Владимир Файнберг - Patrida
Артур перекрестился. Руки потянулись вперёд, легли на плечи Сюзанне. Он молил Бога о том, чтоб Он помог этой женщине простить своего мужа, спасти его душу.
Сюзанна тревожно смотрела. Вся напряглась. Артур с силой сжал её плечи. То, что она не понимала русских слов, в данном случае не имело значения.
Кончив молиться, спросил:
— What Russian writers do you know?[72]
Выяснилось, что Сюзанна не читала ничего. Но Дома, в Амстердаме, есть «Преступление и наказание» в переводе на английский.
— Can you get the book from there?[73]
— Yes, I can.[74]
— Fine. Read it for beginning. Aren't you dizzy?[75]
— No, thanks.[76]
Он отпустил её и, выйдя на узкий балкончик, увидел Маго, которая ходила взад–вперёд у синей «Альфа–ромео». Накинулась на вышедшую из калитки Сюзанну, стала ей что‑то выговаривать.
Подруги уселись в машину, уехали.
«Ходят в мехах, может быть, наших, русских», — подумал Артур. Он уже хотел было вернуться с балкончика в холод комнаты, чтоб выпить наконец хотя бы чашку кофе, как поблизости послышался протяжный крик:
— Мандаринья! Мандаринья!
Из‑за угла вышел худой, чернокудрый мальчик, лет четырнадцати, с перекинутой через узкое плечо длинной, чуть не до земли, сеткой, набитой мандаринами.
— Мандаринья! Мандаринья! — вопил он, оглядывая окна и балконы окрестных домов. — Мандаринья!
Он был бос, этот уличный торговец. Шлёпал грязными ступнями по каменной мостовой, наверняка холодной. В конце концов, было 31 декабря. И джинсы его пестрели неумело пришитыми заплатами. Столкнувшись взглядом с Артуром, снова завопил:
— Мандаринья!
— Момент! — крикнул Артур. Показал жестом, чтоб тот вошёл в калитку.
Движимый благочестивым порывом, Артур сбежал по лестнице, отпер нижнюю комнату, пригласил подростка войти. В передней тот скинул с плеча тяжёлую ношу, опустил на пол, потёр натруженную ключицу.
— Цыган? Рома? — спросил Артур.
— Рома, — угрюмо кивнул подросток.
Артур кинулся в комнату, достал из‑под тахты московские кроссовки, подумал: «Если великоваты, наденет толстые носки. По крайней мере не будет бос». В передней протянул кроссовки мальчику.
— На. Present.
Тот схватил их. Поднёс к глазам. Внимательно осмотрел. И вдруг отшвырнул в сторону.
— «Adidas»! — требовательно сказал цыганёнок. — «Adidas»!
И, взвалив через плечо сетку, вышел.
— Вот гусь! Подавай ему только фирму! — с невольным восхищением пробормотал Артур. Он поднял с пола кроссовки, закинул их обратно под тахту. Потом вспомнил о собственном дереве, вышел во дворик. Подобрал пять мандарин, упавших на землю за время его отсутствия.
Пил в нижней комнате кофе, заедая его мандаринами, и думал о том, что здесь он свободен, а знакомство с Лючией лишило его встреч с людьми, свободы.
«Всегда за все материальное приходится платить свободой, — думал он. — Мне предоставили некий идеальный «Adidas» жизни. Не имею инстинкта этого мальчика, его тяги к вольности, сразу купился на доброту, на тепло. Чего уж там, жалею теперь, испугался… Сам виноват. Не смог принять правил игры».
То, что Лючия не стала его искать, не приехала за ним, свидетельствовало о том, что она, скорее всего, изменила решение поселить его в своей вилле.
Он запер дом. Пошёл вниз по своей узкой улице. Так или иначе, у него имелся повод ещё раз увидеться с Лючией — нужно было забрать бумаги, сумку с вещами. Но прежде всего он хотел купить для неё новогодний подарок. В конце концов, Лючия была ни в чём не виновата.
В витринах магазинчиков улыбались Санта Клаусы, стояли разряженные сосенки. Даже в гавани у входа на пирс для пассажирских судов мигала огоньками иллюминации увешанная игрушками сосна. И у церкви тоже.
А солнце светило. Чайки летали над мачтами зачаленных на зиму яхт, над стрелами кранов.
Ноги привели Артура к магазину «Souvenirs». Он решил приобрести для Лючии браслет с тремя дельфинчиками, если его ещё не продали.
Прямая, как стрела, девушка сидела на своём месте у кассы.
— Ясос, русос! — она встала. На ней было всё то же чёрное платье. Шею облегала чёрная узкая бархотка.
Артур прошёл прямо к прилавку, где находились ювелирные изделия. Ещё издали разглядел витой серебряный браслет с тремя дельфинчиками.
Девушка подняла руки, поправила в гладких волосах заколку в виде бабочки. И улыбнулась. Открыто. Давая понять, что рада его появлению.
— Happy New Year! What do you want, sir?[77]
— How much is it?[78] — Артур показал на лежащий пол стеклом прилавка браслет. — Three thousand?[79]
— Three thousand.
Артур увидел, как улыбка медленно сходит с лица девушки. Она подняла стеклянную крышку, достала браслет, протянула. Артур повертел в руках изящное изделие.
— Good[80], — он вынул из кармана куртки бумажник.
Девушка положила браслет в пакетик, пакетик в красивую цветную коробочку. Крест–накрест обвязала её красной ленточкой с бантом.
Артур чувствовал себя так, будто изменил ей с другой, с Лючией. Он думал о том, что вот наступил новогодний праздник, а она — сколько ей лет — восемнадцать? — все в том же чёрном платье, разве что бархотку надела. Деваться на острове, особенно зимой, некуда. Разве что зайдёт вечером в бар с подружками, если они есть, выпить по бокалу кока–колы, заказать мороженое.
Он достал из отощавшего бумажника банкноту в пять тысяч драхм, подал, спросил:
— What's your name?[81]
— Элефтерия, — она подсела к кассе, выдвинула ящичек с деньгами, чтобы отсчитать сдачу. Потом встала, вернула банкноту обратно. Жестом объяснила — на сдачу не хватает.
Артур стоял в растерянности. Все оставшиеся у него деньги состояли из таких же бумажек. В одной руке у него была коробочка с браслетом, в другой — банкнота.
— Wait for me![82] — девушка выхватила её и выбежала из магазинчика на набережную.
Артур положил покупку на столик у кассы. Прошёлся вдоль прилавков и стен, завешанных циновками и картинками, опять подивился безвкусице сувенирной продукции.
Послышался топот. Дверь распахнулась. В магазин, задыхаясь, вбежала толстая тётка в кофте, длинных, как ботфорты, сапогах. За ней — зарёванная Элефтерия. Левая щека её была красная от пощёчины.
Тётка быстро обошла магазин. Первым делом осмотрела прилавок с драгоценностями, кинулась к кассе, выдвинула ящичек, стала дрожащими пальцами пересчитывать лежащую там наличность. Элефтерия стояла рядом с Артуром. Пальцем оттягивала от шеи узкое кольцо бархотки.
Тётка подозрительно уставилась на Артура. Тот поднял руки вверх. Мол, обыскивайте меня. И тут он увидел мокрые каштановые глаза девушки. Они смеялись.
Тётка вынула кошелёк из кармана кофты, сунула ему сдачу — две купюры по тысяче драхм. Артур взял свой пакетик, шагнул к Элефтерии.
— Эвхаристо, девочка. Happy New Year![83] … По набережной дошёл он до бара «Neos cosmos», где на тротуаре за столиками в тёплых лучах предновогоднего солнца праздно сидели завсегдатаи. Отыскал свободный стул. Из бара с чашечкой кофе на подносе выбежал Дмитрос. Переставил её на стол.
— What do you want, Arturos? Whisky? Jin? Tonic?[84]
— Nothing. Thank you.[85]
Он знал: Дмитрос платы за кофе с него не возьмёт. За виски тоже. А ему ещё и захотелось есть — кроме пяти мандарин с утра ничего не ел.
Солнце висело над тёмными гребнями хребта, полукругом вздымавшегося над амфитеатром городских крыш. Артур знал: пока он, не торопясь, выпьет свою чашечку кофе, солнце уйдёт за хребет, туда, на запад, где живёт Лючия, сразу грянет вечер. Вдоль набережной затеплятся фонари, и ему предстоит идти к своему Дому мимо церкви, мимо булочной… Он почувствовал себя разбитым, выброшенным на отмель чужого моря, чужой жизни, где для него — ни надежды, ни будущего.
Оттягивал время, изредка отпивал из чашечки быстро стынущий кофе. И воздух становился прохладным, промозглым.
Завсегдатаи начали вставать из‑за столиков, расходиться к своим припаркованным здесь же, у бровки тротуара, автомашинам и мотоциклам.
Артур медлил сделать последний глоток. Вдруг он обратил внимание на то, что взоры всех обратились на него.
Кто‑то сзади схватил Артура за плечи, поднял со стула, развернул к себе, прижал к меху накидки, пахнущему духами.
РОССИЯСтоловка при заводе на окраине Курска.
Несу поднос к свободному столику, сгружаю на его липкую поверхность винегрет в мисочке, тарелку с перловым супом. Больше ничего нет. Хлеб, сказала буфетчица, опять не завозили несколько дней.
Ко мне подсаживаются двое рабочих в перемазанных ватниках. Один вынимает из кармана чистую тряпицу, разворачивает. Там два куска чёрного хлеба. Малый кусок оставляет себе. Большой ломоть кладёт приятелю и уходит к стойке, чтоб принести обед на двоих.
