Курт Брахарц - Страсть Исава. Гастрософский дневник

На руке, которой чаще подтирают зад, грязь под ногтями накапливается быстрее.

Воздушный поток, возникший от чиха, может распространяться со скоростью 150 км/час.

Человеческий глаз столь чувствителен, что успевает закрыться, когда вычихнутая мельчайшая сопля летит в него со скоростью 150 км/час.

Когда человек тонет, он может вдыхать до семи литров воды в минуту.

В казино Лас-Вегаса нет часов.

Английское слово «tip» (чаевые) – это аббревиатура выражения «То Insure Promptness» (чтобы пошевеливались).

Переваривание сельдерея сжигает больше калорий, чем дает сам сельдерей.

У гусеницы больше 2000 мускулов. (Из «Ридерз Дайджест» [82])

Обед в «Таможне» в Брегенце. Еда (семь перемен – крабы, жаркое из телятины, грудка каплуна) была хороша, но вот почти все прочее оставляло желать много лучшего. Между столами там расстояние едва ли шестьдесят сантиметров, а ведь этот ресторан ни разу в своей истории не заполнялся больше чем на три четверти. Жители Форарльберга предпочитают встречать Рождество дома.

Кёстебек: Что вы там пьете?

Дамус: «Соаве». Попробуйте!

Кёстебек (пробуя): Лучше бы оно звалось «Пьове».[83] Вам случалось раньше проезжать через Соаве?

Дамус: Да-да, уже случалось, я уже видел эти роскошные виноградники по обеим сторонам автобана. Так что, возможно, наш деликатес напитан свинцом, как воздух в Детройте. С другой стороны, виноградники Соаве занимают шесть тысяч двести тридцать гектаров равнины, и знатоки утверждают, что это лучшее белое вино в мире! Впрочем, впервые я его не сам купил, мне его принес Брахарц.

Кёстебек: А, он снова был в Италии? (Оба значительно улыбаются, Дамус кивает.) Позвольте мне угадать. Это было, должно быть, в декабре, то ли далеко на юге, то ли в Венеции.

Дамус: В Венеции.

Кёстебек: Я вам даже скажу, что он там делал… хм… остановился он точно не в самой Венеции, а где-нибудь в Абано или Кьодже, где бродил по рынку и фотографировал кладбища. В Серениссиме он был только один день, ел в «Ноэми» или в «Баре Харриса», после обеда сидел в кафе «Флориан». Между едой шлялся по городу, куда-нибудь в направлении виа Гарибальди. И жаловался как бы между прочим, что, побывав в Венеции, так на кладбище и не заехал.

Дамус: Приблизительно. Он был в Абано, потому что подумал, что там и зимой продолжается курортная жизнь, – и тут же, несомненно, обнаружил, что это не так. Ел он в «Баре Харриса».

Кёстебек: И ел он, само собой, зеленую лапшу, потому что прочитал, будто она там лучшая в целой Италии. А например, в «Мама Дженерале» в Санто-Порчиле ее готовят ничуть не хуже.

Дамус: Совершенно верно. Ему она понравилась, однако цена в девять тысяч лир показалась чрезмерной, и он счел нужным добавить, что ветчинная нарезка тоже была недурна. «Капе санте» за двадцать тысяч ему тоже показалось слишком дорогим.

Кёстебек: Он так ничего и не понял. Следующий раз он снова зайдет туда же, и снова будет то же самое.

Дамус. Может, на смертном одре он наконец поймет, что хорошая домашняя кухня намного лучше самой наилучшей ресторанной. Хотя, надо сказать, изредка ему удавалось позабавить читателей.

Кёстебек: А что он обычно пишет?

Дамус: Да вы же его знаете: он замечает сотню деталей, а в единое целое склеить их не способен. То он в одном магазине покупает ликер из водорослей, то в другом – шнапс в бутыли, отлитой в форме женского торса и прикрытой этикеткой, как комбинацией, то ему на глаза попадает еще живой угорь, извивающийся на рыночном столе в груде мертвых собратьев… как будто, кроме него, этого никто больше не замечает.

Кёстебек: Он купил этого угря и выпустил на свободу?

Дамус (смеясь): Нет, но я надеюсь, что он хотя бы думал об этом.

Я купил себе жермуар[84] (это французское слово, звучащее гордо, звонко и загадочно, как гримуар,[85] например, или атанор,[86] в немецком языке ему соответствует неуклюжее составное существительное, соответствующее итальянскому «germinatore» и английскому «sprouter») и уже попробовал выращенные в нем горчицу, фасоль и клоповник. Вкус, конечно, оставлял желать лучшего, но тут сработал своего рода частный миф: насколько я помню, ростки – единственное, что едят живым. В самом деле, устрицы умирают до того, как их положишь в рот, червей в яблоках поедают случайно, а бактерии не в счет.

С биологической точки зрения, учитывая то, где именно происходит умерщвление попавшей в нас живности, граница между внешним миром и нашим телом находится не во рту, а в желудке и кишках.

За обедом пил типичнейшее вёславское красное, а вечером присоединился к братству винолюбов «Бухари».[87] Отчего они зовут себя так по-идиотски, понятия не имею, однако по тяжеловесности юмора можно заключить, что шарлатаны и крючкотворы – основа этого общества; от непринужденного духа студенческих пивных пирушек в этом занудном сборище не осталось и следа.

Заголовок в бульварной газете: «Вооруженный диабетик напал на кондитерскую: два трупа!»

У рек нынешнего обскурантизма сейчас – половодье, и мистики наподобие Блаватской,[88] Глупского и Чугунского пользуются все большим спросом. Потому и я решил внести свой скромный вклад и привести здесь древний сокровенный тантрический[89] рецепт, сообщенный мне одним гуру перед тем, как броситься под жертвенную колесницу Джаггернаута[90] и быть зверски ею заколесованным. Рецепт этот можно привести, не описывая его глубоких мистических корней и обоснований. Вот этот ритуал:

Данная акция проводится до тех пор, пока масло не растопится, бобы не вырастут или не появятся люди в халатах и с носилками.

Потом в «Таможне»: суп из кресс-салата, сваренного в минеральной воде с розовыми лепестками, фаршированная болотная курочка и дынный шербет. Все было восхитительно, хотя, возможно, чуточку чрезмерно. Я отведал мясо по-венски, оно было превосходным.

Опять нарвался на Гёпфа Бехтольда. Он заявился в кафе, одетый в ярко-красный плащ с нашивкой «Первый генерал Европейских художественных сил», и поведал о своем плане затащить в Геркулесовый зал дворца Лихтенштейн самолет «Локхид Геркулес». Помимо того, он намерен подать заявление на открывшуюся вакансию художественного директора Брегенцского фестиваля. Болтая об этом, вспомнили двоих знакомых, а именно Кубелку и Неберга, которые за последние несколько месяцев попадались нам на глаза.

Петер Кубелка, австрийский лауреат Государственной премии за успехи в кинематографии, читает во франкфуртской «Штадельшуле» лекции по кулинарному искусству («Штадельшуле» – это Государственная высшая школа изобразительного искусства, а совсем не какие-нибудь кулинарные курсы).

Рюдигер Неберг, называющий себя «Сир Виваль», – это гамбургский кондитер, предпринявший нечто, по сравнению с чем подвиги Месснера[91] – просто поездка на пикник. В своей книге «Искусство выживать» он пишет по поводу того, что и как может стать пищей в случае необходимости: «Необходимо приспособиться внутренне, научиться преодолевать чувство отвращения… Скорее всего, если вы сыты, при тренировке не составит особого труда есть червей, водяных блох, крыс, змей, гусениц, комаров, муравьев, лягушек и толстых зеленых навозных мух. Вы же должны тренировкой привести себя в такое состояние, чтобы смочь подобрать раздавленную машиной на улице псину и тут же съесть ее. Пусть она уже начала загнивать, – если потребуется, вам придется есть и такое. Также этот собачий труп можно с большим успехом использовать: во-первых, как приманку для хищников и как среду для разведения личинок и червей… В качестве последнего выхода для мучимого голодом остается кал. Поскольку в результате длительно выносимого голода выделение кала практически прекращается, обычные фекалии, несомненно, содержат еще много пригодных к употреблению питательных веществ. Во всяком случае нормальные человеческие фекалии могут в случае необходимости служить пищей для собаки… Искусство выживания на употребляемой зверями пище часто зиждется на поедании самой мелкой живности, на насекомых» (Гамбург, 1981, § 208).

Бехтольд хотел бы свести воедино кулинарное искусство и искусство выживания, и мы, устроив небольшой «мозговой штурм», стали выдумывать концепцию фестиваля, где шеф-повар «должен придать новый – особенно привлекательный для юношества – импульс»: местом действия на фестивале должен быть и сам ландшафт, где отобранные добровольцы из публики под руководством Неберга искали и ловили бы в камышах поблизости от сцены змей, жаб и комаров, несли бы их в находящийся павильон, где Кубелка бы их варил, жарил, парил, запекал, а на фестивальной сцене все это, само собой, поглощалось. Рыцарь, банкир, епископ, герцог ели бы самое настоящее дерьмо – и я сразу подумал, кто мог бы исполнять их роли. (Это единственная уступка литературщине.) А после сытной трапезы в большой компании, как и полагается, происходили бы свальные, плотские, утробистые совокупления. Чтобы окупить это зрелище, не требовалось бы никаких дотаций и рекламы, можно было бы продавать дешевые билеты, а само зрелище было бы ничуть не менее веселым и развлекательным, чем набившие за много лет оскомину оперетты и мюзиклы, где с одной стороны размалеванные полутрупы, а с другой – оркестровая яма.