одиль остолбенела от неожиданности. Когда нужная деталь была установлена, мужчины вздохнули с облегчением и расслабились. Кухарка, подняв одну бровь, проговорила:
— Сегодня утром вы были с горничной в кладовой, теперь вот валяетесь с управляющим в ванной Мадам…
— А день еще не закончился… — отозвался Эндрю. Манье ухмыльнулся. Одиль явно не нравилось, что тот находится в доме. Блейк с трудом поднялся и объявил:
— Я в подвал, пустить воду. А вы, Манье, смотрите, не течет ли. И не забудьте про раковину. Одиль, если что не так, дайте два коротких свистка. Только не торопитесь, мне нужно время, чтобы одолеть эти чертовы лестницы. Оставляю вас одних.
— Мы постараемся вести себя прилично… — весело сказал Филипп.
Кухарка метнула в него злой взгляд.
Когда Блейк вернулся из подвала, вода текла из крана как ни в чем не бывало. Никаких следов протечки не наблюдалось.
— С вами нам теперь никакая смета Пизони не страшна, — с облегчением сказала Одиль.
Когда они шли через спальню мадам Бовилье, первоначальное впечатление, возникшее у Блейка, подтвердилось: спальня действительно была небольшая. В коридоре он попытался на глаз измерить общую длину спальни и ванной комнаты. Даже при грубой прикидке стена коридора была гораздо длиннее, чем стена спальни и ванной.
Манье, в свою очередь, озирался кругом, словно ребенок, которому позволили посетить запретную зону. Одиль замыкала шествие, не позволяя обоим мешкать.
— Ну, договорились? — обратился Манье к Эндрю. — После обеда приходите ко мне, и я покажу вам парк.
— С удовольствием. А заодно посмотрим, как решить проблему с домофоном. Одиль, вы не хотите к нам присоединиться?
Кухарка, удивившись приглашению, съежилась, точно устрица, политая лимонным соком.
— Спасибо, но мне некогда, — ответила она. — Надо составить список покупок на следующую неделю.
И решительным тоном, обращаясь к Манье, сказала:
— Список будет лежать вместе с вашим сегодняшним ужином. И постарайтесь в этот раз ничего не забыть. У Мадам теперь часто гости.
Манье пошел к себе. Одиль осталась с Блейком и Мефистофелем в буфетной.
— А я разгадал поведение вашего кота, — заявил мажордом.
— Если вы позволите себе хоть малейший намек на то, что с Мефистофелем не все в порядке, я на неделю посажу вас на голодный паек.
— Двадцать два градуса по Цельсию.
— Что-что? У него температура? — озабоченно спросила Одиль.
Но тут же вспылила:
— Вы что, температуру ему мерили? Ненормальный!
— Успокойтесь. Я всего лишь измерил температуру воздуха там, где он сидит. Мефистофель предпочитает ровно двадцать два градуса. Если у вас работает плита, он садится подальше, потому что ему слишком жарко, а если дверь в сад долго остается открытой, он садится поближе к плите, где потеплее.
