Сью Кид - Кресло русалки

– Не волнуйся, – сказала она монаху. – Еще пара дней, и я вернусь на кухню.

– Не вернешься, – слишком резко сказала я. – Рука заживет только через несколько недель.

Мать сверкнула на меня глазами.

– Недель? – огорчился брат Томас. – Да мы все к тому времени оголодаем. Конечно, пост поможет очиститься от грехов и стать почти святыми, но от нас останутся только кожа да кости.

– Я приведу с собой Джесси, – ответила мать. – Она мне поможет.

– Нет-нет, вам надо окончательно поправиться, – сказал монах. – Я только хотел вас поддразнить.

– Пора возвращаться, – пробормотала я.

Я пошла за ними через кованые железные ворота, потом по ведущей к дому тропинке. Брат Томас вел мать, поддерживая ее за локоть. Она о чем-то болтала с ним. В одной руке я несла банку и половник, а другой направляла луч фонарика.

Он сопровождал нас до самых «Ворот Нелл». Перед тем как скользнуть в них, мать помедлила.

– Благословите меня, – сказала она.

Просьба заставила монаха занервничать, и я подумала: «Какой же он, однако, стеснительный». Он поднял правую руку над головой и неуклюже начертал в воздухе крест. Мать, похоже, осталась довольна и, покачиваясь, пошла через двор к дому».

Я прошла через ворота и посмотрела на брата Томаса поверх стены. Стена была кирпичная и доходила мне до пояса.

– Спасибо, что проводили нас, – сказала я. – Вы ведь не обязаны были это делать.

Монах снова улыбнулся, причем обозначились складки по обеим сторонам рта.

– Мне не трудно. Наоборот, приятно.

– Вы, должно быть, гадали, что мы с матерью там делаем? – Я поставила банку и положила выпачканный землей половник на стену, потом опустила фонарик и направила луч света в гущу деревьев. Не знаю почему, но я внезапно почувствовала необходимость объясниться, возможно от смущения. – Она не просто пришла навестить святую Сенару. Я нашла ее, когда она стояла на коленях за статуей и копалась в земле – хотела похоронить свой палец. Она так измоталась, что в конце концов я вырыла за нее ямку сама. Никак не пойму, правильно я поступила или нет, помогла ей или сделала только хуже.

Монах слегка покачал головой.

– Наверное, я поступил бы так же, найди я ее там, – сказал он. – Как вам кажется – она захотела принести его в жертву святой Сенаре?

– Если честно, я никогда не знаю, что взбредет матери на ум в следующий раз.

Он решился прямо посмотреть на меня все тем же магнетическим взглядом.

– Знаете, многие в монастыре думают, что мы должны были предугадать, что случится. Мы были рядом с Нелл каждый день, и никто из нас не подозревал, что она такая…

Я подумала, он скажет «сумасшедшая». Или «умалишенная».

– …отчаявшаяся, – добавил он.

– Отчаявшаяся – это еще мягко сказано, – согласилась я.

– Верно, я тоже так думаю. В любом случае мы все переживаем.

Мы ненадолго замолчали, потянуло прохладным ветерком. Я оглянулась посмотреть, где мать. Желтый свет лился из окон, пронизывая воздух вокруг дома. Мать уже взобралась на крыльцо и исчезла на кухне.

Я поняла, что не хочу домой. Откинув голову, я посмотрела на небо, на млечную россыпь звезд и на мгновение почувствовала, будто плыву, отчалив от своей прежней жизни. Когда я опустила взгляд, то увидела сильные, загорелые руки монаха, которые опирались о кирпичи в нескольких дюймах от моих, и подумала, что будет, если я коснусь их.

– Послушайте, если вам что-нибудь нужно, мы постараемся помочь, позвоните, – предложил он.

– Ну, мы ведь соседи, – хлопнула я по кирпичам, стараясь этой шуткой отогнать вдруг охватившую меня робость.

Монах рассмеялся и накинул капюшон. Лицо его скрылось в темноте.

Я собрала лежавшие на стене предметы, быстро повернулась и торопливо пересекла лужайку. Не оглядываясь.

Глава девятая

Проснувшись на следующее утро в своей детской комнате, я поняла, что мне привиделся брат Томас.

Я лежала неподвижно, пока комната наполнялась светом, и мне припомнился весь сон о том. как мы плывем по океану, лежа рядом на надувном плоту. На мне был купальник, подозрительно похожий на тот, в который мы с Майком когда-то давным-давно одели святую Сенару. Брат Томас был в своей черной рясе с накинутым капюшоном. Он обернулся ко мне, опершись на локоть и глядя сверху мне в лицо. Вода под нами колыхалась, убаюкивала, и пеликаны ныряли, вытаскивая рыбу. Брат Томас откинул капюшон и улыбнулся так же пленительно, как тогда, в саду, улыбкой, которая показалась мне очень сексуальной. Коснувшись моей щеки рукой, он произнес мое имя: Джесси. Он сказал это своим низким голосом, и я почувствовала, как тело мое изгибается. Его рука проскользнула снизу и расстегнула лифчик. Его губы приблизились к моему уху, и я ощутила жар его дыхания. Я повернулась, чтобы поцеловать его, однако неожиданно, как то бывает в снах, вдруг обнаружила, что в панике сижу на плоту, чувствуя, что время упущено. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась одна только водная гладь да катящиеся по ней волны.

Я редко запоминаю сны. Для меня это были тщетные миражи, маячившие на грани пробуждения и быстро таявшие, стоило мне открыть глаза. Но этот сон запечатлелся в моей памяти со всеми подробностями. Перед глазами все еще стояли жемчужные капли морской воды на черной шерстяной рясе брата Томаса, забрызганной пеликанами. Его горящие синевой глаза. Его пальцы, скользнувшие по моей спине.

На секунду я задумалась над тем, как Хью или, скажем, доктор Илг проанализировали бы такой сон, но потом решила, что мне это неинтересно. Я села на край кровати и стала нашаривать ногами шлепанцы. Расчесала пальцами спутанные волосы, прислушалась в поисках признаков присутствия матери, но дом медленно плыл в тишине.

Вчера ночью мы с матерью просто рухнули в постели, слишком уставшие, чтобы разговаривать. При мысли о том, что сегодня придется вызвать ее на разговор, мне захотелось снова нырнуть под одеяло и свернуться калачиком. Что я ей скажу? «Собираешься еще что-нибудь отрубить?» Это звучало ужасно глупо, но именно это мне и хотелось знать – представляет ли она опасность для самой себя, надо ли поместить ее куда-то, где о ней позаботятся?

Я прошаркала на кухню и, пошарив в шкафчике, нашла пакет «Максвелл-хаус». Кофе пришлось варить в кофейнике с ситечком, которым было уже лет двадцать. Я подумала, известно ли матери хотя бы понаслышке о «Мистер Кофе». Пока агрегат булькал, я прокралась к двери спальни матери и прислушалась. Она храпела на всю комнату. Похоже, ее бессонница исчезла заодно с пальцем.

Я вернулась на кухню. Там еще стояла предрассветная полутьма и было прохладно. Чиркнув спичкой, я зажгла обогреватель, синие язычки газа пыхнули, как обычно. Сунув два ломтика хлеба в тостер, я следила за тем, как спираль нагревается докрасна, и думала о брате Томасе и о том, какой странной была встреча, когда он появился в саду из ниоткуда.

Я думала о нашем разговоре, о том, как пронзил меня его взгляд. О трепете, пробежавшем по моему телу. А потом мне пригрезился сон, о котором как-то рассказывал Хью, сон, где над тобой проносится огромный загадочный самолет и, открывая бомбовый люк, сбрасывает на тебя новое тикающее сновидение.

Тосты приготовились. Я плеснула себе кофе, ничем не разбавляя, и стала пить, откусывая маленькие кусочки. Обогреватель превратил кухню в нечто вроде каролинской кипарисовой трясины. Я встала и выдернула штепсель. Было непонятно, почему я думаю обо всем этом. Например, о брате Томасе – монахе. И не просто думаю, а так пламенно.

Я представила вернувшегося домой Хью и почувствовала себя ужасно уязвимой. Словно какая-то наиболее тщательно охраняемая точка во мне вдруг осталась без защиты, раскрылась, стала доступной со всех сторон – точка, по которой я сверяла собственное «я».

Я встала и пошла в гостиную, посетившее меня во сне чувство вернулось, страшное ощущение, что я отчаливаю. На стене мать в совершеннейшем беспорядке развесила пятнадцать, а может, двадцать фотографий в рамках, у многих края цвета сепии потускнели и обмахрились. Большей частью это были мои и Майка старые школьные фотографии. Отвратительные стрижки. Полуприкрытые глаза. Мятые белые блузы. Помочи. Ди называла это «Стеной Позора».

Единственное фото, сделанное после шестидесятых, изображало Хью, Ди и меня в 1970 году, когда Ди была грудным ребенком. Решительно вглядываясь в каждого из нас, я вспомнила, как Хью установил таймер и мы застыли в позе на диване, заботливо укрытая одеялом Ди – посередине, ее сонное личико вклинилось между нашими подбородками.

В тот же вечер, когда был сделан снимок, мы занялись любовью впервые после рождения Ди. По всем правилам до секса надо было выждать шесть недель. Однако это случилось на два дня раньше. Я прошла в детскую и увидела Хью, склонившегося над кроваткой Ди. Даже хотя она крепко спала, он что-то тихонько ей напевал. Ночник отбрасывал на потолок янтарный свет, который оседал на его плечи, словно слои пыли.