Юрий Поляков - Гипсовый трубач, или конец фильма
– Аркадий Петрович! - ласково позвала она сверху. - Так я возьму Колю?
Огуревич встрепенулся, задрал голову и сразу пригусарился.
– Конечно, Наталья Павловна, конечно! - подтвердил он, сладко улыбаясь.
– Доеду до сервиса и сразу его отпущу… - добавила она.
– Хорошо, хорошо…
Жарынин тоже глянул вверх, и его физиономия преобразилась тем изумительным образом, каким меняется лицо дегустатора, отхлебнувшего дежурного столового вина и вдруг обнаружившего в нем редчайший букет и небывалое послевкусие. Кокотов, надо сознаться, тоже поймал себя на глупейшем, совсем мальчишеском чувстве, которое, как это ни удивительно, живет в нас до глубокой мужской старости. Когда в детстве Светлана Егоровна брала его с собой в какие-нибудь скучнейшие гости, он хныкал, отнекивался, дулся, но лишь до тех пор, пока не обнаруживал там, в гостях, незнакомую хорошенькую девочку. И жизнь тут же становилась интересной, наполнялась таинственным, трепетным, пусть даже очень недолгим смыслом.
– Хорошо, хорошо. Конечно возьмите, Наталья Павловна! - повторил директор.
– Спасибо! - кивнула она, сняла с перил портфельчик и хотела уйти, но почему-то задержалась и внимательно посмотрела вниз.
Кокотов почувствовал, что глядит она именно на него - причем с явным удивлением. Это продолжалось мгновенье, затем Наталья Павловна еле заметно пожала плечами и удалилась. Трое мужчин проводили ее нарядное тело проникающими взглядами.
– Кто это? - играя бровями, спросил Жарынин.
– Лапузина. Снимает у нас номер. По семейным обстоятельствам, - с трудно дающейся отстраненностью объяснил Огуревич. - Ладно, Дмитрий Антонович, идите - оформляйтесь! Но нам надо поговорить! Если вы не поможете… Я просто не знаю, что будет…
– Помогу чем смогу, - кивнул режиссер с солидной сдержанностью влиятельного человека. - Вот и у Андрея Львовича связи в генеральной прокуратуре.
– Правда? - посветлел Огуревич.
– Правда! - с удивлением подтвердил Кокотов.
– Хорошо. Оформляйтесь! Я предупредил бухгалтерию.
– А Андрей Львович? - строго спросил Жарынин.
– Скажите, что со мной все согласовано…
– А «люкс»?
– Меделянский… - развел руками Огуревич.
Кокотову показалось, что говорят они на каком-то шифрованном языке, вроде фени, причем понимают друг друга с полуслова.
Бухгалтерия располагалась в левом коридоре, где запах скорого обеда чувствовался гораздо сильней. В комнате за столами, стоящими друг против друга, сидели две ухоженные дамы позднебальзаковского возраста. Одна - крашеная брюнетка, вторая - блондинка, тоже крашеная. Первую звали Валентина Никифоровна, вторую - Регина Федоровна. Брюнетка, увидав Жарынина, сразу заулыбалась и порозовела - именно так розовеет женщина при виде мужчины, с которым у нее что-то было или хотя бы намечалось. Любопытно, что с блондинкой произошло то же самое, она тоже порозовела и заулыбалась, из чего наблюдательный Кокотов сделал вывод: очевидно, две дамы не только вместе работают, но и, возможно, сообща ищут по жизненным закоулкам свое тендерное счастье.
Режиссер от солидной сдержанности мгновенно перешел к шкодливому веселью, он что-то интимно шептал бухгалтершам, подсовывал запасенные шоколадки, шумно радовался новому цвету волос Валентины Никифоровны, наичернейших, как обгоревшая пластмасса. Судя по его удивленным возгласам, брюнетка еще недавно была блондинкой. Он настойчиво выпытывал у зардевшейся женщины причину такой внезапной перемены колора, а она, уходя от ответа, томно намекала на какие-то обстоятельства сокровенного свойства.
– Андрей Львович, можно ваш паспорт? - почти строго спросила Регина Федоровна, явно раздосадованная таким интересом Жарынина к волосам подруги.
– Да-да, конечно… - Кокотов нервно зашарил по карманам, нашел и протянул ей документ.
Она профессионально пролистнула странички. Подняв глаза от даты рождения, критично оценила биологический износ постояльца, но затем, обнаружив штамп недавнего развода, еще раз посмотрела на Кокотова - и теперь гораздо доброжелательнее.
– Надолго к нам? - потеплевшим голосом уточнила она.
– На две недели, как и я, - ответил за него Жарынин.
– Очень хорошо… - все с тем же интересом произнесла она. - Андрей Львович, вы член творческого союза?
– Да, конечно…
– Тогда вам будет скидочка двадцать процентов. Итого с вас… - мелькая кроваво-красным маникюром, Регина Федоровна заиграла пальцами по клавишам большого калькулятора.
– Нисколько! - остановил ее Жарынин. - Андрей Львович - тоже гость Аркадия Петровича!
– Аркадий Петрович ничего мне про это не говорил… - Валентина Никифоровна отстранилась от режиссера, и в ее лице появилось некое бухгалтерское оцепенение.
– Валечка, ты мне не веришь?!
– Верю, конечно, Дмитрий Антонович. Как же вам не верить! - с этими словами она сняла трубку внутреннего телефона. - Аркадий Петрович, тут у нас проблемка… с… вторым гостем… Понятно! Я так и думала. Оформим.
Пока длилось это недоразумение, Кокотов, смущенный возникшей «проблемкой», уставился в окно, выходившее в парк. Там он увидал Наталью Павловну. Одетая теперь уже в длинный светлый плащ, но с тем же крокодиловым портфельчиком в руке, она шла к автомобильной стоянке походкой повелительницы мужчин. Из бежевой «волги» ей навстречу выскочил шофер Коля и распахнул заднюю дверцу.
«Наверное, трудно быть красавицей!» - подумал Кокотов и вообразил, как вот на него, Андрея Львовича, станут заглядываться встречные женщины и пользоваться каждым случаем, чтобы познакомиться и выпросить телефон, прижиматься коленками, оказавшись рядом, и гнусно, исподтишка разглядывать выпуклости тела… Бр-р-р…
– Что, и вам тоже понравилась? - поинтересовалась Регина Федоровна, проследив направление его взгляда. - Мужа поехала обирать! Распишитесь вот здесь: с правилами противопожарной безопасности ознакомлен…
Сказано это было с той обидчивой иронией, с какой дамы частенько говорят о своих «однополчанках» (от слова «пол», разумеется), стоящих на ступенях женского совершенства гораздо выше, нежели они сами.
– Вы это про кого? - Кокотов сделал вид, что не понял.
– Передайте, пожалуйста! - Она холодно протянула ему два заполненных форменных бланка. - А что, Лапузина у нас продлевается?
– Ну, конечно же! - Валентина Никифоровна приняла бумажки и, нахмурившись, внимательно изучила обе формы, словно заполняла их не сидящая напротив товарка, а некто неведомый и лелеющий недобрые замыслы.
Дочитав, она поставила визу, открыла стоявший сбоку сейф, вынула печать, подышала, эротично округлив густо напомаженный рот, и шлепнула два раза с такой силой, что в комнате дрогнули старинные половицы. Затем так же, через Кокотова, Валентина Никифоровна вернула бумажки Регине Федоровне, которая, в свою очередь, внимательно оглядела подписи и печати, точно подруга могла расписаться как-то недостоверно или - еще хуже - поставить какую-нибудь постороннюю печать. После этого блондинка, приложив линейку, аккуратно оторвала квитанции от приходных ордеров, которые, пробив дыроколом, подшила в специальную папку с надписью «Ветераны ВОВ». Причем от ударов по дыроколу половицы еще раз содрогнулись, а квитанции тем же путем очутились на противоположном столе. Внимательно исследовав их, Валентина Никифоровна свернула бумажки в трубочки и открыла нижний ящик стола. Там в лузах лежали деревянные груши с выбитыми на них цифрами. К грушам были прикреплены ключи. Она вынула две груши под номерами 37 и 38, а в опустевшие лузы вложила квитанции.
– Как просили - рядышком! - сказала брюнетка, значительно глянув на Жарынина. - Обед с двух до трех. Не опаздывайте! Ну, вы знаете…
– Андрей Львович, - окликнула Кокотова уже на пороге Регина Федоровна. - Паспорт-то заберите! И поаккуратнее с документом. А то кто-нибудь получит кредит в банке, а вас потом в тюрьму посадят!
И обе захохотали над этой, видимо, популярной среди финансовых работников шуткой так громко и широко, что стало ясно: дантист у них тоже - общий…
9. Приют скитальцев духа
Кокотов втащил вещи в свой номер и перевел дух. В помещении стоял тяжкий запах чьей-то лекарственной старости. На блекло-салатных обоях виднелось множество зеленых, больших и маленьких, квадратов, прямоугольников, овалов - следы от фотографических рамок. На люстре зацепился клочок серебряной новогодней канители. В остальном же комната имела обычный гостиничный вид: полуторная кровать с тумбочкой, полированный шифоньер, вздрагивающий холодильник «Полюс», письменный стол с протертым вращающимся креслом, сервант с остатками дулевского сервиза в горошек и, наконец, телевизор - огромный ламповый реликт эпохи расцвета советской электроники.
Чтобы проветрить помещение, Андрей Львович с треском открыл балконную дверь, с прошлой зимы заклеенную бумажными полосами, затвердевшими от высохшего клея. Большая, во всю стену, лоджия выходила в парк. Достававшая до третьего этажа рябина уронила свои ярко-рыжие гроздья на металлические перила. Кокотов глубоко вдохнул грустный осенний воздух и стал счастлив. В эмалевом небе светило нежаркое солнце. Внизу уступами уходили вдаль три прямоугольных пруда, наполненные темной водой и белыми кудлатыми облаками. А дальше открывался настоящий русский простор с красно-желтыми лиственными и сине-дымчатыми хвойными перелесками, палевым жнивьем и фиолетовыми пахотами, простодушными деревеньками и золотой монастырской колоколенкой, похожей отсюда, издалека, на клубный значок, воткнутый в твидовый пиджачный лацкан. Андрей Львович ощутил вдруг в самых дальних, клеточных глубинах своего тела такую тоскливую любовь к этой земле, что теплая слеза умиления скатилась, холодея, по щеке. Он подставил ладонь, потом слизнул соленую капельку и, стараясь не думать о предстоящем обследовании у Оклякшина, вернулся в комнату.