Марианна Грубер - В Замок

Любопытство Старосты пробудилось. Он повторил:

— О странных, непостижимых уму и нарушающих порядок... Что, если мы попробуем не смотреть друг на друга? — спросил он после недолгого раздумья.

— Отлично. Вы меня не видите.

— А то, что я слышу, — мои собственные мысли?

— Или ваши сны, — сказал К. — Кому под силу различить, где мысли, а где сны?

— Мицци! — позвал Староста. — Поставь-ка стул, вот сюда, возле кровати.

— Господин землемер?..

— Никто, — отрезал Староста. — Просто поставь стул! На всякий случай, вдруг кто-нибудь зайдет и захочет посидеть.

— Ты кого-то ждешь? — удивилась жена.

— Никого я не жду. Никто и не приходил. Никого тут нет! — И Староста в очередной раз выставил из комнаты вконец растерявшуюся Мицци. Затем он, отвернувшись от К., заговорил, делая вид, будто разговаривает с собой:

— Ваш тезис — что никакая катастрофа ничего не изменит в порядках Замка, следовательно, что система Замка несокрушима, — представляется разумным, он вселяет спокойствие. Ведь система Замка соответствует системе самой жизни, системе, которую никто не в силах изменить, лишь поэтому она и определяет жизнь людей. Кто-то умирает, кто-то рождается на свет, но по отношению к целому всякая часть, а равно и последовательность частей, имеет лишь подчиненное значение, посему не имеет значения и последовательность обработки документов. Это согласуется со свободой Замка, равно как со свободой в жизни, и совершенно не связано с предписаниями, которые надлежит исполнять. В отношении жителей Деревни Замок располагает известными свободами, а вот жители Деревни могли бы иметь свободу по отношению к Замку лишь в том случае, если бы всякий человек обладал столь же глубоким, как у Замка, пониманием жизни и, следовательно,, системы. Это ли К. имел в виду? — Староста пожевал губами. — Действительно, с его тезисом можно согласиться, даже определенно его нужно принять, чего никак не скажешь относительно заявления К. насчет странных, нарушающих порядок вещей. Что же касается непостижимых уму вещей, тут Старосте как раз все понятно. Замок — это великая мистическая тайна, по крайней мере так ему однажды объяснили, тайна, подобная той, какую представляет собой сама жизнь. Этим объясняется и то, почему столь важным является неукоснительно точное соблюдение инструкций, каким бы второстепенным ни казалось это требование. Ибо лишь посвященным дано постичь мистическую тайну. Следовательно, если некто заводит речи о непостижимых вещах, то он, Староста, прекрасно все понимает. Но если некто употребляет такие слова, как «странный» и «нарушающий порядок», то он такого человека не понимает, тем более что этот человек минуту назад весьма разумно и с завидной проницательностью описал деятельность ведомств, — можно подумать, он хорошо знаком с нею, — и сделал вполне логичное заключение о несокрушимости ведомственных порядков.

— Когда лежишь прикованный к постели и можешь тратить время на размышления, начинаешь недоумевать: что же имел в виду этот человек? — подвел итог Староста.

К. осторожно опустился на стул — он вдруг сообразил, что лежащему в постели, должно быть, тяжело, да и унизительно смотреть на него снизу вверх. Он не поднимал глаз, догадываясь, что Староста искоса поглядывает на него, желая удостовериться, соблюдает ли К. соглашение, — они ведь договорились не смотреть друг на друга, с тем чтобы потом чистосердечно утверждать, будто они второй раз не встречались.

К. сказал, что ему показали документ, присланный из Замка, судя по всему, он не был составлен на основании каких-то бумаг или актов, а представлял собой своего рода запись, сделанную для памяти. Как всегда, когда имеешь дело с подобными документами, запись оказалась чрезвычайно неточной, однако неточности не имеют существенного значения. Правда, можно надеяться, что чиновники, которые занимаются данным вопросом, сумели в общих чертах воспроизвести ход событий. Но воспроизвели по памяти, и вот тут начинаются сложности. В протоколе Замка относительно точно отражены события, произошедшие в течение нескольких дней, на другие протокол лишь намекает, но далее в нем отсутствуют какие-либо указания на то, что К. вообще находился в Деревне.

— Двойник, — глубокомысленно произнес Староста.

— Значит, первый К. уехал несолоно хлебавши. Но тогда я, второй К., очевидно, в какой-то день прибыл сюда. На этот счет в протоколе сведений нет.

— Как же прикажете это понимать? — спросил Староста.

— А как странность, неточность, короче говоря, как ошибку. Допустим, К.-первый и К.-второй являются одним лицом, тогда отсутствуют не только записи, но и сведения о том, где он находился в течение многих недель. Другая возможность — К.-первый и К.-второй не тождественны, в таком случае все просто: никто не заметил отъезда первого К. и прибытия второго, что, однако, опровергает тезис о непогрешимости работы ведомств. Ибо протокол — это не просто ответ на прошение, который полагается давать в установленные сроки. Следовательно, не соответствует истине утверждение о несокрушимости замковых порядков. В протоколе Замок по собственному почину высказал свои соображения и, мягко говоря, совершил изрядный промах.

— Вот теперь вы отступили от логики, — возразил Староста с явным недовольством. Он давно уже повернулся лицом к К., словно они не заключали никакого соглашения. — Запись о К. или там о К.-первом и К.-втором, могла попасть на хранение в другой отдел, не тот, где был составлен документ, направленный Замком для передачи К.

— Нет, в протоколе не высказывает свое мнение какой-то отдел, в нем выступает сам Замок, — возразил К.

Староста кивнул, покачал головой и опять кивнул, потом заметил — верно, на официальных бумагах Замка ставится особый индекс, и на протоколе он тоже есть, откуда К. узнал об этом? Уж не состоит ли он на службе Замка, уж не подослан ли, чтобы подвергнуть его, Старосту, проверке? На лбу у старика выступили бисеринки пота, он снова попытался сесть, но не смог и с мольбой поднял руку, взывая к жалости, как ребенок, который надеется избежать заслуженного наказания.

К. спокойно ответил, что не состоит на службе в Замке.

Но чего же, чего он хочет? Уж не подвергает ли сомнению существование Замка?

К. посмотрел прямо в глаза Старосты:

— Поверьте, я говорю честно. Я не сомневаюсь в существовании Замка.

После этих слов Староста успокоился и опустил голову на подушку. К. продолжал:

— Он стоит там, на горе, всякий может его видеть, этот маленький городок, в котором живут люди, они открывают двери и окна, в окнах отражается свет, а ночью чернеет тьма. Днем он виден издалека, он господствует над простершейся вокруг равниной и, следовательно, господствует над людьми, которые взирают на него снизу. К нему ведут дороги, их, правда, не всякий знает, но достаточно хорошо известно, что дорог много, поэтому можно предполагать, что рассказы о них правдивы. По дорогам доставляется продовольствие, по ним ездят в Замок или из Замка повозки и экипажи. Так что, безусловно, Замок существует, и он обитаем. Однако, несмотря на все эти признаки, К. не может избавиться от впечатления, что все, с кем он говорил, помимо чисто физического существования Замка, подразумевали и некое иное его бытие, то, которое, по мнению господина Старосты, окутано некой мистической тайной. Конечно, слова господина Старосты можно отнести исключительно к ведомствам, однако он, К., считает, что они справедливы и по отношению к Замку в целом. Тот, кто говорит о Замке, говорит о некоем центре, таинственном источнике силы, средоточие которой находится там, наверху, куда обращают свои взоры все мучимые страхами и лелеющие надежды. Даже издалека можно разглядеть там подходящее для этих целей строение. Вполне вероятно, это резиденция графа Вест-Вест, если именно так звучит фамилия владетеля Замка и если графу угодно там проживать. Задавая свой вопрос, он, К., имел в виду прежде всего это высокое здание. И его же, несомненно, подразумевали все деревенские, — все эти люди, кто благоговейно и робко, кто с печальной покорностью говорили о своем преклонении перед Замком. Любые вопросы К., любые намеки жителей Деревни были связаны только с этим зданием. Но существует ли оно? Не есть ли это плод разыгравшейся фантазии или, быть может, очень простой, но раздутый до гигантских размеров факт, который при ближайшем рассмотрении, — коль скоро таковое дозволено, — объясняется самым нехитрым образом, если, конечно, в данном случае позволительны простые объяснения. А именно: как отец кажется гигантом детям, ибо сами они малы и беспомощны, без отцовской силы им не выжить, и даже повзрослев, дети живут по указке отца, — вот так и здесь люди, вероятно, начали преувеличивать, раздувать в своем воображении значительность Замка, и раздували до тех пор, пока стало уже невозможно воображать, чувствовать и представлять себе все окружающее, не именуя его Замком. И так же, как ты не можешь попросту отбросить имя, которое получил от своего отца, а, напротив, привыкаешь всему давать его имя, так и Замок нельзя выбросить из головы или забыть, как нельзя забыть отца, пусть даже оставившего семью или умершего. Быстрее всех справились с этой проблемой крестьяне, — работая в поле или убирая навоз в хлеву, они, конечно, привыкли думать только о своей работе, а не о чем-то еще. А вот их детей уже не просто азбуке учили в школе, — их учили именем Замка, не объясняя, однако, что это имя в действительности означает: ведь так легче держать людей в страхе и повиновении, особенно в тех случаях, когда кто-нибудь осмеливается возражать. А ради чего все? Возможно, при серьезной и глубокой проверке выяснилось бы, что на самом деле там, наверху, сидит самый заурядный человек, может быть, даже кто-то из Деревни, получивший взятку и ради денег давший обязательство молчать, и этому человеку поручено каждый вечер зажигать и под утро гасить свет в старом доме, и где-нибудь еще сидит другой человек и на потеху своим приятелям, также подкупленным, сочиняет всевозможные указы, используя тайком подслушанные в Деревне разговоры.