Бахыт Кенжеев - Плато
У всех свои дома, авторитетно говорил один морячок, культурная страна. И машины, добавлял второй. У некоторых и по две, поправлял третий, там машины дешевые, на любом углу магазин. Ну, и голи перекатной тоже хватает, замечал второй. Этой братии повсюду много, заключал первый. В Гусеве протрезвевших и помрачневших морячков сразу же увели, а в зал ожидания запустили другой экипаж, которому по неисповедимой бюрократической глупости предстояло лететь три часа до Города, на том же самолете возвращаться в Гусево, а затем и в Столицу. Глядя на подневольных рыбарей, Хозяин развеселился, и даже приценился в беспошлинной лавочке к пластмассовому тотемному столбу и шлепанцам из оленьего меха (не зная еще, что ему не продали бы ни тотемного столба, ни шлепанцев, ни кленового сиропа, ибо он уже находился на аркадской территории).
После утомительной ночи и первого в жизни шестичасового перелета он клевал носом, но заснуть не мог. В студенческие годы у Хозяина был соученик из одного разоренного многолетней войной дальневосточного государства. Имя его он позабыл, однако в памяти навсегда отпечатался высокий отчаянный крик Я ХОЧУ СПАТЬ ПОГАСЬИТЕ ПОЖАЛУЙСТА СВИЕТ. Огромные, небритые, полупьяные соседи по комнате, хохоча, продолжали шлепать по столу игральными картами, между делом изрыгая хулу на утопическое правительство. Щуплый дальневосточный человек никогда не поносил властей - ни собственных, ни отечественных. Разумеется, могли донести, выслать на родину, а там разговор с ним был бы недолгий. Но была и иная причина: выражение счастливого удивления, все пять лет в Столице не сходившее с его широкоскулого дубленого лица. На последнем курсе он стал все чаще приносить в общежитие ящики с покупками. Уродливый велосипед, ненадежная швейная машина отечественного производства, несколько дюжин толстых тетрадей, пакеты одежды, ящики тяжелых, смазанных тавотом банок с консервами. Вещи покрупнее складывались в подвале общежития, помельче - в фанерный чемодан, занимавший все пространство под кроватью дальневосточного человека. Издевки товарищей по комнате он встречал молчаливым и даже отчасти высокомерным взглядом. Ребьата, сказал он с птичьим своим акцентом, когда его совсем задразнили, совсем замучили рослые ночные картежники, на что вы жалуетьесь в своиом государстве, почьему вы не даиоте мне заснуть, критьикуя свое правитьельство, ведь у вас всио есть. Всио, погасите, пожалуйста, свиет.
Вот и теперь, многие годы спустя, господин с эспаньолкой мучительно хотел спать. И некого даже попросить выключить свет: постаревшую луну, и постылые звезды, и неживой уличный фонарь над обледенелой мостовой.
Он встал с постели и босиком прокрался в ванную, вздрогнув, когда теплый паркет под ногами сменился ледяным кафелем. В треснувшем зеркале отразилась обрюзгшая, страдальческая физиономия. Среди незнакомых лекарств Сюзанны отыскалась пачка желатиновых капсул с разноцветными бисеринками внутри. Он заранее поморщился: капсулы вечно застревали у него в горле.
Не доходят руки даже сменить зеркальце на аптечке, наивный Гость не заметил, как запущено жилье на Западном склоне, а Хозяин постыдился признаться, что дом остается для него чужим, как снадобье в капсулах, совокупностью добротных строительных конструкций, престижного местоположения, да известного участка аркадской земли, где все лето цветут одичавшие розы и колосится сорная трава. Он втайне от жены купил его тайком от жены (оправлявшейся тогда от несложной, по его понятиям, операции), привез ее - еще на старом голубом "Бьюике", - отпер дверь - и поразился, обернувшись, потому что радости не увидел на исхудавшем лице Сюзанны. Запущенный дом продавался с большой скидкой, а Хозяин (как и его лучший товарищ)(???) любил работать руками, циклевать и ошкуривать, заменять электропроводку и чинить прохудившиеся краны. И когда жена в Столице заставала его с дрелью или рубанком, он шутил, что в следующем воплощении станет ремесленником, а то и сапожником, чтобы среди пирамидальных вороненых гвоздиков, среди колодок, шнурков и баночек с ваксой дышать крепким, с несравненным едким оттенком, запахом сапожной кожи, стучать смешным молотком и зубами откусывать дратву. В следующем воплощении, веков через десять, когда сапожников будут ценить не меньше, чем ювелиров. Их и сейчас ценят, - замечала Сюзанна, выгружая на кухонный стол то вялые овощи, то кусок мяса, завернутый в газетную бумагу, - если под следующим воплощением ты имеешь в виду наш переезд. Но ты же знаешь, не для того я все это затеяла.
Зачем же, спрашивал Хозяин, догадываясь об ответе и заранее сладко холодея.
И у тебя, и у твоих товарищей замечательные задатки, но все-таки узкий кругозор, изрекала Сюзанна, но я знаю, стоит тебе погрузиться в другую цивилизацию, и ты станешь новым человеком.
А для тебя, замирал Хозяин с молотком в руке над книжной полкой, сколачиваемой из бросовых сосновых досок, какой прок с этого переезда? Для меня начнется новая жизнь, а для тебя продолжится старая, верно?
Сюзанна смотрела покровительственно и нежно. Наступало время сборов - Хозяин сдал, наконец, все необходимые бумаги в агентство по эмиграции (за три года ему дважды отказывали в паспорте для поездки в Аркадию в гости). Их совместная жизнь в Отечестве явно затянулась, . Кто спорит, он из кожи вон лез ради любимой жены, но все достопримечательности Столицы, куда пускали иностранцев, были уже осмотрены, все мастерские художников посещены, все немногочисленные рестораны Столицы приелись, все возможные недостатки режима были обсуждены вдоль и поперек, да и кухонные беседы о смысле жизни за бутылкой - любимый досуг интеллигентных славян - явно себя исчерпали, тем более, что саму Сюзанну, со ее опытом жизни в ином, недоступном мире, никто слушать не желал, и она уже взрывалась всякий раз, как только слышала нам бы ваши заботы . Даже талантливый Хозяин оказался, пожалуй, слишком ограничен и самоуверен во всем, что касалось внешнего мира. Да и что скрывать - ужасно неудобной, утомительной, несуразной оказалась ежекаждодневная жизнь в Отечестве. Едва ли не вся энергия мужа уходила на пустейшие, в сущности, усилия по воссозданию для Сюзанны той жизни, к которой она, по его заочным представлениям, привыкла в Аркадии. С нескрываемой гордостью приносил ей то старые номера скучнейшего "Глобуса и почты", то какие-то недобросовестные труды отечественных экономистов о развале аркадского хозяйства. Целыми сумками закупалась пепси-кола в крошечных бутылочках, которые - сначала полные, потом пустые - загромождали кухню. На лестничной клетке стояли запахи отбросов, складываемых сознательными соседями в особые ведра на корм свиньям. На столичных рынках, до сих пор пленяющих туристов своей живописностью, гнилозубые старушки в серых платках (лет сорока, в крайнем случае, пятидесяти) протягивали Хозяину на немытых вилках квашеную капусту из эмалированных ведер - на пробу, и когда тот действительно пробовал, по-гусиному вытянув шею и похрустывая, Сюзанну передергивало от ярости. Она силилась, бледнея, доказать себе, что отходы для свиней и квашеная капуста - вещи преходящие, не имеющие ничего общего с духовностью Отечества, - и Гость, конечно же, соглашался с нею. Но до чего же холодно было в Столице, до чего бездомно! Ныряя от пронизывающего мороза в казенный мрамор знаменитого метрополитена, разглядывая мозаики и фрески, исполненные ненависти и извращенного величия, она плакала. Миссия, определенная Сюзанной самой себе, - узнать другую жизнь и рассказать о другой жизни - казалась невыполнимой. От нее ускользало самое главное, которое что можно бы - с некоторой натяжкой - назвать неразделенной любовью или тайной.
"Ты приехала в театр, на шекспировскую драму, - сказал однажды в сердцах Гость (лучше других понимавший ее тревоги) - а мы здесь живем. Собирайся-ка обратно, не мешай жизнь с искусством, да и вообще сцену лучше не смешивать со зрительным залом." Разревевшись от обиды, Сюзанна, тем не менее, в тот же вечер сказала себе, что пора возвращаться - и чем скорее, тем лучше. Растерянный Хозяин, услыхав о ее решении, расчувствовался. Мы уедем, наконец, в Аркадию, и Сюзанна станет такой же веселой и бойкой, как три года тому назад. Первым делом, думал он, я куплю патентованный матрас. Она так мучается на жесткой кровати казенной квартирки. А на матрасе будет подстилка из новозеландской шерсти, которую она со вздохом показывала мне в брошюрке магазина Wheaton’s. И мы будем - как парочка на этой рекламе - засыпать с запрещенными книгами в руках, а наутро торопиться на работу, а вечером вспоминать об оставленном Отечестве, пить "Кампари", и... Тут его фантазия исчерпывалась - ах да, рассказывать друг другу сны, и вместе смеяться за завтраком.
Но сны не снятся в доме на Западном склоне, Сюзанна больна, а у Хозяина не доходят руки ни до зеркала в ванной, ни до подвала, где свалены ящики с гниющими славянскими книгами, ни до необитаемой мансарды, где изношенный линолеум давно пора заменить на паркет.
