Чарльз Буковски - Женщины
– Лидия…
– Чего?
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Что?
– Я должен съездить повидаться с Ди Ди.
– Съездить повидаться с Ди Ди?
– Не будь смешной. Есть зачем.
– Ты же сказал, всё кончено.
– Всё и так кончено. Я просто не хочу ее бросать слишком круто. Я хочу объяснить ей, что произошло. Люди слишком холодно относятся друг к другу. Я не хочу ее вернуть, я просто хочу попробовать объяснить, что случилось, чтоб она поняла.
– Ты хочешь ее выебать.
– Нет, не хочу я ее выебать. Едва ли я вообще хотел ее ебать, когда был с ней. Я просто хочу объяснить.
– Мне это не нравится. По мне, так это… звучит… сусально.
– Дай мне так сделать. Пожалуйста. Я просто хочу все прояснить.
Я скоро вернусь.
– Ладно. Только давай побыстрее.
Я сел в «фольксваген», срезал угол на Фонтан, проехал несколько миль, затем свернул на север в Бронсоне и пригнал туда, где высокая арендная плата. Оставил машину снаружи, вышел. Поднялся по длинной лестнице и позвонил. Дверь открыла Бьянка. Я помню, как-то вечером она открыла дверь голой, я схватил ее, и когда мы целовались, сверху спустилась Ди Ди и спросила:
– Что это тут, к чертовой матери, происходит?
На сей раз всё было не так. Бьянка спросила:
– Тебе чего надо?
– Я хочу видеть Ди Ди. Я хочу с ней поговорить.
– Она больна. Очень больна. Мне кажется, тебя не следует к ней пускать вообще после того, как ты с ней обошелся. Ты настоящий первостатейный подонок.
– Я просто хочу с нею поговорить немного, объяснить кое-что.
– Ладно. Она у себя в спальне.
Я прошел по коридору в спальню. Ди Ди лежала на постели в одних трусиках. Одна рука была заброшена, прикрывая глаза. Ее груди смотрелись хорошо.
Рядом с кроватью стояла пустая пинта виски, горшок на полу. От горшка несло блевотой и пойлом.
– Ди Ди…
Она приподняла руку.
– Что? Хэнк, ты вернулся?
– Нет, постой, я просто хочу с тобой поговорить…
– О, Хэнк, я так ужасно по тебе скучала. Я чуть с ума не сошла, больно было кошмарно…
– Я хочу, чтобы тебе стало легче. Поэтому и зашел. Может, я глупый, но я не верю в прямую жестокость…
– Ты не знаешь, каково мне было…
– Знаю. Я там бывал.
– Хочешь выпить? – показала она на бутылку.
Я поднял пустую пинту и печально поставил на место.
– В мире слишком много холода, – сказал я ей. – Если б люди только могли договариваться обо всем вместе, было бы по-другому.
– Останься со мной, Хэнк. Не уходи к ней, пожалуйста. Прошу тебя. Я уже достаточно прожила, я знаю, я знаю, как быть хорошей женщиной. Ты это сам знаешь. Я буду хорошей к тебе и для тебя.
– Лидия меня зацепила. Я не смогу этого объяснить.
– Она вертихвостка. Она импульсивна. Она тебя бросит.
– Может, этим-то и берет.
– Ты шлюху хочешь. Ты боишься любви.
– Может, ты и права.
– Поцелуй меня и всё. Я ведь не слишком многого прошу – чтобы ты меня поцеловал?
– Нет.
Я растянулся с нею рядом. Мы обнялись. Изо рта у Ди Ди пахло рвотой. Она поцеловала меня, я поцеловал ее, и она прижала меня к себе. Я отстранился от нее как можно нежнее.
– Хэнк, – сказала она. – Останься со мной! Не возвращайся к ней! Смотри, у меня красивые ноги!
Ди Ди подняла одну ногу и показала мне.
– И у меня, к тому же, хорошие лодыжки! Посмотри!
Она показала мне свои лодыжки.
Я сидел на краю постели.
– Я не могу с тобой остаться, Ди Ди…
Она резко села и принялась меня колотить. Кулаки у нее были твердыми, как камни. Она отоваривала меня обеими руками. Я просто сидел, а она отвешивала плюхи. Мне попадало в бровь, в глаз, в лоб, по скулам. Один я поймал даже кадыком.
– Ах ты сволочь! Сволочь, сволочь, сволочь! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Я схватил ее за запястья.
– Ладно, Ди Ди, хватит. – Она упала обратно на постель, когда я встал и вышел вон, по коридору и наружу через парадное.
Когда я вернулся, Лидия сидела в кресле. Лицо ее было темно.
– Тебя долго не было. Посмотри мне в глаза. Ты ебал ее, правда?
– Нет, неправда.
– Тебя ужасно долго не было. Смотри, она поцарапала тебе лицо!
– Говорю тебе, ничего не произошло.
– Сними рубашку. Я хочу посмотреть на твою спину.
– Ох, кончай это говно, Лидия.
– Снимай рубашку и майку.
Я снял. Она зашла мне за спину.
– Что это за царапина у тебя на спине?
– Какая еще царапина?
– Вот здесь, длинная… женским ногтем.
– Если она там есть, значит, ее ты провела…
– Хорошо. Я знаю, как можно проверить.
– Как?
– Марш в постель.
– Хоро-шо!
Экзамен я выдержал, но после подумал: а как мужчине проверить женщину на верность? Несправедливо, а?
21
Я все время получал письма от одной дамы, жившей где-то в миле от меня. Она подписывалась Николь. Она писала, что прочла несколько моих книг, и те ей нравились. Я ответил на одно письмо, и она откликнулась приглашением зайти. Однажды днем, не сказав ничего Лидии, я забрался в «фольк» и поехал. Квартира у нее располагалась в аккурат над химчисткой на бульваре Санта-Моника. Дверь вела прямо с улицы, и сквозь стекло я разглядел лестницу наверх. Я позвонил.
– Кто там? – донесся из маленького жестяного динамика женский голос.
– Я Чинаски, – ответил я. Прозудел зуммер, и я толкнул дверь.
Николь стояла на верхней площадке лестницы и смотрела вниз на меня. Культурное, чуть ли не трагическое лицо, а одета в длинное зеленое домашнее платье с низким вырезом спереди. Тело казалось очень хорошим. Она смотрела на меня большими темно-карими глазами. Вокруг них собралось много-много мелких морщинок: может, от чрезмерного питья или слез.
– Вы одна? – спросил я.
– Да, – улыбнулась она, – поднимайтесь сюда.
Я поднялся. Квартира была просторной, две спальни, очень немного мебели. Я заметил небольшой книжный шкаф и стойку с пластинками классики. Я сел на тахту. Она присела рядом.
– Я только что закончила, – сказала она, – читать «Жизнь Пикассо».
На кофейном столике лежало несколько номеров «Нью-Йоркера».
– Вам чаю приготовить? – спросила Николь.
– Я лучше выйду и возьму чего-нибудь выпить.
– Не обязательно. У меня кое-что есть.
– Что?
– Хорошего красного вина?
– Было б неплохо, – согласился я.
Николь встала и ушла в кухню. Я смотрел, как она движется. Мне всегда нравились женщины в длинных платьях. Двигалась она грациозно. Казалось, в ней много класса. Она вернулась с двумя бокалами и бутылкой вина и разлила.
Предложила мне «Бенсон энд Хеджес». Я зажег одну.
– Вы читаете «Нью-Йоркер»? – поинтересовалась она. – Они неплохие рассказы печатают.
– Не согласен.
– А что в них не так?
– Образованные слишком.
– А мне нравится.
– Да ну, говно, – сказал я.
Мы сидели, пили и курили.
– Вам нравится моя квартира?
– Да, славная.
– Мне она отчасти напоминает квартиры, которые у меня были в Европе. Мне нравится пространство, свет.
– В Европе, а?
– Да, в Греции, в Италии… В Греции, главным образом.
– Париж?
– О да, мне нравился Париж. Лондон – нет.
Потом она рассказала о себе. Семья ее жила в Нью-Йорке. Отец был коммунистом, а мать – швеей, в потогонной мастерской. Мать работала на передней машине, она была номер один, самой лучшей. Крутая и симпатичная. Николь училась сама по себе, выросла в Нью-Йорке, как-то повстречала известного врача, вышла замуж, прожила с ним десять лет, а затем развелась. Теперь она получала каких-то 400 долларов алиментов в месяц, и прожить на них оказывалось трудно. Квартира не по карману, однако, слишком ей нравилась, чтобы съезжать.
– Ваш стиль, – сказала она мне, – он такой грубый. Как кувалда, но в нем есть юмор и нежность…
– Ага, – сказал я.
Я поставил стакан и посмотрел на нее. Взял ее подбородок в ладонь и притянул к себе, дав ей малюсенький поцелуй.
Николь продолжала говорить. Она рассказывала довольно много интересных историй, некоторые я решил использовать сам – либо как рассказы, либо как стихи. Я наблюдал за ее грудями, когда она склонялась разлить вино. Как в кино, думал я, как в каком-нибудь ебаном кино. Смешно даже. Такое ощущение, что мы перед камерой. Мне нравилось. Лучше, чем ипподром, лучше, чем бокс. Мы все пили. Николь откупорила новую бутылку. Рот у нее не закрывался. Ее легко было слушать. В каждой истории была мудрость и немного смеха. Николь производила на меня больше впечатления, чем понимала сама. Меня это смущало – слегка.
Мы вышли на веранду со стаканами и стали смотреть на дневной поток машин. Она говорила о Хаксли и Лоуренсе в Италии. Какое говно. Я сказал ей, что Кнут Гамсун – величайший писатель на свете. Она взглянула на меня, изумившись, что я про него слышал, потом согласилась. Мы поцеловались на веранде, а мне в ноздри лезли выхлопные газы с улицы под нами. Ее тело хорошо ощущалось рядом с моим. Я знал, что сразу мы ебаться не будем, но знал и то, что еще вернусь сюда. Николь это тоже знала.
