Кихару Накамура - Исповедь гейши
Итак, я ежедневно стала учить два-три французских слова, но, поскольку изъяснение с помощью рук и ног, английский у Кокто и мой французский ни к чему не приводили, нашей палочкой-выручалочкой служил господин Хоригути. Через четыре или пять дней я могла произнести: «Je suis еn-chantee».
Кокто был в восторге и отныне называл меня Happy Spring1.
Накануне возвращения в Париж он подарил мне бумажный фонарик с загадочным рисунком, небольшим стихотворением и моим именем. В ответ я преподнесла ему ручное зеркальце из лаковой кожи с позолотой. Он бережно хранил его долгое время в своей парижской квартире, а вот мой драгоценный фонарик от Кокто сгорел во время воздушного налета. Еще до сих пор при одном воспоминании об этой утрате слезы наворачиваются на глаза.
Месье Кокто вовсе не был увлечен мной, но, возможно, его трогала любознательная юная девушка, которая так настойчиво хотела овладеть французским. Позже я узнала, что его привлекали мужчины и он жил с Жаном Маре… Но в Японии все были без ума от пары Жан Кокто и Кихару из Симбаси, а газеты тогда много об этом писали.
Когда Кокто вернулся в Париж, он написал стихи о трех японских достопримечательностях — сумо, кабуки и гейшах, — которые были опубликованы в «Пари суар». В стихотворении о сумо рассказывалось о борце Таманисики, в стихотворении о кабуки речь шла об Оноэ Кикугоро Шестом в пантомиме «Танец с маской льва», которую он, впрочем, позже перенес на экран, сняв фильм «Красавица и чудовище», и в стихотворении о гейше была изображена я, Кихару. Оно есть в переведенной господином Хори-гути на японский язык книге. Содержание самого стихотворения в целом следующее:
«Я прибыл в Японию с представлением о гейшах, составленным по гравюрам укиё-э Утамаро. Одной чудной лунной ночью у окна ресторана я видел много гейш с лицами словно маски, покрытыми белилами. На лице Happy Spring, однако, не было белил. В некоем смысле я стал рыбаком.
Когда я выбрал сеть, там было много рыб. Лишь одна рыбка пыталась проскользнуть через ячейки сети. «Месье Кокто, месье Кокто!» — звала меня рыбка. Прочие рыбы не трепыхались, только одна рыбка печально звала: «Месье Кокто, месье Кокто!» Рыбку звали Happy Spring, и она не хотела оставаться в сети.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Но я ничего не мог поделать. Стоило мне взять ее в руки, и она погибла бы.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Я слышал голос рыбки и ничего не мог поделать. Тогда я бросил сеть обратно в море.
«Месье Кокто, месье Кокто!» — Печальный голос Happy Spring все удалялся. Я закрыл глаза и пошел прочь…»
В то время многие прочитали стихотворение, и на встречах с моим участием меня часто спрашивали об этом.
— Не вы ли та самая Кихару из Кокто?
Это доводило меня просто до отчаяния, и я объясняла:
— Ведь ничего не было. Хаяси Кэн успокаивал меня:
— Не расстраивайся. Ведь мы же знаем истину. Кокто вовсе не интересовали женщины… Нечего переживать.
Едва он успевал сказать это, как остальные тотчас все портили:
— Но ведь и Миямото Мусаси обращался с двумя мечами.
«Обращаться с двумя мечами» означало любить и мужчин и женщин.
— Прекратите, — умоляла я. Буквально все подтрунивали надо мной. Это была настоящая мука. На основании сенсационных сообщений, появившихся тогда в массовых изданиях наподобие King и Modern Japan, многие были уверены, что между Кокто и мной что-то было.
Во время его посещения Токио мы почти каждый день встречались в «Канэтанака», «Томбо» и «Син-кираку». Кокто, похоже, нравилось, когда я усердно пыталась овладеть французским, который я ежедневно по крупицам осваивала. Вспоминаю, как господин Хоригути, неизменно сидевший рядом с нами, сказал:
— Когда Кихару шепелявит на своем ломаном французском, это его веселит.
Много лет спустя, живя уже в Америке, я узнала, что самолетом из Нью-Йорка можно добраться до Парижа за шесть часов, и решила навестить Кокто. Но тут пришло известие о его смерти.
Я обещала ему, что при следующей нашей встрече буду правильно говорить по-французски, не обращаясь за каждой мелочью к господину Хоригути. Жаль, очень жаль!
Один из приемов на лоне природы и его последствия
Лето было временем лодочных прогулок и приемов на лоне природы в частных владениях состоятельных клиентов.
Когда кто-то из посетителей устраивает прием на открытом воздухе у себя дома, такую встречу называют оясикшоки — «загородная прогулка». В этом случае хозяин устанавливает в своем саду сцену, где можно давать танцевальные представления. На природе устраивали также и чайные церемонии. Особняки носили поэтические названия вроде «Камелие-ва гора» или «Сад великого просветления». В апреле цвели вишни, в июне во всей красе распускались ирисы, азалии, пионы и глицинии, иначе вистарии. Октябрь был порой хризантем, а ноябрь утопал в красках осенней листвы. Сама обстановка окружающей природы, куда они попадали, чудесно развлекала иностранных гостей.
Я думаю, что это случилось в июне 1936-го. Меня пригласили на встречу в «Тэкигай» — «Тростниковый особняк» Коноэ Фумимаро, в будущем премьер-министра. В таких случаях не принято, чтобы клиенты сами приглашали гейш. Эту задачу брали на себя чайные домики. Так, например, заведение «Синки-раку» подготавливало все мероприятие, иными словами, определяло количество гейш, поваров, меню, а также развлекательную часть вроде демонстрации фокусов и танцевальных номеров. На такие приемы гейши обычно не надевали длиннополые кимоно, однако для официальных мероприятий существовал определенный этикет в одежде, и в этом случае следовало приходить в кимоно с белым воротом и гербом.
Тогда в особняк господина Коноэ был приглашен русский певец Шаляпин. На меня он произвел впечатление настоящего русского мужика — крупный, грузный мужчина с красным лицом. Во время его краткого пребывания в Токио был устроен прием в его честь, на который он пригласил и меня. Будь то в Янагибаси, Акасава, Ёси-тё или Кёкан на Сиба, мне постоянно приходилось все бросать только потому, что он соизволил позвать меня.
Когда я рассказала об этом Кэн и господину Яна-сигава, они едва могли удержаться, чтобы не расхохотаться.
— К старику в Японии вернулась его молодость.
Они подтрунивали надо мной и интересовались притворно, не овладел ли он мной случайно.
Я с жаром отстаивала свою невинность и клялась, что он и не дотрагивался до меня. Этот русский «дедушка» выглядел словно японский разбойник, Сютэн-додзи.
Вообразить, что он будет приставать ко мне, было противно. Но все отпускали шутки на мой счет и дразнили меня. Однако имелась одна веская причина, по которой я хотела бы развеять подобного рода слухи.
Вечером в тот памятный прием на лоне природы мы (я и еще две или три гейши) вышли из нанятого лимузина перед «Тростниковым особняком». Я плохо ориентировалась в незнакомом мне месте. Пока мы блуждали наугад, перед нами вырос огромный, по японским меркам, мужчина — примерно 1,80 м ростом, в очках с черной оправой, и спросил, не мы ли будем дамами из Симбаси. Он открыл дверь и пригласил вовнутрь. Я взглянула на него, и он спросил меня: «Вы Кихару?»
Не знаю, как это описать, но я вдруг ощутила покалывание во всем теле, словно меня наэлектризовали, согласно кивнула и неожиданно покраснела.
Это был Коноэ Хидэмаро, младший брат хозяина. Мое появление явно обрадовало Шаляпина, и когда он разошелся, то во все горло затянул своих любимых «Бурлаков».
Даже самым влиятельным устроителям подобных торжеств, когда те его просто умоляли, Шаляпин отказывался исполнять эту песню и нигде, кроме сцены, сам ее не пел.
«Похоже, он был очень счастлив», — заметил как-то позже Хидэмаро.
Поскольку это был прием в честь Шаляпина, на котором я встретила его, Шаляпина я тоже никогда не забуду.
Хидэмаро был дирижером. Тогда считалось, что профессиональное занятие западной музыкой совершенно не подобает японской знати. Даже немыслимо было представить, чтобы мужчина играл на фортепиано, не говоря уже о том, чтобы он «размахивал палочкой» перед оркестром. Дирижера называли «повелителем дирижерской палочки» и считали неудачником.
Кроме того, семья Коноэ была одним из пяти влиятельнейших семейств страны и находилась в близких отношениях с императорской династией. Поэтому в обществе Коноэ Хидэмаро слыл чудаком.
Весь вечер я провела как в тумане. Такого человека, как он, среди гостей, что мне приходилось видеть, я еще не встречала. Он производил впечатление вечного студента, был очень высок, широкоплеч и могуч и выглядел при этом совершенно по-детски…
Видно, это была любовь с первого взгляда. Шаляпин был совершенно забыт, и я весь вечер не сводила глаз с Хидэмаро. Он то и дело оказывался рядом со мной и говорил при этом с Шаляпиным по-английски. Я ощущала, что он наблюдает за мной.
Когда некоторое время спустя я вышла наружу, чтобы попудрить лицо, он последовал за мной.
