Салих ат-Тайиб - Ближневосточная новелла
— Нет, это не киносъемка.
— Но объяснить происходящее можно только киносъемкой.
— Не будем строить предположений.
— А как же прикажете понимать все это?
— Это жизнь, хотя и…
— Мы должны уйти отсюда, не то при расследовании нас привлекут в качестве свидетелей.
— Еще есть надежда во всем разобраться, — сказал кто-то и крикнул полицейскому: — Эй, сержант!
Полицейский обернулся только после четвертого окрика. С раздражением взглянул на дождь, запахнул плащ и быстро направился к навесу.
— Что вам нужно? — спросил он, хмуро оглядев присутствующих.
— Разве вы не видите, что происходит на улице?
— Все, кто ожидал автобус, уже уехали, а вам что здесь нужно?
— Посмотрите на эту человеческую голову.
— Где ваши документы?
И он стал проверять документы, зловеще улыбаясь. Потом спросил:
— С какой целью вы собрались тут?
Люди под навесом обменялись испуганными взглядами.
— Мы совершенно незнакомы друг с другом! — пробормотал один из них.
— Ложь вам не поможет…
Полицейский отступил на два шага, навел автомат и начал стрелять. Люди попадали один за другим. Тела их остались лежать распростертыми под навесом, головы запрокинулись на мокрый от дождя тротуар.
Наркоман и бомба
Перевод С. Шуйского
Улица выглядела иначе. Мир преобразился! Люди куда-то спешили, тротуары были переполнены, все вокруг двигалось и бурлило. Солдаты по-сатанински поглядывали вокруг из-под своих касок. Что произошло? Всякий раз, когда он пытался сосредоточиться, мысли его рассеивались, как пыль на ветру. Он мог припомнить только, что шел в мастерскую приятеля, Мухсина. Мухсин, старина, где же ты? Эта улица тянется, наверно, до самой луны… Он шел, прихрамывая и покачиваясь, ноги почти не слушались его. Солнце светило тускло, лучи были какие-то темные. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке, но улыбка и даже смешок все же не покидали его. Он с любопытством посматривал на людей: что это их гонит? Сидит ли еще тарбуш[6] у него на голове? Внутри черепа была полная сумятица, и насчет тарбуша он тоже не был уверен. Чтобы поднять руку и убедиться, на месте ли он, нужно было приложить слишком много усилий. Поравнявшись с антикварным мебельным магазином, он подошел ближе, заглянул в зеркало в дверном проеме и увидел, что тарбуш съехал на затылок и спереди выбились волосы. Посмотрел еще раз, поправил галстук. Глаза его припухли — почти совсем заплыли. Движение на улице усилилось, шум стал еще громче. Что же, наконец, стряслось? Он начал напевать песенку, но скоро сбился, забыл слова. Это огорчило его. Но тут же что-то быстрое, словно ртуть, заплясало у него внутри, он почувствовал себя счастливым и заулыбался. Ему казалось, что сейчас он мог бы полететь. Или войти в землю, как в воду; беседовать с людьми, живущими на полюсе… А вот и мастерская Мухсина! Он уже совсем забыл, какие вопросы задавал сам себе по пути, забыл о своем недомогании. Подойдя к «дяде» Мухсину, он склонился перед ним, как перед королем, и постоял некоторое время согнувшись, чтобы выказать почтение, а еще потому, что лень было шевельнуться. Хозяин мастерской улыбнулся и сказал, не отрываясь от работы:
— Не надо, Айюб-эфенди[7]…
— Вы достойны большего…
Мальчишка поставил ему стул около входа. Он выпрямился и повторил приветствие, на этот раз подняв руку. Затем проследовал к стулу и уселся. Взглянув на хозяина, он указал на свою голову:
— Ну, лучше, кажется, не бывает!
— А что я говорил? — гордо ответил Мухсин.
— Ни на что не похоже!
— Я советовал вам, возьмите побольше, пока есть, а вы мне не верили.
Сидя у дверей, он понемногу вспомнил, что его так взволновало, и к нему вернулось прежнее удивление, смешанное с чувством недомогания. Он спросил, что творится вокруг.
— Вы сейчас увидите торжественное шествие, — сказал Мухсин.
— Шествие?
— Да. Наш вождь возвращается из Лондона. Смотрите, сколько солдат расставили для охраны!
Айюб беззаботно оглянулся. Солнечный свет померк. На улице было полно народу.
— Зачем все это? — спросил он.
Мухсин не понял его.
— Это победоносное возвращение, — сказал он. — Оно приведет к падению нынешнего правительства…
Айюб смотрел в небо, откинув голову на спинку стула. Мухсин улыбнулся, спросил:
— Разве вы не рады, что правительство падет?
Айюб будто не слышал.
— Скажите, вы знаете, кто сейчас правит страной? — спросил Мухсин, давясь от смеха.
Голова Айюба вернулась в обычное положение. Он безразлично смотрел перед собой.
— Разве вас не радует, что восстановят конституцию? — не унимался приятель.
Айюб замурлыкал песенку.
— Ну, желаю удачи! — Мухсин засмеялся.
Вдалеке послышались крики. По улице рассыпались, казалось, искры воодушевления.
— Соблюдать порядок! — угрожающе завопил офицер.
Мухсин выбежал из мастерской, он что-то выкрикивал вместе с остальными. Айюб остался сидеть на стуле и только смеялся. Процессия проходила мимо, подобно землетрясению, тысячи людей, волна за волной, сменяли друг друга. Никто не оставался на месте, кроме Айюба. Он придвинулся к стене, чтобы не мешать пробегавшим мимо людям, и начал тихонько напевать, так тихо, что слов не было слышно: «Если нет тебе удачи, то не будет ничего от старанья твоего…»
Полицейский офицер стоял посреди улицы; на нем был белый мундир с красным поясом. Человеческий поток разбивался на два рукава, он омывал блюстителя порядка и вновь смыкался. Все шло нормально — лишь несколько мелких перебранок с солдатами. Но вдруг какой-то молодой человек налетел прямо на офицера и нанес ему коварный удар в живот. Застонав, тот свалился на землю, а молодой человек умчался, как ветер. Песенка застряла в горле Айюба. Он уставился на улицу, стараясь подавить в себе желание захихикать. Солдаты, не глядя, колотили дубинками толпу. Несколько сыщиков бросились на поиски молодого человека, но волны человеческого моря помешали им. Раздались выстрелы. За считанные секунды люди разбежались по переулкам, и вот уже вся улица опустела, магазины закрылась. Офицер, опираясь на руку лейтенанта, поднялся.
— Плохо тебе будет, если ты его не изловишь, — заорал он старшему сыщику.
От этой суеты и мелькания у Айюба заболели глаза. Только он один и оставался на улице, даже солдаты убежали вслед за рассеявшейся толпой. Он прикрыл глаза, чтобы дать им отдых, и вдруг его обуял такой приступ смеха, что он сел прямо на тротуар. Оглянувшись, он увидел, что мастерская заперта. Он попытался вспомнить свою песенку, но никак не мог. Снова закрыл глаза, но звук тяжелых шагов заставил его открыть их. Он увидел мерзкую рожу сыщика, направлявшегося к нему. Как только земля могла породить такого? Сыщик подходил все ближе и ближе, пока не загородил от Айюба всю улицу, даже небо. Айюб молча уставился на него, ему стало страшно одиноко.
— Эй, подонок, ты чего хохочешь? — Голос сыщика походил на свист хлыста.
Айюб попятился к стулу.
— Это не я… — пробормотал он.
Сыщик наклонился над Айюбом и завопил:
— Сначала ты бьешь офицера, а потом ржешь на всю улицу?
Айюб вытянул руки, будто пытаясь защититься от ударов.
— Да простит небо… Я и с места не сходил…
— Змееныш, думаешь, я слепой?
Он с силой пнул Айюба, тот свалился на землю, его тарбуш отлетел метров на пятнадцать. Со стоном Айюб попытался встать, но сыщик схватил его за галстук и так сдавил горло, что бедняга весь побагровел. Айюб неуклюже поднялся и хрипло сказал:
— Это не так… Клянусь Аллахом, все это время я не вставал с места…
— Заткнись!.. Я с тебя глаз не спускал…
Он надел на Айюба наручники, засвистел в свой свисток. Подошло отделение солдат, сыщик указал на Айюба:
— Арестуйте преступника, который ударил офицера!
Прогремел сильный взрыв. Все застыли на месте.
— Это бомба, — выговорил один из солдат.
Несколько мгновений все стояли молча, потом, будто очнувшись, повели Айюба.
— Я невиновен! — орал он во всю глотку. — Я никого не ударил… Я не сходил с места…
Его привели в полицейский участок, втолкнули в кабинет офицера.
— Вот преступник, сударь, — сказал сыщик, отдав честь.
— Это ошибка, я невиновен! — исступленно закричал Айюб.
— Где вы его задержали? — спросил начальник, злобно посматривая на Айюба.
— Я нагнал его на площади Дворца Абдин, долго бежал за ним, не спуская с него глаз. Он бешено сопротивлялся, но я уложил его на обе лопатки, и тут на помощь подоспели солдаты…
Начальник испепелял Айюба взглядом.
— Ударить меня, ах ты, сукин сын! — прошипел он с яростью.
