Джала Джада - Сократ и афиняне
У входа стоял вооруженный тяжелой палицей и копьем воин, который хорошо знал Анмара в лицо. Обсуждение, как понял Анмар, уже заканчивалось. Вокруг священного напольного очага с каменными выкладками сидели на войлочном паласе старейшины, В большом деревянном кресле, покрытом шкурой соболей, восседал Тармак, который, увидев вошедшего молодого охотника, посмотрел на него, как показалось Анмару, с тревогой, слегка кивнул, но продолжал беседу со старейшинами. Речь шла о самом главном — жертвоприношении. Шаман Салямсинжэн, пришлепывая своими жирными толстыми губами, говорил, что опасность не просто большая и страшная, а смертельная. Поэтому нужно вспомнить о том, что делали предки перед такой угрозой, то есть о человеческом жертвоприношении богу войны Бурге. Такая жертва, к которой уже не прибегали давно, в данной обстановке оправданна. Она придаст силу перед лицом врага, возбудит мужество, вселит уверенность. Если в жертву будет принесен воин врага, все соплеменники увидят, что перед ними не великаны, а простые люди, испытывающие и страх, и боль, и смертные. Судя по одобрительному гулу, большинство старейшин склонялось в сторону шамана. Лишь вождь и еще несколько человек колебались.
— Во-первых, такое жертвоприношение в последний раз было так давно, — говорил медленно вождь Тармак, — что в живых не осталось ни одного человека, кто видел это своими глазами. Не получится ли наоборот: не запугает ли кровавое зрелище соплеменников, не устрашит ли и не ослабит ли их дух? Во-вторых, кого принести в жертву? Нужен воин врага или хотя бы их соплеменник. Купца, который уже много лун живет в городище, или посла, который принес требование захватчиков на закате солнца, трогать нельзя. Первый из них гость, и закон гостеприимства свят. Второй — посол: лицо тоже неприкосновенное.
— Бурге должны быть принесены в жертву или воин врага, — громко и отчетливо произнес Салямсинжэн, — или молодая женщина, вышедшая последней в племени замуж.
Наступило молчание. Этой женщиной была дочь вождя Тармака — Хайрийя, ставшая женой охотника Анмара. Такого коварства, кажется, никто не ожидал. Многим сидящим в Совете было известно, что шаман получил отказ, когда просил руки дочери вождя. Предпочтение было отдано молодому охотнику, которого Хайрийя любила с детства. Салямсинжэн затаил в сердце обиду и ненависть. И вот представился подходящий случай, и теперь шаман мог отплатить сполна за обиду и отцу, и дочери, и мужу. Присутствующие понимали и знали, что ради блага племени и вождь, и охотник, и его жена пойдут, не колеблясь, на самопожертвование, как бы это ни было им больно.
Приглядевшись, Анмар заметил за спинами старейшин у едва тлеющего пристенного очага справа от Тармака еще двух людей. Одно лицо, которое невольно дернулось, когда они встретились взглядами, было знакомо. Это был торговец Килсан, который приплыл на небольшой лодчонке в начале весны и торговал украшениями и специями. Скупал меха, кожу и мед. Он делал Хайрийе подарки и стал оказывать всяческое внимание, которое выходило за рамки простого уважения к дочери вождя. Это не понравилось Анмару, который обиженно смотрел, как его, тогда еще невеста, радуется подаркам. И смеялся над ней, когда Хайрийя со страхом рассказала, что однажды ночью в бронзовом зеркале, подарке Килсана, она увидела страшную картину того, как полыхает в огне их городище и по нему бегают страшные гурты, которые убивают мужчин, ловят женщин и детей. И не мог тогда Анмар знать, о чем промолчала в непонятном ужасе его невеста. Она видела в огне городища двух радующихся людей с лицами, перепачканными кровью: купца Килсана и шамана Салямсинжэна, а также окровавленного отца, схваченного гуртами в лесу.
Торговец как-то быстро выучил язык и рассказывал, что его род входит в племя гуртов, которое возглавляет вождь по имени Азамурт, и оно объединяет несколько родов кочевников. Племя, теснимое более могущественными соседями с юго-востока, постепенно перемещается из степей на неудобный для кочевников север, в зону лесостепей и лесов.
Купец, веселый, общительный и щедрый, понравился многим. Много и охотно общался с шаманом, выказывая прилюдно ему большое уважение. Особенно сблизились они после неудачного сватовства Салямсинжэна. Ревность к Анмару сблизила их, нашли общий язык ненависти. Купец часто бродил вокруг городища, уходил порой в лес и возвращался, несмотря на свое мирное ремесло, с богатой добычей, которую щедро раздавал. Именно это и вызвало первые подозрения Анмара, знавшего цену охоты на зверя. Подозрения возросли, когда однажды он обнаружил среди добычи Килсана шкурку бобра недельной давности, хотя купец отсутствовал лишь один день и одну ночь. Купец объяснил, что эту шкуру он нашел на тропе почти у самого городища. Тогда Анмар поймал мимолетный и злой взгляд, который торговец бросил на жителей городища. После этого купец стал более осторожным и еще более любезным с жителями городища и все чаще крутился около шамана Салямсинжэна. Но вчера Анмар его выследил. Торговец встретился в лесу за рекой, куда переправился на своей лодчонке, с тремя незнакомыми людьми, которые явно его поджидали. Одеты пришлые были необычно и не как охотники. Кожаные шлемы с длинными наушниками были оторочены мехом, и сзади свисали лисьи хвосты. На широких поясах с подвесками висели несколько кинжалов и слегка искривленный меч. В руках они держали короткие кожаные плетки. Лошадей Анмар не видел, но не сомневался, что купец разговаривал не с охотниками, а с воинами-всадниками. Вернувшись домой, Анмар хотел поговорить с Тармаком, но Хайрийя увела его к реке, и он отложил разоблачение купца до утра. И вот теперь они глядели друг на друга, и Анмар опять увидел ту же искру ненависти в глазах купца, который, несомненно, был лазутчиком из племени гуртов. Это было ясно из того, что посол, сидевший рядом с ним, был одет в такую же одежду, в какой были вчерашние собеседники торговца в лесу.
Килсан побледнел потому, что отдавал, вероятно, себе отчет в том, какая опасность повисла сейчас над ним. Закон гостеприимства распространялся на торговцев, но не на лазутчиков, проникающих в стан противника под видом купца. Если его разоблачат, то вождь охотно отправит к Бурге его, чем свою дочь. И если будет принято решение о человеческом жертвоприношении, а его разоблачат, то им станет непременно он, несмотря на все его заверения, что он из другого рода, чем вождь Азамурт.
Анмар понял также, что сидящий рядом с Килсаном воин был тем самым послом, который принес требование сдаться на милость захватчиков. Из обсуждения было понятно, что вожди отвергли это требование и решили обороняться.
— Есть еще один, которого принес я, — сказал Анмар, когда Тармак, увидев его вскинутую вверх руку, означавшую желание говорить, согласно кивнул в его сторону.
Присутствующие повернулись к Анмару, и он кратко рассказал, что увидел на берегу и что он сделал после ухода жены. Про встречу купца в лесу Анмар решил пока не говорить. Глаза вождя во время рассказа выражали возрастающую тревогу. Когда молодой охотник дошел до того места, как похитил одного из лазутчиков и притащил его на себе, он заметил и, показалось, даже услышал, как облегченно вздохнул купец. Тармак дал знак воину, стоявшему у двери, и тот пошел за пленником.
Шаман Салямсинжэн оживленно о чем-то переговаривался с торговцем Килсаном.
— Говори, — обратился к нему вождь.
— Мать Бурге требует жертву войны! У нас есть воин врага. То, что он молод, хорошо. Именно таким должен быть принесенный в жертву нашей священной покровительнице! Чтобы победить, нужна кровь врага! Об этом говорят и ветер, и полет птиц, и звезды, и зерна ячменя. Все за то, чтобы совершить обряд освящения земли нашего городища кровью врага! Если прольется чужая кровь раньше, не прольется на нее наша!
Присутствующие оценили лицемерие и ложь шамана, который, во-первых, никак не мог успеть погадать. Во-вторых, за радостными словами явно скрывал свое огорчение, что не удалось за обиду отомстить вождю, отправив на жертвенный костер его дочь, которую тот отказался выдать за него замуж.
От того, что опять помешал молодой и удачливый соперник, ненависть шамана разгоралась только сильнее.
— Тогда решено. Шаман Салямсинжэн, начни подготовку к большому жертвоприношению богу войны Бурге, — сказал Тармак, жестом отпуская жреца и его помощников. Когда они вышли, он спросил:
— А где же Хайрийя? Почему она нам ничего не сообщила?
5
Мне это надоело. Морочат голову. Эти умники говорят, что имя того, кто найдет неразбитый горшок, навечно войдет в историю археологии. Я тоже хочу войти в историю, но лучше бы получить деньгами. И как бы мне со своим горшком не войти в другую историю — уголовную… или в сумасшедший дом. Каждую ночь стало сниться одно и то же, да еще с продолжением. Думаю, что виноват этот проклятый горшок. Почему-то весь дом воняет козой. И сны какие-то непонятные…
