Сирилл Флейшман - Встречи у метро «Сен-Поль»
— Пусть разговорчивый господин соизволит замолчать или выйти из зала и дать возможность остальным спокойно слушать! — выпалил он и, успокоившись, сел на свое место.
Брейтор в жизни не слышал таких затейливых выражений. Ладно бы ему сказали: «Хватит болтать!» — это понятно. Но такая длинная тирада с такими высокопарными словами!
— Что этому типу надо? — обратился он к покрасневшей Сюзи. — С чего это он разговаривает со мной, как министр?
Теперь на них смотрел весь зал. Лектор умолк на полуслове и пытался понять, что случилось. Снова встрял долговязый:
— Не в обиду собравшимся будь сказано, но мне представляется в высшей степени странным, что такие невоспитанные личности допускаются в вашем клубе на лекции столь высокого уровня.
Двое сидящих рядом зааплодировали. Брейтор удивлялся все больше. Он встал и вежливо спросил:
— Да что я такого сделал?
Мнения собравшихся разделились. Те, кто был знаком с Брейтором и знал, что он всегда готов помочь соседям по кварталу, были за него. Остальные, всякие умники, склонялись на сторону зануды. Один только лектор не мог решить, к кому примкнуть. Его попросили прочитать лекцию в этом зале. Он предложил тему: «К вопросу о размыкании культурного кода на примере многофазного анализа реликтов еврейского идишского фольклора в Париже». Он считался специалистом мировой величины по вымирающим цивилизациям, жил по большей части в Австралии, а его коньком были североамериканские индейцы. Вмешиваться в ссору, которая не имела к нему ни малейшего отношения, не входило в его планы. Поэтому он собрал свои листочки и откланялся:
— Благодарю за внимание.
Зал ответил аплодисментами. Аплодировали даже Брейтор и зануда.
Люди потянулись в другой зал, где был устроен буфет. Маркус Брейтор ринулся вслед за соседкой и настиг ее в тот момент, когда она брала с накрытого белоснежной скатертью столика пирожное.
— Ведь правда здесь поинтереснее, чем было там? — спросил он, тоже отправляя в рот пирожное. — Как вас зовут?
— Мадемуазель Вагарднер, — ответила Сюзи и вытерла липкие после пирожного пальцы бумажной салфеткой.
— Он намотал на ус «мадемуазель» и властным жестом взял ее за руку:
— А меня — Брейтор. Маркус Брейтор. Раньше у меня была оптовая лавка — прямо и налево, если идти от…
— У вас очень сильная хватка, вы делаете мне больно, — прервала его Сюзи.
Он испуганно выпустил ее руку:
— Простите, мадемуазель, я не привык беседовать с дамами. Когда у меня была своя лавка, я сам запаковывал товар. Вот руки и окрепли. Теперь дела ведет мой сын. И они наняли для упаковки специального человека. А сын — вы представляете? — ходит тренироваться в спортзал! Эта молодежь не понимает что к чему. Мне было незачем ходить заниматься спортом где-то на стороне. Поворочаешь пачки — небось станешь здоровехоньким, до ста двадцати лет доживешь! — Набравшись смелости, он перешел ближе к делу: — Раз вы мадемуазель, так, значит, не замужем? А я как раз не женат. Давно овдовел.
Она кивнула, не очень понимая, надо ли поддерживать разговор. Мужчина вроде бы и ничего, но больно уж болтливый. Да и потом, она всю жизнь мечтала встретить совсем другого: молодого, романтичного. Потому и осталась незамужней. Добрых тридцать лет искала своего избранника, теперь же если б и нашла, то он бы, такой, ей в сыновья годился. А еще несколько лет — так и во внуки.
Маркус говорил без умолку, так что у Сюзи было время вернуться к реальности. Он приобнял ее за плечи, отвел в уголок у окна, неподалеку от буфета. И принялся рассказывать всю свою жизнь, а также жизнь сына, брата и героев сериала, который он смотрел по телевизору. Через двадцать минут она запуталась, перестала понимать, о ком он говорит. Но Маркус был неистощим. Теперь он вспоминал войну. Сюзи посмотрела на часы:
— Уже поздно, мне пора домой. Приятный был вечер. И лекция интересная.
Он бросил на нее настороженный взгляд и с тревогой спросил:
— Вы что же, понимаете такие вещи? Может, вы школьная учительница или что-нибудь вроде того?
— Нет-нет. Я секретарша.
Он вздохнул с облегчением:
— Вот и отлично, секретарша — чудная профессия! Очень полезная. А то я уж подумал, раз вам по зубам эта лекция, вы, может, занимаетесь чем-то сильно умственным. И испугался. Мне, знаете, не по себе с такими умниками, как мой сын, что ходят по спортзалам, вместо того чтоб поразмяться в магазине с упаковкой. Он у меня ученый. Ну его и научили, что хозяин не должен самолично упаковывать товар, а должен кого-то для этого нанимать. Вот оно, образование! — Он переменил тему: — Можно мне проводить вас, если у вас нет машины? Поздно вечером одной в метро небезопасно.
— Да я возьму такси, — с улыбкой ответила Сюзи.
— Я тоже собирался взять такси, — печально сказал Маркус. — Но просто я подумал, если вы поедете на метро, я мог бы проводить вас. А так, в такси, я вам не нужен. Что, если мы встретимся еще разок, зайдем в кафе, попьем чайку, кофейку?
Польщенная Сюзи улыбнулась опять и написала на программке номер телефона. А Брейтор достал из кармана визитку, зачеркнул один номер, прибавил другой и протянул ей:
— Я написал свой домашний. Потому что если вы позвоните в лавку, то вам ответит сын, или его директор, или его работники, которые ему там упаковывают товар. Полно ненужного народу! Сделайте милость, если я вам звонить постесняюсь, пожалуйста, позвоните мне как-нибудь сами, в середине дня. Запомните: Маркус Брейтор.
Она пообещала, снова подошла к буфету, взяла еще одно пирожное, обтерла пальцы и пошла в гардероб за пальто. Маркус Брейтор смотрел, как она спускается по ступенькам широкой лестницы, приосанился и подумал, что, может быть, настал конец его десятилетнему вдовству.
А Сюзи Вагарднер вышла на улицу и остановила такси. Назвала шоферу адрес, уселась поудобнее. И всю дорогу провела в мечтах о своем идеальном герое, в котором должно быть всего понемножку: что-то прустовское, что-то утонченно-итальянское, что-то болезненное, что-то хрупкое, что-то насмешливое, что-то обаятельное, что-то такое и сякое.
Когда же машина остановилась, она перестала мечтать и подумала, что жизнь, в конце концов, устроена не так уж плохо и что если ей не хочется до ста двадцати лет возвращаться домой в одиночестве, то стоит чуточку — совсем чуть-чуть — переиначить идеал. А главное, не потерять бы карточку того мужчины, что так хорошо умеет вязать и ворочать пачки!
Лето
Каждый раз, когда Альбер звонил в дверь квартиры на третьем этаже, открывалась другая — на втором.
Жозеф Казерн, нижний сосед, выскакивал на лестницу, задирал голову и, сложив руки рупором, орал:
— Месье Бобштейн, вам звонят!
Дед открывал Альберу, обнимал его. И тут же, перегнувшись через перила и чуть ли не теряя шлепанцы, кричал соседу:
— Месье Казерн, если хотите оказать мне услугу, то не подслушивайте, кто мне звонит, лучше слушайте радио!
— Зачем же так сердиться! — отвечал сосед и, пользуясь предлогом завязать беседу, поднимался на верхнюю площадку, смотрел на Альбера, шутливо тянул его за ухо. — Отличный мальчуган!
Он вынимал из кармана жилетки конфету, но дед перехватывал ее на лету:
— Вы, верно, подрядились доставлять работу зубному врачу, месье Казерн, поэтому портите зубы моему внуку?
Тут из квартиры выходила бабушка:
— А, это вы, месье Казерн! Как поживаете? Да что же вы стоите, заходите!
Она целовала внука в обе щеки, сокрушалась, как он похудел с прошлого раза, и тянула всех троих через порог.
Дед злился — не желал ни с кем делить своего внука. А бабушка настаивала — ей нравился сосед. Дед свирепел, отпихивал Казерна:
— Да отойдите вы! Мне надо кое-что сказать Альберу!
— Ну кто так разговаривает! — вмешивалась бабушка. — Извините, месье Казерн, он очень волнуется, когда приходит внук. Это для него большая радость. Он ведь страшно скучает, с тех пор как ушел с работы.
— Скучаю? Я? — возмущался Бобштейн. — Да мне соседи докучают! Уж я бы как-нибудь нашел, что делать, если б они мне не мешали и не крутились под ногами.
Бабушка вела соседа в гостиную, усаживала, предлагала чаю. Казерн отказывался — еще утро, не время для чая. Но через пять минут сдавался.
— Вы уж простите, это старческое, — говорила бабушка. — Не слушайте его, на самом деле он любит и вас, и мадам Казерн. Надо бы когда-нибудь и нам съездить вместе с вами. Но малыш у нас на все лето. Его родители в этом году опять не закрывают ателье.
Бобштейн делал знаки Альберу. Кивал на жену и загибал палец — во врет! А потом потешно тряс головой, так что Альбер хихикал. Дед наклонялся к внуку и шептал ему на ухо:
— Жуткий сноб! Пять минут с ним провести — и то противно.
Только так он обычно и отзывался о соседе.
