Владимир Киселёв - Весёлый Роман

Так что пусть этот француз еще радуется, что я не послу­шался совета академика Крылова.

Закончился первый тайм матча «Динамо» (Киев) — «Торпе­до» (Москва). 1 : 0 в пользу Киева. Я представил себе раздевал­ку, где футболисты сейчас лежат в глубоких креслах, упираясь ногами в подставки из металлических прутьев, и полощут рот минеральной водой. А между ними ходит тренер и с подъемом говорит: «Это ничего, что киевляне размочили счет. Мы имеем все возможности выиграть этот важный матч, вырвать золотое очко. Нужно только сосредоточить все силы, играть напори­стей…»

Но второй тайм я смотрел с пятого на десятое. У Веры. По­звонил Виктор и позвал меня.

— Тут, — сказал он, — имеется один напиток, которому тес­но в бутылке. Премия. От начальника. За отличные успехи и примерное поведение. Глюк ауф.

Глюк ауф — это по-немецки «счастливо наверх». Так при­ветствуют друг друга немецкие горняки.

Я к ним поднялся. Пешком. Не люблю теперь лифт.

Действительно — на столе стояла бутылка. И все, что к ней полагается. Это был «Эдель кирш». Немецкая вишневая водка.

— Эдель, — сказал Виктор, — значит благородный.

Вера налила нам всем по рюмочке этого «благородного» напитка, темного, рубиново-красного цвета, крепкого, как спирт.

— Это и тебя касается, — прищурился Виктор. — Премия. Нашли.

— Они?

— Нет. Но ниточка от них потянулась. Они покупали кодеин.

Старушку-аптекаршу задушили не «хиппи». Это сделал немо­лодой уголовник-рецидивист, досрочно выпущенный из тюрьмы, по прозвищу Интеллигент. Действовал он всегда в одиночку. У него и были маленькие, словно детские, руки. Пронюхал, что на кодеин есть спрос.

— А что этим «хиппи»? — спросил я у Виктора.

— Ничего. Их действия, так сказать, уголовно ненаказуемы. Сообщили в институты, на работу. Пусть воспитывают. Ну, за это дело!

Мы выпили еще по рюмочке.

— Да, вот что еще я хотел у тебя спросить. — сказал Вик­тор. — Что там за история у вас на заводе?

— Какая история?

— Ну, говорят, девушку какую-то напоили. А она разбила голову своему парню. Из ревности. Весь город шумит. Говорят, суд был.

— Да что же это такое? — сказал я. — Сам я и был засе­дателем. В товарищеском суде. Но ничего подобного… При чем здесь ревность?

А что случилось? — заинтересовалась Вера. Я рассказал. В литейном цехе у нас работает такой парень — Леша Новоселов. Высокий, рыхлый, с лицом как блин. Работа у него, конечно, грустная — жарко, грязно, и оплачивают хре­ново.

Там, в литейном, немыслимая текучесть. Кадров. Приедет парень из села, поработает в литейном, получит киевскую про­писку и перейдет на станок в механический, или в инструмен­тальный, или просто на соседний завод. У них совсем другие условия: эркондишен, работают в белых халатах, пинцетами ставят на место транзисторы. И платят будь здоров.

Новоселов этот подошел к новенькой девочке, ученице, она там на опоках. Маленькая такая, курносая. Он стал ей говорить что-то на ухо.

Она была у нас на суде. Свидетельницей. Только как ее ни допрашивали, она все вниз смотрела и отказывалась сообщить, что он ей говорил. Но это и так понятно. В общем, он говорил, что придет к ней в общежитие. Своими словами. Она в ответ размахнулась и дала ему по морде. Леше бы утереться и уйти. Может, тогда б все как-то обошлось. Но он вместо того всей своей лапищей врезал ей сверху по курносому носику, да так, что кровь во все стороны брызгами. На суде он говорил, что не хотел этого, что оно как-то само собой получилось, что он, когда еще в школе учился, ходил в район на секцию бокса, и у него такая реакция.

Ну и тут же Зоя Загоруйко, у которой эта девочка — Валя ее зовут — ученицей, стукнула Новоселова по голове уголком.

— А что такое уголок? — спросила Вера.

Я пояснил, что уголок — это такая плоская железина, согну­тая вдоль под прямым углом. Ну, в общем, дубина такая же­лезная. Новоселов брякнулся на опоки. Девушки сами его же и перевязали. Бинта в цеховой аптечке не хватило, чтоб остано­вить кровь, так они разорвали на полосы его же рубашку.

Вокруг этого дела сразу поднялся, как выражается Виля, не­возможный гай-гуй. Лешу Новоселова повезли в больницу. Ли­тейщик его такой повез — Жора Глухов. Он у нас тоже был свидетелем. Жора рассказывал, что докторша заполняла на Лешу историю болезни, как у них там полагается, и спрашивает у него:

— Женат?

Леша как взовьется:

— Да какая она мне жена?! Это совсем посторонняя стук­нула!

Новоселову полагался бюллетень, который имеет научное название «листок нетрудоспособности». А его через профсоюз оплачивают. Леша, может быть, и не подавал бы на суд, но в завкоме потребовали, чтоб была правильно оформлена причи­на нетрудоспособности.

На суде жуткая история выяснилась. Про эту Зою Загоруйко. Она студенткой была. Художественного института. Ее муж бросил. С ребенком. С шестимесячной дочкой. Архитектор Загоруйко. Говорили — известный.

После этого она оставила институт, пошла на завод, работа­ет у нас первую смену в литейном на тяжелой работе, а вторую смену еще отрабатывает прачкой в Доме малютки. Чтобы быть поближе к дочке. Она ее туда отдала.

Зое Загоруйко полагался бы приговор месяца на три с удер­жанием зарплаты. Народный суд, говорят, так бы и дал. Но мы, понятное дело, дали ей только выговор. Девочке этой, Вале, вообще ничего. А Леше Новоселову — он и так уже пострадал — тоже выговор. И постановили, чтоб и в дальнейшем за такие слова, как говорил Новоселов этой Вале, бить по морде без предупреждения.

— Жалко мне эту Зойку Загоруйко — передать не могу, — сказал я. — У нее только одно легкое пальтишко, в котором она и осенью и зимой бегает. Я б на ней сам женился — так мне ее жалко. Я б на всех на них женился, на наших девушках, ко­торых бросили мужья, и теперь они надрываются на неженской работе.

— Ну, на всех не женишься, — ревниво сказала Вера.

— Да. К сожалению. Не женишься. А насчет ревности и что напоили кого-то — это все треп. Сплетни. Не было на заводе такого случая.

Матч так и закончился 1:0. Во втором тайме не было даже по-настоящему опасных моментов.

Меня обошло такси и сразу же притормозило, загораживая дорогу.

Я увидел сначала сплошные, отсвечивающие голубым Вилины зубы, а потом уже самого Вилю.

Он выглядывал в окно. Его небольшая бородка была свер­нута набок. Он постоянно теребил ее рукой.

— Еле догнал, — сказал Виля. — И жмешь же ты.

— А что случилось?

Виля был счастлив.

— Хочешь узнать, наконец, в чем смысл жизни?

— Брось.

— Нет, ты скажи, хочешь?

— Ну, хочу.

Виля вытащил из-за солнцезащитного козырька книгу и по­казал мне имя автора — П. М. Егоров. Кандидат философских наук. «Основной вопрос этики».

— Теперь читай.

Виля открыл книгу там, где заложена бумажка. Я прочел отчеркнутые слова:

«Смысл жизни — в единстве объективации субъекта (опред­мечивания) и субъективации объекта (распредмечивания), а под субъективацией мы понимаем не восприятие объекта как субъ­екта, а освоение объекта субъектом».

— Крепко заверчено, — сказал я. — Теперь, должно быть, легко живется этому П. М. Егорову. Все ему известно.

— Я сегодня эту книгу всем пассажирам показываю, — за­гоготал Виля. — Глазам не верят. От сдачи отказываются. Дей­ствительно — есть смысл. С большим подъемом встретили тру­дящиеся.

Он еще больше повернул вбок свою бородку.

Позвонил Виктор.

— У Веры в институте сегодня какая-то секция. Как ты смот­ришь, чтоб воспользоваться этим и поговорить вдвоем? Есть такая тема. Ты поднимешься ко мне?

— Лечу, — сказал я весело, — на крыльях.

Вот и все. Я знал, что когда-нибудь это произойдет. Что на­ступит такая минута. И нужно было встретить ее мужественно и весело.

Я поднялся на лифте. Теперь мне это было безразлично. У меня так колотилось сердце, что я охотно постоял бы не­сколько минут на лестничной площадке, но дверь была уже от­крыта.

— Садись, — предложил Виктор. — Хочешь чая? Что слышно?

— Нет, спасибо. Вроде бы все нормально.

— Вот какая штука, — сказал Виктор. — Есть у меня одна идея… У нас набирают людей…

Значит, это другое. Я почувствовал, как рубашка на спине и на груди стала влажной. И странная какая-то усталость. И ка­кое-то безразличие.

— Как ты смотришь на это? Я уже разговаривал. С началь­ством. Нам нужны такие парни, как ты.

— Спасибо. — Я попытался улыбнуться. — Только нет у меня к этому способностей. И вообще… Спасибо, но это не полу­чится.

— А может, подумаешь?

— Нет. Что тут думать.

— Жалко. — Виктор был огорчен. — А мне казалось… Ну что ж… Это дело такое…

Он походил по комнате, посмотрел на меня, улыбнулся.

— Тогда я тебя по-другому поэксплуатирую. Это для моей диссертации. Там есть такая глава — какие слова из уголовно­го лексикона проникли в язык. И какие слои населения их упо­требляют. Я буду читать тебе по алфавиту, а ты говори, знаешь ли ты значение этого слова, употребляешь его ты или твои то­варищи.