Сергей Антонов - Петрович
Короткие ответы Столетова были убедительны, и в конце концов из длинного списка его провинностей осталась одна-единственная: игнорирование директивы о мобилизации всех сил на срочную косьбу кукурузы.
Обвинение было серьезное, тем более что Столетов некоторое время скрывал директиву от членов правления, нарушая тем самым коллегиальность руководства, и даже Лопатину показал ее не сразу.
Довод, приведенный Столетовым в свою защиту выглядел довольно шатким: по его мнению, посевы еще жизнеспособны, и, если в ближайшие дни пойдет дождь, стебли оживут.
В глубине души Балашову очень хотелось, чтобы проверка посевов подтвердила правоту Столетова. Тогда можно было бы с цифрами в руках доложить суть дела, не допустить несправедливого взыскания, поддержать хорошего человека, у которого забота о завтрашнем дне колхоза перевесила почтение и страх перед форменным бланком.
На это же надеялся и Лопатин.
Чувство неловкости оттого, что ему приходилось разбирать персональное дело председателя колхоза, усугублялось воспоминанием о скандале по поводу поездки в обком. В этом скандале Лопатин считал себя виноватым и раскаивался. Да и присутствие Балашова как-то сковывало его. Однако ощутив в репликах инструктора доброжелательность к Столетову, Лопатин оживился и, когда Катя собиралась записать в протокол разговор о гипнозе, накрыл пятерней лист бумаги и сказал решительно: «Не фиксируй! Чепуха!»
Заботило его только то, что не было еще данных по проверке кукурузы. Светлана, как всегда, мешкала. Приходилось тянуть и слушать ерунду, которую молол бригадир второй бригады.
Во время выступления бригадира зазвонил телефон.
Звонили из обкома. Искали Балашова. Балашов взял трубку и начал с шуточки. Но по мере того как он слушал, лицо его бледнело и вытягивалось. Он проговорил: «Загадочная история», — но спохватился и, покосившись на присутствующих, стал слушать молча. Телефон висел на стене, стоять было неудобно, и Балашов сел на край стола. Слушал он довольно долго, произносил только «да» и «нет» и вернулся на свое место, рассеянно извинившись: «Простите, звонили из обкома».
— Можно продолжать? — спросил Костиков.
Лопатин кивнул.
— У меня такая реплика: человеку, который не выполняет прямых указаний выше нас стоящих организаций, колхозники не могут доверить руководство хозяйством. Снять с работы, и все дело.
— Не кипело, а поспело! — усмехнулся Иван Иванович.
— А я не смехом говорю!.. — вскинулся Костиков. — Поглядите, как он над людями измывается! Вспомни, как на посевной чудил. Велел семена на штуки мерить. Мы перед им гусаками тянулись, рапортовали: «Засеяно сорок тысяч семян на гектар…» Это же курам на смех! А теперь косить не дает!
— Я и сейчас считаю, что косить рано, — сказал Столетов. — За Дедюхиным гнался, чтобы доказать…
Упоминание о Дедюхине почему-то обеспокоило Балашова.
— Одну минутку, — насторожился он. — Какие у вас отношения с Дедюхиным?
— Не жалует он меня.
— Почему?
— Маячу я у него перед глазами «воплощенной укоризною», — грустно улыбнулся Столетов. — За это и ненавидит.
Лопатин не понял и переглянулся с Балашовым.
— Надо было убедить его, — сказал Балашов. — Открыто отстаивать свою правоту.
— Я и старался, — объяснил Столетов. — Гнался за ним до самой станции.
— До станции? — Балашов растерянно взглянул на Столетова. — Одну минутку. Когда это было?
— Позавчера?
— Когда именно?
— Ну днем… Под вечер…
Вопросы Балашова вызывали недоумение, но все молчали.
— И что же вы с ним, поссорились? — продолжал Балашов.
— Почему поссорились? Мирно беседовали. Даже выпивали.
— Минутку! Вам было известно, что Дедюхину нельзя выпивать?
— Выпивать никому нельзя.
— А вы пили?
— Пили.
— Что?
— Зверобой… Нет, зубровку, кажется,
— Сколько?
— Пол-литра.
— Где вы пили?
— В садике. Возле станции.
— А почему не в буфете?
— Не понимаю.
— Почему в саду, а не в буфете?
Терпение Столетова лопнуло. Он поднялся со стула и проговорил:
— Есть такая поговорка, что один чудак может задать столько вопросов, что…
— Спокойно, Захар Петрович! — постучал карандашом по столу Лопатин.
— Почему, почему… Спросите у Дедюхина, он вам разъяснит. Жирно разъяснит, по-дедюхински.
Балашов встал и сказал, опустив голову:
— Дедюхин теперь ничего, к сожалению, не разъяснит, Вчера тело председателя исполкома было обнаружено на станции…
Столетов ошеломленно спросил:
— Где? В садике?
Выдержав небольшую паузу, Балашов ответил:
— Да, в садике. Возле клумбы.
И сразу спросил:
— Как вы попали на станцию? На попутной? На мотоцикле?
Шофер Костров испуганно-вопросительно посмотрел на Столетова.
— Чего ты боишься? — сказал Столетов. — Говори, как было.
— Ну, значит, еду с известью, — начал Костров, запинаясь. — У околицы Захар Петрович. Вскакивает на подножку. «Вези на станцию». — «Сперва известь, — говорю, — надо сгрузить, Захар Петрович». — «Мне, — говорит, — срочно. После, — говорит, — сгрузишь. Мне, — говорит, — с одним приятелем надо покончить». Приехали на станцию. Захар Петрович соскочил… «Езжай, — говорит, — домой, известь сгружать…» — «А вы, — говорю, — как же?» — «А я пешком дойду, — говорит…» Больше ничего не знаю, — добавил он с облегчением.
Все молчали. Только бригадир обратился за уточнением к Кострову:
— Так он тебе прямо и сказал — «Покончить»?
Костров растерялся, а Столетов раздраженно бросил:
— Да. Так и сказал.
— А тогда у меня к тебе, Петрович, будет вопросик… Только не знаю, как сформулировать.
— А ты давай без формулировок, — посоветовал Лопатин. — По-будничному.
— Про какую это он укоризну говорил? — наклонился бригадир в сторону Столетова, словно приготовился не упустить ответа. — Про ненависть? Я недопонял. Пускай разъяснит.
Столетов молчал. Он вспоминал свою последнюю беседу с Дедюхиным, вспоминал его бледное лицо, мутные глаза, вспоминал словечко «Паганель» и с недоумением чувствовал, что ему жаль этого человека.
— Разъясни, Захар Петрович, — напомнил ему Лопатин.
— Не имеет, значения… Дела личные. Нечего тут разъяснять.
— Конечно, — протянул Костиков. — Поскольку «приятеля прикончить», значит разъяснять нечего…
— Не «приятеля», а «с приятелем», и не «прикончить», а «покончить». Да ты что? — потемнел Столетов. — Думаешь, я ему в рот воронку загнал?
— А ты не ори! — сказал бригадир. — Не на посиделках.
— А ты не плети чего не следует… — впервые за все заседание Столетов вышел из себя.
Начался шум, но в это время принесли данные подсчета стеблей, принесли для наглядности и образцы кукурузы, и члены бюро склонились над цифрами.
Результаты проверки оказались неутешительными. Уцелело пятнадцать-двадцать процентов стеблей — не больше. Остальные опалены так, что их не оживишь и святой водой, не то что дождями.
— Не может быть, — сказал Столетов. — Наверное, Светлана на тычке считала.
— Хочешь сказать, что она нарочно, с целью? — осклабился бригадир. — Гробит своего любимого председателя?
— Этого я не хочу сказать. Просто по неопытности. Дошла до ближнего бугра и стала считать. А там и так видно, что все посохло. Там суховей обдувает…
— Минутку! — сказал Балашов. Он один не подходил к столу и совершенно не интересовался состоянием посевов.
То обстоятельство, что Дедюхин был на полустанке вместе со Столетовым, поразило его. В обкоме этого еще не знали. По телефону сообщили только, что причиной сердечного приступа был алкоголь. Таково было медицинское заключение.
Одинокая выпивка председателя исполкома на полустанке казалась необъяснимой и смахивала скорее на самоубийство, чем на выпивку. Запуганный врачами Дедюхин боялся спиртного, как огня, и не пил не только водки, но даже и пива.
Теперь, когда выяснилось, что выпивал он не один, а со Столетовым, дело осложнялось еще больше.
Отношения Столетова с покойным были далеко не приятельскими — это знали все. Реплика Столетова о том, что Дедюхин его ненавидит, вряд ли звучала сильным преувеличением.
Чем больше обдумывал Балашов несчастное событие на полустанке, тем темнее оно казалось.
И правда, каким образом два недруга, один вовсе непьющий, другой тоже спиртное не особенно жалующий, сели за пол-литра и стали чокаться? Почему они свиделись не где-нибудь, а именно на пустом, безлюдном полустанке? Что подразумевал Столетов под «воплощенной укоризной»?
Если Костиков станет утверждать, что Столетов заставил Дедюхина выпить насильно, — опровергнуть такое утверждение, каким бы диким оно ни казалось, — будет нелегко. Самому господу богу не разобраться, что было у Столетова на уме, когда он выпивал с Дедюхиным.
