Михаил Веллер - Бомж
Дал бы я ему денег, но меня предупредили: за взятку посадит сразу, и не мечтай.
Я уже купил универмаг, работала фирма по импорту куриных окорочков, мои акционерки ввозили итальянскую мебель и китайское барахло.
Я высоковато залетел, понял я позднее. Я не был в состоянии контролировать ситуацию — бизнес стал огромен и сложен. А люди в бизнесе абсолютно ненадежны — хоть партнеры, хоть сотрудники.
Бухгалтерия была чистой. Но следак надавил на моих директоров. И они поняли, что могут урвать хорошие куски. Дали показания — и стали быстро раскрадывать холдинг. Переписывать недвижимость и перегонять счета. Так что когда наложили арест сначала на счета, потом на имущества — все уже на три четверти мне не принадлежало. А на мне остались долги. Которые с уничтоженным бизнесом выплатить было, разумеется, невозможно.
— Десятка с конфискацией ломится, Игорь Олегович, — с непонятным укором предупредил меня мой начальник юротдела, глядя мимо глаз.
Ну что. Составили мы план ликвидации всего и выплаты долгов. Стали считать реструктуризацию. И тут звонит мне мой человек в УВД и дает понять, что ордер на мой арест скоро выпишут, дело считай решенное.
А у подъезда толпа волнуется. А в газете информация проскакивает: ожидается арест создателя очередной финансовой пирамиды, прожженного мошенника, облапошившего кучу доверчивых граждан.
Написали мы протокол собрания, ввели маму в правление, и выдал я на нее доверенность по всем сделкам. Чтоб ликвидировать все оставшееся по закону и раздать долгов сколько сможем. А сам собрался залечь пока от греха на дно.
Дно оказалось не таким, как я думал. У меня была, конечно, заначена пара лимонов грин на Кипре. Ну так оказалось, что Коля Сдориков, мой зам, их оттуда угнал. На счете осталось семнадцать долларов сорок один цент. Вот никогда бы я на него не подумал. Мы в военкомате вместе в армию призывались. Дурачок я был.
Оставался у меня только заранее заготовленный паспорт на другое имя. И семь штук баксов кэша. Время было лихое, путаное; а доллар был дорог. И свалил я в туман.
Сил было много, я был удачлив и знал, что скоро отыграюсь не так, так эдак.
Ларек
— Сволочи.
— Кто?
— Все!
— Любишь ты людей, Петюня.
— Люблю, пока они еще сволочами не стали.
— Замочат тебя в один прекрасный день. Любитель недозрелых человеков. Как Бог свят макнут. Засекут — и к архангелу Петру на правилку.
— А ты не каркай. Сам в любой день ласты склеишь.
— Ты вот полюби нас черненьких, Петюнчик, беленькими-то нас каждый полюбит.
— Ва-ас — любить? Вонючие, волосатые, дряблые… тьфу, — он сплевывает. — Только дети любви заслуживают, пока они еще дети. А не сволочи.
Так дружески беседуя, мы сидели с Петюней на низенькой оградке газона и наблюдали, как сносят ларек. Два таджика в синих спецовках сноровисто раздирали его гвоздодерами. С треском отлетали крашеные фанерные листы, обнажая такое маленькое и заботливо устроенное нутро с полочками и подставками.
За ларьки в нашем городе власть взялась давно. Сначала ни с того ни с чего позакрывали овощные. Те обосновались у автобусных остановок, на маршрутах «работа-домой», и светились до десяти вечера, очень удобно. Видимо, мешали крупным сетям. Закрыли к черту. А там, между прочим, чуть с одного бочка подгнившим яблочком и тому подобным разжиться можно было всегда. Они давали веник — кругом подмести, тряпку — протереть, и одаривали тем, что все равно не продашь. Она облегчает себе жизнь — и тебе заодно. Главное — быть почище, а не пугалом, чтоб не шуганули.
Заодно позакрывали шварму. Она стала негигиеничной. Это элементарно. Аренда постоянно растет, владельцы и недвижимости, и кафе заинтересованы в ликвидации конкурентов. А то она заманивала ароматом жареного мяса, низкой ценой и скоростью обслуживания. Ясен день — уничтожить.
Неожиданно оказалось, что исчезли все книжные лотки. Белинский так убивался, словно был покупателем. Вот кому они мешали, было не сразу понятно. Так а потому что подняли аренду места и налоги для всех, вот они и сдохли со своей хилой прибылью. А также приняли закон, чтоб продавать не ближе скольких-то метров от остановок общественного транспорта и публичных мест типа кинотеатров. Подальше от людей. Во избежание актов терроризма, ты понял. Вы часто слышали о терактах в связи с книжной торговлей? Ну и уконтрапупили самый читающий народ в мире. Это мне все Белинский объяснял — он мне по части книг, а я ему по части бизнеса.
Исчезли все эти китайские выкидные ножи, зонтики, дешевые очки, обувь из крашеной клеенки и прочие радости, доступные бедным людям.
Выходишь утром:
— Ой! А где здесь ларек стоял?..
— Ой! Где-где — в звезде!
Оптимизация, значит, городского пейзажа.
Между прочим, всегда можно было накалымить на горячую булочку, если невтерпеж захотелось сдобой горяченькой насладиться. С корицей, с глазурью, с маком. Насладился? — и хватит. Хрена вам, товарищи дорогие, заместо горячей булочки — идите в «Шоколадницу» или в «Кофе-хаус». Меня там только и ждут. И выпечку аннулировали… враги народа.
Пиво и сигареты держались дольше всех. Оно понятно — рентабельность выше, выручки больше, можно платить и откупаться. Не помогло! Ишь, наемники враждебного Запада, спаивающие народ сионисты. Запретили им пиво и сигареты. И остались квадратные темные заплатки в память о киосках посреди серого истоптанного асфальта. Всем спасибо.
Цветочницы, цветочницы им чем помешали?! Ну хорошо, я цветов не ем, не пью, не курю и не нюхаю. Мне лично цветы по фигу. Тем более владельцы все азеры, нанимают наших девок и еще дерут их за ту же зарплату. Я согласен: это унижает национальную гордость великороссов (где я уже слышал это выражение?..) Но что лучше: цветы и азеры — или ни азеров ни цветов? Тем более цветы были на виду — а азеры маскировались по щелям; они кантовались в собственном кафе «Баку».
…И вот сейчас мы с Петюней смотрели, как кончают раскурочивать мороженщицу на углу Гагарина и Сквера Космонавтов. Подъехал грузовичок-«газель», и уборщики-ломастеры таджики стали скидывать в кузов драные фанерные листы, штабелек брусьев, составлявших каркас конструкции, скатанный в рулон линолеум с пола и гремящие цинковые листы, бывшие только что контейнерами.
Грузовичок уехал, а таджики со своими гвоздодерами и кувалдами на плечах перешли улицу и подступили к сапожнику. То есть сапожник сам отсутствовал, естественно, и киоск его был закрыт. Зрелище погрома никакому хозяину здоровья не прибавит.
С этим бумажным домиком они вообще управились в мгновенье ока. Втык-дерг, дрынь-шарах, заскрипела беседочка, сложился хилый скелетик, уноси готовенького. И чем-то мне эти молоденькие смуглые ребятки в синих спецурах, довольно новых, стали напоминать… не то гробовщиков, не то татаро-монгольское нашествие. Пока все не снесут — не успокоятся.
Тут Петюня, извращенец хренов, делает заявление:
— А вон того, поменьше, гладенькое такое личико, я бы, пожалуй, трахнул.
— И не мечтай, — говорю. — Ты что, дурак? Это же азиаты. Они кричать и ругаться не будут, они тебя ласково сразу зарежут.
— Почему ты не олигарх, Пирамида? — лыбится он. — Ты же тупой, как валенок, все данные для карьеры. У них за невесту калым знаешь какой платить нужно? А без этого нельзя — если замуж вышла не целкой, муж должен ее зарезать и отца ее. Так что — что? Так что среди их молодежи геев больше, чем натуралов. Наш контингент!
А одет он — как сторож дурдома на День Победы. Брюки бледно-желтые в клеточку, пальто кофейное чуть ли не верблюжье, черная водолазка, и георгиевская ленточка бантом у плеча приколота. И довольно чистый, между прочим.
— Если б я был мальчик, — говорю, — я бы от тебя бежал в таком прикиде.
— Ошибаешься, дорогой. Если б ты был мальчик — вот тогда я сделал бы тебя настоящим мужчиной.
— Ага. Девочкой бы ты меня сделал. Фальцетом бы ты в церкви пел! Я бы тебе яйца откусил.
Покурили мы еще, посмотрели, как хлам, бывший только что сапожной будкой, погрузили на вернувшуюся «газель». Таджики сняли рукавицы и втиснулись в кабину. Зрелище кончилось.
Мы разошлись по своим делам, и больше я Петюню не видел. И никто его больше не видел. Прошел слушок, что один мужик пришиб педофила, пристававшего к его сыну. А труп скинул в реку, рыбы обглодали, с концами. А в таких случаях как? Прибился к берегу, позвонили ментам, для проформы написали экспертизу и зарыли на кладбище в квадрате «Ц», где хоронят неопознанных. Поставили номер и дату. Через пять лет могилу ликвидируют, подхоронят на это место другого.
Нацпредатель
Его зовут Седой, хотя вообще он лысый. Обычное дело. Все хотят быть красивыми.
Его сначала звали Диссидент. По принадлежности и речам, за которые можно сразу срок давать. Но это погоняло длинней помела. Выговорить трудно, особенно когда выпьешь. Имя должно быть кратким, чтоб — без сознания, а назвался! Пробовали сокращенно Сидя — но эта ерунда сразу всех насмешила: сидя на толчке. Тогда чуть переделали в Седя. Тоже хрень. Он сам тогда предложил: а зовите Федя. А Федя из угла голос подает:
