Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2009)

— Я у вас в Барнауле бывал, бывал, — продолжал Эрмен, не глядя, достал зажигалку и прикурил второму. — Я такси, типа, гоняю. Больше в Горно-Алтайск, но и к вам тоже бывает, бывает. Ты не смотри, что мы сейчас такие. Это ж день рожденья, грех не выпить, праздник. И на свои гуляем. Вот это, видишь, Алик. Он из Чечни пришел. Вон видишь, какое лицо. Он сам лично Дудаева брал. Правда, Алик?

— Слышь, земляк, дай сто рублей, — качаясь, обернулся Алик к Славке. У того даже глаза стали большими.

— Зачем?

— Зачем! — почему-то обрадовался такому ответу Алик. — Ты слышь, а зачем! — Он засмеялся глухо, толкнул Эрмена в плечо и сам чуть не упал, а потом сделал зверское лицо и снова посмотрел на Славку: — Ну, того: давай сотню.

Во мне все закипало и тут не выдержало:

— Вы чего сюда пришли? Мы вас что, звали? Идите отсюда, мы с вами не знакомы. И не собираемся вам ничего давать!

Алтайцы вскочили на ноги, как ужаленные. Алик сконцентрировал на мне взгляд, но Эрмен увел его, толкая, как бычка, в грудь.

— Ты чего с ними разговаривать взялся? — зашипела я на Славку. — Тебе же говорили: ни в какие контакты с местными!

— Они мирные, спокойные. Я контролирую ситуацию. К тому же разве тебе самой не хотелось узнать, как живут здесь люди?

Нет, в тот момент мне уже не хотелось. Я не этнограф. Да, я интересуюсь алтайской эпической поэзией, историей и культурой, но этот интерес не требует полевых вылазок, не требует соприкосновения с народом, я не Максим Горький. Да и что я, не знаю алтайцев? Еще как знаю: и скромную, нежную Айару, что училась двумя курсами меня младше, и бойкую Чечек с разбойничьими глазами, она переводила по моей просьбе эпосы, и задумчивого Мергена, и Айрата, и Эмила, и еще — аспирантов, музыкантов, артистов, певцов... Мы приехали сюда в рай, а в раю совсем не обязательно знать, как живут люди. Я была настроена решительно. Мне никто не был нужен.

Но наши новые знакомые думали иначе, да и Славик с его гуманизмом и человеколюбием ощущал уже себя виноватым в моей вспышке. Когда кореша пошли на сближение, он шагнул к ним, как миссионер к пастве.

— Ты не обижайся, земляк, мы ничего не хотели, — начал Эрмен.

— Да ладно, я все понимаю, — кивал Славик.

— Мы по-свойски, — продолжал Эрмен. — Мы не бандиты какие-нибудь.

— Да все нормально, чего уж...

Не прошло пяти минут, а они уже сидели рядком и разговаривали.

— И что же вы, пешком из Улагана идете? — делал Эрмен большие глаза.

— Ну, не всегда, нас тут подбросили... километров десять...

— Пешком с Улагана, прикинь! — сообщал Эрмен Алику и сбивался на алтайский. Они быстро обсуждали это и возвращались к Славке: — А после на Телецкое, да? У, там красиво! Там так... — Он искал слово, как будто оно застряло у него в зубах. Не нашел, сплюнул и сказал снова: — Да, там красиво. А оттуда потом как?

— Мы еще не думали.

— Вы только вот что... вы того... — заволновался вдруг Эрмен. — Вы что же, и через Коо пешком пойдете?

— Ну да, а как же еще?

— Нет, не ходите, нельзя это! — Глаза у Эрмена стали огромные, а лицо — детски испуганным. — Там такие люди живут! Туда даже мы не ходим, а вам точно нельзя.

Я про себя присвистнула. Ситуация менялась: алтайцы из враждебного лагеря, о котором нам три дня подряд рассказывали страшилки у костра, вдруг переметнулись на нашу сторону. Все становилось еще более интересно: что же это за Коо, которой боятся даже свои? А наши новые знакомые быстро и возбужденно что-то между собой обсуждали.

— Вот что, земляк, — хлопнул потом Эрмен Славика по плечу. Тот чуть не упал. — Я тебя довезу. У меня машина есть, я тебя довезу. (Мы со Славкой переглянулись: “Хочешь, постопим?” — хитро сощурились его глаза.) Но не сегодня, — сказал Эрмен. — Ты видишь, я сегодня какой. Завтра. Завтра точно довезу. Пойдем сейчас к сестре в гости. Вон видишь, стоит. Это моя сестра. Пойдем, переночуешь у нее, а завтра я возьму машину и тебя довезу. И даже денег не возьму. Пойдем.

И они с Аликом поднялись и повлекли Славика за собой. Хочешь, постопим... На такой поворот я была не готова.

— Эй, да вы куда? Слав? — крикнула я им в спины.

— А это кто? Жена, да? — спросил Эрмен, вдруг обнаружив меня. Они остановились и пытались на мне сосредоточиться. А Славик стоял и продолжал близоруко, совершенно обезоруживающе улыбаться. Когда он так улыбается, что бы с нами в этот момент ни происходило, я успокаиваюсь: все кончится хорошо.

— Жену берем с собой, — постановил Алик.

— Без вопросов, — согласился Эрмен.

Я всплеснула руками:

— Славка, да куда мы пойдем?

Тут я заметила, что он мне усиленно подмигивает. Значит, у него есть план.

— Хорошо, а рюкзаки? — сказала я.

— Рюкзаки! — обрадовались наши новые друзья. — Рюкзаки тоже берем с собой.

Они схватили их и закинули себе на плечи, а потом взяли Славика под руки и повлекли. Я бросилась за ними.

— И как вы, туристы, с рюкзаками ходите? — со смехом говорил Эрмен. — Я не пойму. Мы в тайгу просто так идем, а вы — с домом.

Он качался под этой непривычной тяжестью и был похож на улитку, у которой раковина не по росту.

— Подружка, подожди, — догнала меня женщина с мешком, закинула его на плечо, взяла меня за локоть и представилась: — А меня Маша зовут, а тебя?

Я расслабилась. Мне стало весело. Наша сумасшедшая компания побрела вниз по Чулышману, в стороне от дороги, напрямую через степь и круглые голыши — остатки скифских курганов. Через десять минут мы хохотали и веселись, как будто знали друг друга год, как будто именно к этим людям мы ехали в гости за четыре тысячи километров, летели самолетом, потом автобусом, потом на попутках, потом пешком. К этим простым и пьяным людям.

— Это ничего, что мы пьяны, — говорила Маша и театрально щурила без того узкие глаза на большом, красном, одутловатом от водки лице. — Мы на свои пьем. И ведь праздник. Грех не пить.

Что значит грех для алтайцев, я не знала и предпочла в тот момент не выяснять. При своей неплохой осведомленности в их культуре про религию я знаю мало. Крещеные язычники, ждущие прихода Белого Бурхана, зацепившие краешком монгольский ламаистический буддизм, — и все это глубоко забывшие в эпоху всеобщего атеизма. О каком грехе говорила Маша, черт его разберет. Да и почему она Маша? Почему не Айана или не Карагыс? Это по советским правилам в паспорте у них писалось русское имя, при том, что свое, настоящее, оставалось для своих, как возврат к архаическим, языческим временам с тайными именами. Почему она Маша? Как дань прошлому или чтобы скрыться от нас, пришельцев?

Но думать было некогда, мы уже неслись, как камни с горы, как вспугнутые горные козлы со склона, — а куда — и не спрашивай. В раю жили веселые люди, наши новые знакомые: только и делали, что хохотали. Эрмен и Алик на ходу менялись нашими рюкзаками. Эрмен был веселее всех, и смеялся, и заводил других. Он мне начинал даже нравиться: у него было симпатичное лицо, открытое, улыбчивое и доброе. Алик (если он, конечно, Алик) выглядел хуже: и тупее и пьянее. Я слышала, что Эрмен назвал Алика братом, но это могло значить все, что угодно: кто по-алтайски брат, по-русски может выйти дядей, я путаюсь в их определении родства. Главное, что это значило — Алик младший.

Алик же был молчалив и только поддакивал, когда Эрмен рассказывал о его чеченской службе.

— А что, еще по контракту пойдешь?

— Угу.

— И из автомата стрелять будешь?

— Угу.

— А из базуки?

— Дадут, так чего не стрельнуть.

— Наши стрелки знаешь какие? Лучшие стрелки. Белке со ста шагов в глаз. — Это он уже Славке.

— Что, из базуки? — удивлялся он.

Кореша зависли на миг, а потом начали наперебой рассказывать городскому лоху-очкарику, что такое базука.

— А Алик — мой муж, — говорит мне вдруг Маша в самое ухо.

Я вгляделась ей в лицо: ей лет тридцать пять, не меньше, а Алик выглядит чуть-чуть за двадцать.

— Ага. — Она кивает, и закрывает глаза, и счастливо щурится, как будто доверила мне сокровенную тайну. — Балам есть, — говорит потом и показывает, как будто качает ребенка. — Трое, — добавляет.

— Трое детей? — Я отчего-то в ужасе.

— Ага. — Она снова щурится и улыбается счастливо.