Мария Галина - Покрывало для Аваддона

— О, Господи, — она кидается в кухню, и Ленка слышит, как там захлопывается окно.

— Вот паскуда, — сокрушённо говорит Августа. — Это его штучки.

— Может, свет погасить?

— Ну, гаси…

Они сидят в темноте, вздрагивая от шуршания кожистых надкрыльев и скрежета по стеклу тысяч крохотных ножек. Резкий звонок заставляет их подпрыгнуть.

— Она что, уже умеет звонить в дверь, эта пакость?

— Нет, — говорит Ленка, — это телефон.

Она берёт трубку, потому что Августа сидит неподвижно и кусает ногти.

— Алло?

Молчание.

Длинные гудки, потом кто-то, на другом конце провода, бросает трубку.

— Второй день так, — сокрушённо говорит Августа.

— Думаешь, это Гершензон?

— По телефону? Ему что, делать нечего?

Ленка беспокойно дёргает головой.

— Послушай, — говорит она, — что это так воняет? Рыба, что ли, протухла?

— Откуда у меня рыба? — вдруг раздражается Августа, — у меня кот второй день пельмени жрёт — я до ближайшего магазина дойти не успеваю.

— Может, соседи? Варят?

— Знаю я, что они варят, — угрюмо говорит Августа, — у них спиртовка день и ночь горит — вечный огонь да и только. Нет, это что-то другое…

— Тогда что? Дышать же нечем.

— Да, — соглашается Августа, — верно. И окна ведь не откроешь! Эти твари… они же нас сожрут…

Запах становится всё сильнее.

— Точно, — уверенно говорит Ленка, — рыба. Трёхдневной давности, не меньше.

Августа, признавайся.

— Отстань. И так тошно.

Запах вьётся по комнате, как совершенно материальная субстанция. Ленка ощущает, как он просачивается между пальцами — липкий, тяжёлый. На окно напирает чёрная масса — стекло ощутимо потрескивает.

— Вот, — говорит Августа, — опять.

Ленка берёт трубку, но на этот раз телефон начинает говорить голосом Генриетты.

— Леночка? — щебечет она, ничуть не удивляясь, что застала Ленку в неположенном месте: — Послушайте, милочка, не знаете, что с Борей?

— Что? — изумлённо переспрашивает Ленка.

— С Борей. Погоди, пусик, не приставай. Он мне сегодня не позвонил. Я — к нему, а он дверь не открывает. Я беспокоюсь. И за дверью, Леночка, какая-то странная возня. Насекомые какие-то из щелей лезут… А потом такой грохот, такой грохот…

Трубка продолжает что-то говорить, но Ленка уже не слушает. Она осторожно кладёт её на рычаг.

— Вот, — говорит она, — никакой это не Гершензон. Это я же нутром чую… Это рабби Барух, будь он неладен. Это его акриды.

— Да, но зачем?

— Чёрт его знает.

— А запах? Тоже он?

— Непонятно…

Они сидят, напряжённо глядя во тьму.

— Вот он! — говорит Ленка.

Изя выходит из дверей лицея, стараясь держаться в самой гуще толпы. Он нервно оглядывается.

— Чует, голубчик, — злорадствует Августа. — Раз, два, взяли!

Они с двух сторон кидаются к Изе и подхватывают его под руки.

— Так я и знал, — уныло бормочет мальчик, — и какого чёрта я сюда припёрся… лучше прогулял бы…

— От нас не убежишь, милый мой, — ласково говорит Ленка.

— Отпустите! — Изя пытается вырваться, но они вцепились в него мёртвой хваткой.

— Я же нашёл вам камень!

— Ещё два…

— Ну уж нет! Дяденька, скажите им…

Мужчина в дорогом габардиновом пальто смотрит на них в явном затруднении.

— Сыночек, — причитает Августа, — ну не дури… пойдём с мамой…

— Теперь ещё и сыночек! Дяденька, никакая она мне не мама.

— Вот, — сокрушённо говорит Ленка, — опять у него припадок.

Мужчина сочувственно качает головой и ускоряет шаг.

— Не пройдёт, — внушает Августа. — Ты же знаешь. Какие у тебя права? Никаких!

Кому поверят? Мне поверят. Я преподаватель, солидная женщина. А ты кто? Ты ведь ребёнок… почти не человек…

— Я на вас в суд подам, — всхлипывает Изя.

— Пойди-пойди. Пожалуйся своему адвокату.

— Ну что вам опять нужно? — сдаётся Изя.

— Чёрт его знает… Он на тебя глаз положил. Куда ты — туда и мы.

— На рынок я еду. Понятно? Мама послала. У меня бар-мицва завтра.

— Поздравляю, — кисло говорит Ленка.

— Чего у него? — пугается Августа.

— В возраст он вступает. Праздник такой.

— Нашли что праздновать, — Августа мрачна до невозможности. — Плакать надо. Я бы на месте его родственников удавилась бы от горя. Ты на него посмотри; трусливый, слабый, мелкий… шибздик!

— Сама ты…

— Вы что, — удивляется Ленка, — с ума сошли?

— А чего она…

— Ладно. Забыли. Одним словом: ты на рынок — мы на рынок. Слияние трёх сердец…

— Мы же тебе не помешаем, — умоляет Августа, — мы же тебе сумки понесём…

— А… тогда ничего, — Изя сменяет гнев на милость, — тогда ладно.

— Ах ты, — шипит Августа, — мелкий, корыстный…

Ленка пинает её локтем в бок, и та замолкает.

На рынке Ленка хватает Изю за шиворот — иначе он, не прилагая особых усилий, потерялся бы в людском водовороте. Августа идёт впереди, прокладывая дорогу локтями.

— Куда? — деловито спрашивает она не оборачиваясь.

— Синенькие мне нужны, — говорит Изя, — баклажанчики синенькие, икру делать… потом рыба.

— Стоп, — говорит Ленка, одёргивая Изю на себя.

— Ну, чего?

— Рыба. Точно. «И повелел Господь большому киту поглотить Иону. И был Иона во чреве кита три дня и три ночи…» — Ты что, Ленчик, свихнулась? Какая это рыба? Это был кит. Кит его проглотил. Ну откуда тут киты?

— Между прочим, имеются разночтения. Кит-то человека ну никак проглотить не может. Он вообще не глотает. Он фильтрует.

— Тогда кашалот. Хотя, о чём мы вообще спорим? Можно подумать, тут есть кашалоты…

— Нет, — говорит Ленка, — точно, рыба. Проглотила она этот камень, он на это вчера и намекал. Потому что имеются исторические параллели — помнишь, гиппократов перстень.

— Поликратов.

— Ну, того мужика, который бросил его в море. А потом подали ему на стол рыбу, почему-то нечищеную.

— В том-то и дело, — качает головой Августа, — в том-то и дело. Принципиально неверный подход, потому что рыбу, милая моя, чистят дома. На Привозе её только покупают.

— Ага! — говорит Ленка. — Как же.

Она на миг выпускает Изин ворот, чтобы ткнуть пальцем в направлении жестяной вывески с указателем.

— Так я куплю? — ноет Изя.

— Стой!

Они застыли у прилавка, жадно следя за каждым движением великолепного, блестящего ножа резника. Рядом с ними растёт куча перламутровых и багряных потрохов, над которыми в изобилии вьются тяжёлые зелёные мухи. Августа отмахивается от мух газетой.

— Женщины, — говорит резник, — я вас умоляю. Идите отсюда. Вы же мне клиентов отпугиваете.

— А мы что, — защищается Ленка, — мы ничего…

— Мы просто так стоим, — подхватывает Августа.

— Тётя Августа, отпустите. Не надо мне рыбы.

— Надо, — говорит Ленка.

— Тогда купите и пойдём отсюда. Я домой хочу.

— Стой, тебе говорят! Ну что там? — оборачивается она к Августе, брезгливо копающейся в потрохах.

— Пока ничего.

— Ну что вам нужно? — умоляет резник, — рыба вам нужна? Так возьмите рыбу. Даром отдам. Только уходите.

— Не бери, — говорит Ленка Августе, которая смотрит на узкие, плоские, круглые, чёрные, зелёные, серебристые тела с каким-то задумчивым, глубоководным интересом.

— Коту есть нечего, — виновато поясняет Августа.

— Я твоему коту «Вискас» куплю. Стой, не дёргайся.

— Приличная же с виду женщина, а в требухе два часа подряд роется…

— Дяденька, — неожиданно возникает Изя, — я возьму. Вон ту, здоровую.

— Ребёнка бы пожалели, — укоризненно говорит резник, — лица на нём нет. Бери, мальчик, бери. Даром бери.

— Убью мерзавца, — устало говорит Августа.

— Меня мама и так убьёт, если я без рыбы приду, — безразлично замечает Изя. — Из чего она будет фиш фаршированный делать? Из меня, что ли?

— Такое творится, а ты, — укоряет Августа, -…нашёл, когда эту свою бар-мицву устраивать.

— А я что, виноват? Она меня родила, а теперь хочет, чтобы всё как у людей было.

— На! — кричит резник, широким жестом кидая на мокрый, серебряный от чешуи прилавок здоровенную кефаль. — На, ирод! Только убирайся отсюда!

— Пусть почистит, — шмыгает носом Изя, — мама не так орать будет. А то придётся ей, на ночь глядя…

— Сейчас я тебе! — резник взмахивает ножом. Изя пятится назад, но нож, образовав в воздухе сверкающую дугу, уже врезается в белое рыбье брюхо. На Ленку летит чешуя, фонтан икры и один большой мокрый камень.

— Господи! — говорит Ленка.

Камень откатывается под прилавок.

— Он? — Августа пытается нырнуть под прилавок, но резник, расставив руки, загораживает дорогу.

— Куда? Куда лезешь?

— Августа, погоди…

— Да убери ты от меня эту бабу! — кричит резник Ленке, ошибочно принимая её за более нормальную.