Илья Зданевич - Собрание сочинений в пяти томах. 1. Парижачьи
Был он женат, да. Но это не имело ни какого значения ни для него ни для его жены. Она проводила все время вдали от него, не встречаясь с ним днями, вела образ какой хотела и весьма дурной репутацией и искала иногда этого зверя, чтобы разнообразить свой стол. Он обращался с ней жестоко, видел в ней мясо и пробовал тут ремесло мясника, которое вообще не мог изучить по недостатку времени. Впрочем, его подчас влекло к ней и может быть привычка вынуждала его функциональный организм давать перебои при мысли о ней. Но это были перебои и как старый “констриктор боа”[9] из провинциального цирка, он относился к перебоям внимательно и старался прочистить как можно скорее карбюратор, что ему и удавалось. Его жена была та, что так подходила и не могла не быть обозвана лебядью.
Но общество женщин было мало привычно для него и он становился с ними нагл из трусости и никогда не мог понять как следует как надо обращаться с этими двигателями. Привычка проводить все время в обществе мужчин и своеобразная внимательность, склонность рассматривать сделали его платоном. Уже он смотрел на молодчиков взглядами которые. С мужчинами он знал как себя держать, он не терялся не боялся знал их прирожденную ограниченность и неспособность к диалектике или способность к недиалектике и мужской мозг ему был также понятен как и Канту. Он умел обращаться и с ним и с ним и потому предпочитал мужское общество. Его друзья были ему преданы и все извиняли за его грубость и простоту превращений.
Лицедей никогда не давал понять ни ему ни кому другому никак чего. Но жест кожуха обращавшегося с ним как с мячом, поставил его на одну минуту на его место и он забыл... исчезло из памяти обо всех этих историях о разоблачениях намеках щеголя и то, что его положение тут и присутствие так сложно, так как приходится и ждать разстригу и бороться против щеголя, не зная ничего ни о щеголе, ни о разстриге. Ощущения от рук кожуха были сильнее чем все мысли и он резонер нравоучитель диалектик он светский болтун и прожженный чревовещатель на минуту сдался и уступил непосредственному осязанию лап инженера и изобретателя, поднявших его на воздух и бросивших в кресло.
Но непроизвольное движение в сторону защиты заставляло его быть всегда настороже. Если бы он отдался охватившему его волнению — несомненно он вышел бы сухим из воды. Но возраст, практика в течение стольких лет делали его совершенно отравленным. И он уже действовал по инерции не сознавая, что действует по инерции и что ему не дано преобразиться перестроить жизнь переделать себя. Он отдался самому себе вместо того, чтобы отдаться кожуху, хотя возможно вина лежала и на кожухе, а не только на нем и даже кожух был повинен в своем резком движении, в которое он не смог вложить не сумел той деятельности навязчивости, которая отгородила бы лицедея от тех вопросов, которые могли бы только прогнаны на минуту и по желанию ньютона возвращались назад озимь, а не яровая.
Заподозрить кожуха было первым делом, после того как лицедей оказался в кресле. И теперь он отыгрывался с опозданием проиграв партию и потеряв в самом начале пару пешек щеголю. Движенье кожуха — говорит ли оно о чувствах к нему самому или это только уловка, чтобы скрыть чувства к щеголю, о которых он мог знать и о чувствах, которые к лицедею он также мог узнать.
Этот вопрос должен быть решен и решен как можно скорее, пока не приехал разстрига. А что если разстрига был здесь? Его жена тоже запутана в эту историю? Каково ее положение? Если бы они все уже сидели за столом в лесу, все было бы так просто, а теперь? И к удивлению кожуха, который уже перестал смеяться и смотрел на лицедея пораженный, лицедей положив руки на ручки кресла, сидел молча и выражение лица только что у него бывшее сменилось не то вопросительным, не то равнодушным.
Кожух хотел спросить. Но его взгляд упал на руку лицедея, которая порывистым движением достала из кармана портсигар. Тогда кожух, придя в бешенство, взял из рук лицедея портсигар, спрятал его обратно ему в карман, достал свой и предложил. Они закурили. Молчали. Молчание свалилось на кожуха и раздавило его. Лицедей стал как бы женщиной. И кожух не мог ничего вымолвить.
Но объяснение, которое он дал этому молчанию, ничуть не соответствовало тому, как он это внезапное молчание ощущал. Поэтому он решил успокоиться и закачавшись на своем стуле потянулся в ожидании и дыму не спуская глаз с лицедея от которого он ждал удара и хотел на этот раз вовремя предупредить движение руки лицедея.
Но тут лицедей, чувствовавший себя обессиленным и уничтоженным подвластным гиганту минуту назад, чувствовал себя на своем месте и считал свое положение вновь выигранным. Поэтому он нисколько не торопился, видя что зверь был укрощен и теперь только остается это укрощение за собой закрепить. Поэтому курил он медленно, откинув голову и не глядя на кожуха, так как он знал, что кожух следит за ним и не давая ему возможности взглянуть в его глаза, в которых зверь может обнаружить еще не успокоившееся движение, которое ему покажется опасным и тогда ничем уже укротителю не удастся предупредить этот прыжок, который может оказаться для него роковым.
— Милый друг, сказал он небрежно докурив папиросу, дайте мне пепельницу.
Кожух встал принес пепельницу. Сражение было выиграно. Нужно было пользоваться плодами этого выигрыша.
— Милый друг Вы не забыли вероятно цель моего сегодняшнего посещения.
— Вы говорите о препарате
— Допустим о препарате. Я весь внимание и цель.
— Его должны доставить с минуты на минуту. Ваша жена сообщила мне утром, что изготовлен он будет только к полудню и что она его пришлет на несколько минут позже полдня. Но Вы не откажетесь подождать у нас немного времени еще остается до завтрака
— Да я знаю. Охотно. Подождем разстригу и поедем вместе в лес.
Лицедей не пропустил мимо это замечание.
— Вы знаете что препарат привезет разстрига. Но мне казалось, что Вы никогда не интересовались делами В[ашей жены].
[В рукописи не хватает трех страниц]
Лицедей решил попробовать почву.
— Ваши указания меня вполне удовлетворяют. Конечно, если состав готов только сейчас, то его только сейчас моя жена и может Вам прислать. Но я думал, что он был готов еще вчера и тогда она Вам могла передать еще вчера через Вашу жену
— Через лебядь
— Ну да, ведь вчера же она провела время с Вашей женой. Как она проводит последнее время каждый вечер.
Кожух не разобрался в этой инсинуации как следует, он только почувствовал что лицедей нанес ему решительный удар. Но из инстинкта самосохранения, падая, он бросил ответный и не опоздал.
— Вы кажется ошибаетесь. Моя жена мне ничего не говорила об этом, а вашу видели вчера в обществе купчихи.
Каждому позволено зализывать его раны. Соперники решили объявить перемирие и замолчали.
Кожух сам не заметил фразы, которую он бросил — так инстинктивно и может быть машинально он ее бросил. Он ничего не знал о вчерашнем дне своей жены, она ему ничего не сказала утром, кроме того, что она видела купчиху и он ни о чем ее не расспрашивал. Но когда он говорил ей об умнице, она молчала. Первый раз в своей жизни он только что убедился в том, что молчание может быть содержательным. Таким же содержательным считал он и вчерашнее молчание жены.
Считал теперь.
Фраза, брошенная лицедею, была воплем надежды. Но как только он надежду выразил всякая надежда пропала. Ну конечно лицедей не ошибается — свидетельство врага уже представлялось ему совершенно достоверным и ему он верил так же как и не доверял. Конечно жена его видела купчиху мельком. Но противоречия умницы в сроке изготовления состава и его присылки — все это скрывало очевидно тот же факт и понадобился разстрига, чтобы все это сокрыть. Пускай приедет, отлично, мы посмотрим. И чего хочет тут муж лицедей с его странным двусмысленным поведением при появлении. Какие поручения пришел он сюда исполнять данные ему его женой? Заговор? Против него целая цепь? Друзья стали врагами. Кожух встал и зашагал, увидев, как вся обстановка вокруг изменилась.
Лицедей разглядывал своего противника. И тот, и уверения его казались ему непреложными. Но встречи его жены с лебядью ему казались в порядке вещей и даже встречи его жены с купчихой казались бы ему в порядке вещей, но слова кожуха были необычны и та необычная сила, которая шла за ним и была в них заключена, переворачивала все всячески и наизнанку знания. Он знал купчиху и какие бы то либо отношения умницы с ней, по его мнению, должны были принять оборот совсем недопустимый и неприятный. И по мере того как молчание длилось, удар слов кожуха в него разрастался разгорался превращался воспламенялся становился трескался рассыпался чернел и коптел. Он забыл опять, как тогда, когда минуту назад кожух поднял на руки щеголя и свои чувства к кожуху, которые обуревали его когда приехал он сюда. И только жалость к самому себе к тому, что запутан он несмотря на его желания в чепухе, тогда как не так хотел он проводить время здесь щемила теребила и дергала.
