Пол Боулз - Нежная добыча
Хасинто сердито отвернулся и пошел к путям. Он злился на ее глупость — она думала, что у него хватит денег заплатить ей: наверняка ведь много захочет. Он шел, пока не попал на кладбище. Там было пустынно, если не считать серых ящериц — они разбегались с тропы у него под ногами. В дальнем углу стояло небольшое квадратное строение с белой каменной женщиной наверху. Он сел в тени и вынул сигареты.
Раздался свисток поезда, начавшего свой путь к морю, где люди питаются только рыбой и путешествуют по водам. Хасинто сделал несколько первых затяжек очень медленно и тщательно, задерживая дым в легких, пока не опалило края души. Через несколько минут ощущение стало сгущаться — от затылка двинулось к плечу. Как будто на нем — тугие металлические доспехи. В этот миг Хасинто посмотрел на небо и увидел высоко над собой крохотные черные точки — то были стервятники, они медленно кружили и осматривали равнину под полуденным солнцем. За ними стояли облака — глубокие и вековечные. «Ой!» — вздохнул он, закрыв глаза, и ему пришло на ум, что именно туда смотрят изо дня в день мертвецы, лежащие вокруг. Вот все, что они видят, — облака и стервятников, которых нет нужды бояться, поскольку сами они надежно упрятаны в святую землю.
Хасинто курил, все глубже погружаясь в наслаждение. Наконец он откинулся на спину и пробормотал: «Теперь я тоже мертв». А когда открыл глаза, был все тот же день, но солнце в небе стояло очень низко. Поблизости беседовали какие-то люди. Он прислушался; то пришли покурить проводники, они обсуждали жалованье и цены на еду. Хасинто не поверил ни одной цифре, которые они так небрежно называли. Они врали, чтобы произвести друг на друга впечатление, и даже сами не верили сказанному. Он выкурил половину второй сигареты, встал, потянулся и, перепрыгнув через кладбищенскую ограду, пошел к станции окольным путем, чтобы не разговаривать с проводниками. Когда эти люди курят, им всегда нужно больше и больше общения; ни за что не оставят собрата-курильщика в покое.
Он подошел к привокзальной закусочной и, стоя на улице, наблюдал, как внутри железнодорожники играют на бильярде. Наступал вечер, и молнии в небе становились все заметнее. Хасинто пошел по длинной улице в центр города. Мужчины в дверях и перед домами играли на маримбах — втроем или вчетвером, а иногда, вяло — в одиночку. Маримбы и марихуана — единственные хорошие вещи в городе, подумал Хасинто. Женщины — страхолюдины и грязнули, а все мужчины — воры и пьяницы. Он вспомнил троих на вокзале. Эти должны быть в гостинице на площади. Он пошел чуть быстрее, а его глаза, покрасневшие от того, что он мало спал и перебрал травы, открылись немного шире.
С аппетитом поев на кромке рыночного фонтана, он почувствовал себя очень хорошо. Семьи горцев расположились у боковой стены собора — некоторые уже спали, другие готовились ко сну. Почти все ларьки на рынке были темны; несколько фигур еще стояли перед лотком с холодным соком. Хасинто нащупал в кармане окурок и целую сигарету и, охватив их пальцами, двинулся через городской сад. Небесные фейерверки сверкали очень ярко, но грома не было. По всему городу мурлыкали и звякали маримбы: некоторые вблизи, некоторые в отдалении. Легкий ветерок раскачивал в саду ветви лимонных деревьев. Хасинто задумчиво шагал, пока не дошел до скамьи прямо перед входом в гостиницу. Он уселся и стал нахально курить окурок. Через несколько минут стало легче верить, что одна из двух желтоволосых женщин скоро выйдет. Он выкинул окурок, откинулся на спинку и уставился на гостиницу. Управляющий установил над входной дверью громкоговоритель, из него раздавались треск и шипение, заглушая музыку маримб. Иногда из хаоса прорывались несколько громких аккордов оркестра, а время от времени казалось, что в этом шуме говорит мужской голос. Хасинто это раздражало: женщины скорее всего захотят остаться внутри, где лучше слышно.
Прошло много времени. Радио замолчало. Голоса из сада растворились в улицах. У собора все спали. Казалось, и маримбы должны умолкнуть, но поднимавшийся порой ветерок приносил долгие трели с окраины и уносил обратно.
Стало очень поздно. Ни звука, кроме шуршания лимонных листьев и плеска струи в водоеме посреди рынка. Хасинто привык ждать. И полночи спустя, из гостиницы вышла женщина, постояла мгновение, глядя на небо, и направилась через дорогу в сад. Со своей скамьи в темноте Хасинто наблюдал, как она подходит. Он был разочарован. Женщина вновь взглянула наверх перед тем, как вступить под сень лимонных деревьев, и тут же села на соседнюю скамью и закурила сигарету. Он подождал несколько минут. Потом сказал:
— Сеньорита.
Желтоволосая женщина вскрикнула: «Ой!» Она не заметила его. Вскочила со скамейки и вгляделась в темноту.
Хасинто передвинулся на край и спокойно повторил:
— Сеньорита.
Та неуверенно, по-прежнему всматриваясь, пошла к нему. Он знал, что это уловка. Она видела его совершенно отчетливо, когда освещалось небо. Когда она приблизилась к скамье, он жестом предложил ей сесть рядом. Как он и подозревал, она говорила на его языке.
— Что такое? — спросила она. В конце концов, разговор на чужом языке на вокзале был лишь для вида.
— Садитесь, сеньорита.
— Зачем?
— Потому что я так говорю.
Она рассмеялась и отшвырнула сигарету.
— Это не причина, — сказала она, садясь на другой конец скамьи. — Что вы делаете здесь так поздно?
Она говорила старательно и правильно, как священник. Он ответил:
— А вы, что вы ищете?
— Ничего.
— Нет. Вы что-то ищете, — серьезно возразил он.
— Не спится. Очень жарко.
— Нет. Не жарко, — сказал Хасинто. Ощущая в себе все больше уверенности, он вытащил последнюю сигарету и закурил. — Что вы делаете здесь, в этом городе?
— Проездом на юг, к границе, — ответила она и объяснила, что путешествует с двумя друзьями, мужем и женой, и часто выходит на прогулку, когда те ложатся спать.
Хасинто слушал, вдыхая и выдыхая дым. Вдруг он вскочил. Дотронувшись до ее руки, он сказал:
— Пойдемте на рынок.
Она поднялась, спросив «Зачем?», и пошла с ним через городской сад. Когда они оказались на улице, он, резко сжав ее запястье, произнес сквозь зубы:
— Посмотрите на небо.
Она подняла голову — недоуменно, чуть боязливо. Хасинто тихо и напряженно продолжал:
— Бог мне свидетель, я пойду сейчас в гостиницу и убью мужчину, который приехал сюда с вами.
Ее глаза округлились. Она попыталась вырвать руку, но он не пустил, а сунулся к ней лицом:
— У меня в кармане пистолет, и я убью этого мужчину.
— Но почему? — слабо прошептала она, оглядывая пустынную улицу.
— Я хочу его жену.
Женщина сказала:
— Это невозможно. Она закричит.
— Я знаю владельца, — произнес Хасинто, вращая глазами и усмехаясь. Женщина, казалось, поверила ему. Теперь он ощущал, что вот-вот произойдет нечто важное.
— А вы, — сказал он, грубо выкручивая ей руку, — вы не закричите.
— Нет.
Он вновь указал на небо.
— Бог мне свидетель. Вы можете спасти жизнь своего друга. Пойдемте со мной.
Ее сотрясала сильная дрожь; когда они, спотыкаясь, шли по улице, и он на миг отпустил женщину, она бросилась бежать. Одним прыжком Хасинто настиг ее, остановил и вновь посмотрел на небо, еще раз повторив угрозы. В ярких вспышках молнии она видела его широко раскрытые глаза с красными прожилками и совершенно пустое лицо. Она машинально позволила ему толкать себя по улицам. Он больше ее не отпускал.
— Вы спасаете жизнь друга, — говорил он. — Бог вас наградит.
Она шла дальше, всхлипывая. По дороге к станции они не встретили ни души. Почти дойдя до нее, они сделали большой крюк по окраине города и наконец пришли на кладбище.
— Это святое место, — пробормотал он, быстро перекрестившись. — Здесь вы спасете жизнь друга.
Он снял рубаху, расстелил ее на каменистой почве и толкнул женщину на землю. Не осталось ничего, кроме настойчивых, беззвучных вспышек в небе. Она зажмурилась, но вздрагивала при каждой вспышке даже с закрытыми глазами. Ветер стал жестче, и ее ноздри забивало запахом пыли.
Он довел ее до сада и там отпустил. Потом сказал:
— Спокойной ночи, сеньорита, — и быстро зашагал прочь. Он был счастлив, потому что она не попросила денег.
Придя в город на следующий год, он четыре дня ждал на вокзале поезда. В последний день пошел на кладбище и сел у маленького квадратного строения с каменной женщиной наверху. По земле ветер гнал пыль. В небе висели огромные облака, и в вышине над ним были стервятники. Он курил и вспоминал желтоволосую женщину. А через какое-то время заплакал и скатился на землю, всхлипывая и загребая руками камешки. Мимо шла старуха-горожанка, каждый день навещавшая могилу сына. Увидев его, покачала головой и еле слышно пробормотала:
