ЮСТЕЙН ГОРДЕР - ДИАГНОЗ и другие новеллы
АЛКОГОЛЬ
— МНЕ НАДО ПОЛУЧИТЬ билет. До Осло на 22.20…
— У вас есть номер заказа?
— Номер…
— Вы не получили номер заказа?
— О, да… подождите… минутку… Посмотрим… XZ-восемьсот двенадцать.
— …Хатлестад?
— Да. Енни Хатлестад…
— Пятьсот девяносто две кроны.
Енни оплатила билет чеком Бергенского банка.
Давным-давно не была она в аэропорту. Её будто ударила мысль о том, что, должно быть, она в последний раз путешествует самолётом. Возможно, она в последний раз выписывает чек.
— А чемодан?..
— …Сдадите у стойки vis-a-vis[60].
ЕННИ ИДЁТ наискосок через зал отправления. Там она выбирает между ухоженной женщиной под тридцать и мужчиной ей под стать. Они наверняка прошли школу улыбки. Она выбирает мужчину.
— Я сразу увидел, что это ты, — говорит он, когда она подаёт ему билет. — Но обычно я жду, пока не увижу билет.
Ну вот, её, вероятно, снова увидели насквозь! Второй раз за один день! Как можно не понять, что она больна?
Она непонимающе смотрит на него. Он широко улыбается.
— Енни! — говорит он. — Ты меня не помнишь?
— ?..
— Ты посмотри мне в глаза…
— О, Аннерс!! Ну конечно же… Я целиком занята своими мыслями. Аннерс Лёвстаккен!
— Верно. Третье ноября шестьдесят шестого… Это я отвозил тебя домой после завтрака у русских.
— Несмотря на то, что это было семнадцать лет тому назад…
— Разве это не ты вышла замуж? За какого-то театрального деятеля в Тронхейме?
— Да — и разошлась…
— А что теперь?
— Что?
— А теперь? Свободна?
Свободна. Именно сейчас. Енни не понимала смысл этого слова. И всё равно оно спровоцировало её. Что значит: человек — свободен?
— Ты в Осло? Что-нибудь случилось?
— Да, в Осло.
— Дела?
Енни ужасно разозлилась. А может, это как раз то, что ей нужно. Чтобы чуточку согрелись щёки, чтобы кровь быстрее текла по жилам.
— Мне на конференцию… в Хельсинки.
— Как интересно! А чему посвящена?
— Адреналину. Синтетическое производство адреналина.
Теперь она с ним рассчиталась. Он широко улыбнулся и протянул ей посадочный талон.
— Счастливого пути, Енни! Я был чуточку влюблён в тебя, знаешь…
Поворачиваясь спиной к нему, она выдавила застывшую улыбку. Он всё ещё не забыл те времена.
ЗАЛ ОЖИДАНИЯ ТАК И КИШИТ важными персонами. Пасхальные туристы вперемешку с чопорными бизнесменами. Последних всё-таки большинство.
Настоящие пингвины с зонтиками и с кейсами…
Енни видела их насквозь.
Она пошла в кафетерий. Не выпить ли ей бокал кампари?
Одно несомненно — средства на это у неё имелись. Енни никогда раньше не располагала такими большими деньгами, как теперь.
Кампари…
Несколько недель тому назад она называла его божественным напитком. То была роскошь, которую она лишь изредка могла позволить себе. С красным вином она была много щедрее.
Почему она не купила бокал кампари? И ещё один? И ещё один. Чтобы потом закруглиться ещё и бокалом портвейна. Да почему бы ей не надраться до чёртиков по пути в Осло? Для этого у неё достаточно серьёзных причин. Бокал кампари наверняка пошёл бы ей на пользу. Да и они в Саннвикене наверняка поняли бы это…
У Енни в разные периоды жизни были чрезвычайно доверительные отношения с алкоголем. Особенно в первое время после того, как она уехала от мужа, от Юнни. Он временами пил так сильно, что только по одной этой причине она сама утратила страсть к алкоголю. Потом она снова навёрстывала упущенное и снова отказывалась… Но несколько бутылок красного вина сопутствовали ей постоянно. И они выпивались ею в одиночестве так же часто, как и вместе с друзьями.
Вино обладало парадоксальным свойством. Оно делало её отношение к миру более близким и более тёплым. Но и создавало дистанцию ко всему окружающему, дистанцию, необходимую для понимания мира как единого целого.
После бутылки красного вина мир оказывался ровно на таком расстоянии от Енни, что она была в состоянии понять его. Тогда она порой подходила к окну, надолго останавливалась возле него и выглядывала наружу. Ни дом, ни вершина дерева, ни один человек там, снаружи, совершенно не интересовали её. Причина её равнодушия крылась в том, что она так высоко поднималась надо всем…
Однако при счастливом стечении обстоятельств случалось так, что она думала о жизни в её обыденности, думала о Вселенной, о мировом пространстве. И о самой себе как о части великого целого.
Ей не было по-настоящему ясно, вызывалось ли это состояние вином или же вообще оно присуще ей самой. Потому что подобные мысли на следующее утро всегда исчезали.
На другой же день было понятно, что все пошлости мира близки ей. Что это — тысячи мелочей. Но тогда уже все вещи утрачивали теплоту вчерашнего дня.
Вино научило Енни только щуриться в ответ на многочисленные перемены в жизни. Возможно, днём она видела разные детали отчётливее, чем ночью. Но тогда за счёт целого, за счёт поверхностного обзора. Если какая-то «целостность» тогда существовала. Если только не была абстракцией. И, стало быть, свойством, присущим вину…
Даже смерть была приемлема после нескольких бокалов…
Наипервейшим качеством вина должна была бы быть терпимость. Не смирение, не уступчивость. Эти качества не имели ни малейшего отношения к природе вина. Но настойчивость, наступательность и настроенная в пользу «да» терпимость. Примирение… да, соединение — тоже.
Диагноз, думала она, известие о смерти — это она приняла бы после целой бутылки вина. Тогда она могла бы выбирать, пройти ли ей свой путь — этап за этапом — или же сразу положить конец всему. И значит, ждать, пока терпимость, присущая вину, не окутает всё своим примиряющим покровом…
А теперь Енни стояла в кафетерии в аэропорту Флесланн и собиралась заплатить за бокал кампари. Но потом извинилась и передумала. Теперь ей хотелось быть трезвой.
Проблема ныне заключалась не в том, чтобы оставаться трезвой, а в том, что она не чувствовала себя достаточно трезвой. Если бы купить себе напиток, заставивший бы её протрезветь ещё сильнее, чем она была, она пошла бы на это. (Почему не придумали такой напиток?)
ЕННИ ОГЛЯДЕЛАСЬ в зале отправления.
Несколько пассажиров, похожих на пингвинов, сидели за бутылкой водки или с чашкой кофе в холодном помещении. Склонившись над кейсом с документами. Или хорошенько укрывшись за развёрнутой газетой. Но большинство дёргалось и прыгало во все стороны, совершенно механически, словно в старых немых фильмах.
Люди они были современные. Они напоминали ей роботов. Одному за другим приходилось посылать телеграммы в разные города.
За дверью небо было ясное и звёздное. И возможно — холодно. Но внутри здания было ещё холоднее. Ледяной ветер проносился здесь между людьми.
Енни почувствовала, как ночь манит её выйти на воздух. Да и никакого утешения здесь, в зале отправления, не найти. Никакой терпимости. Никакого примирения.
На воздух! — думала она. Выйти в ночь!
Было начало десятого. До отлёта оставалось ещё около часа.
А если она не успеет вовремя на свой самолёт, наверняка завтра рано утром в Осло полетит другой…
Багажа при ней не было. Ей надо было думать только о самой себе.
ПОНИМАНИЕ
ЗА ДВЕРЬЮ ЗАЛА ОТПРАВЛЕНИЯ почти совсем темно. Высоко над апрельской ночью висит ковёр, сотканный из сверкающего света. Каждая лампочка в этом узоре, похожая на грушу, блестит на тысячную долю ватта.
Енни прогуливается мимо автобусов, и такси, и всех взятых напрокат автомобилей. Не быстро, но решительным шагом. Она пересекает дорогу и отправляется в берёзовую рощу.
Во мраке роща выглядит как неприступная непроходимая чаща. Но Енни находит тропку, что скользит меж стволами.
Она узнаёт терпкий, почти кисловатый запах весны. Запах прелой земли. Но и сладостное благоухание пробуждающейся жизни. Это даёт ей ощущение чего-то неподдельного, первобытного…
Она прикасается к стволам деревьев, цепляется за свисающие вниз ветки, ощупывает крошечные почки. Потом надолго останавливается и крепким объятием охватывает берёзовый ствол.
Это — мой мир, думает она. Вот таков он здесь и есть…
ОНА УХОДИТ так далеко, что уже не видит огней аэропорта. Будто посторонний шум, доносится ужасающий грохот, с каким начинает работать двигатель реактивного самолёта.
Она выходит к прогалине в лесу. Здесь она садится на пенёк. Она разгребает руками траву, ощущает пальцами холодную землю.
Потом она поднимает со склона холма большой камень и кладёт его на колени. Он такой тяжёлый, и так приятно держать его в руках. Он такой массивный. Такой солидный.
