Жан Эшноз - Гринвичский меридиан
Он работал на Хааса уже два года. Носил очень элегантные костюмы-тройки и, застегнув их на все пуговицы с самого утра, так и не расстегивал до вечера, держась напряженно и прямо, как будто этот наряд служил ему одновременно и панцирем, и подпоркой. Но сейчас он слегка обмяк в своем кресле, расстегнул нижние пуговицы жилета и отпер ящик письменного стола, откуда вынул деревянную коробочку, где лежали бритвенное лезвие и листок белой бумаги, сложенный в восемь раз, что превращало его в плоский пакетик.
В развернутом пакетике обнаружилась щепотка белого порошка. Прадон осторожно выложил крохотную кучку на краешек лезвия, еще раз удостоверился, что его никто не видит, громко прочистил правую ноздрю, зажал пальцем левую, поднес лезвие к носу и коротким, но энергичным вдохом втянул в себя порошок.
Затем глубоко и удовлетворенно вздохнул и повторил ту же операцию с левой ноздрей. По эту сторону процедура была менее удобной, и все жесты, соответственно, — чуть более неловкими. Вдыхая порошок, он неловко дернул рукой, и лезвие, пройдя дальше, чем нужно, глубоко вонзилось в кожу. Кровь обильно брызнула на Прадона и вокруг него. Он вскрикнул, лихорадочно нажал на кнопку интерфона. Примчалась Брижит. Час спустя, заклеив кожу под носом пластырем, он впустил к себе в кабинет Кэтлин Кейн.
Ей было чуть за сорок. Высокая стройная блондинка с мягкими, слегка растрепанными волосами. Мысли Прадона были заняты только его дурацким пластырем.
— Господин Хаас просит вас извинить его, он сейчас очень занят и не сможет лично принять вас.
— Я пришла по поводу Байрона, — сказала Кэтлин Кейн.
— Хорошо понимаю ваше беспокойство, — проникновенно ответил Прадон, — но, уверяю вас, волноваться не стоит. Ваш муж очень поглощен своей работой; вполне возможно, он обнаружил какой-то новый объект для изысканий. И, занявшись им, просто забыл предупредить нас, что будет отсутствовать еще какое-то время. Наше правило — не связывать сотрудников жестким расписанием или сроками поездок. Политика нашей фирмы заключается в том, — добавил он, сменив проникновенный тон на патетический, — чтобы предоставить максимум свободы исследователям, в особенности если речь идет о таком блестящем ученом, как месье Кейн. Вы согласны?
— Не будем терять время понапрасну, — сказала Кэтлин Кейн. — Я получила письмо от Байрона.
Прадон сделал каменное лицо.
— Он рассказывает там все, чего вы мне не сказали, — продолжала она, — и еще много других вещей, которых вы, возможно, и не знаете.
— Где он?
— Этого он не сообщает. Вообще письмо довольно путаное, но из него можно понять, что его наняла другая фирма или что-то в этом роде.
«Кошмар!» — подумал Прадон.
— Вы меня удивили, — сказал он вслух.
— Нет, — возразила Кэтлин Кейн, — я вас не удивила. Но его нужно найти.
— Да мы повсюду ищем его, — убито признался Прадон. — Мне неловко говорить о таких вещах, но, кажется, ваш муж был пациентом психиатрической клиники. Может быть, у него новый кризис?
— У Байрона не может быть нового кризиса, — отрезала Кэтлин, — он пребывает в этом кризисе всю свою жизнь, вполне вероятно, с самого рождения. Проблема не в этом.
— А в чем же?
— Мне нужно, чтобы вы его нашли, — повторила она.
Прадон слегка пошатнулся, оперся обеими руками на стол и произнес официальным тоном:
— Я понял суть вашей просьбы. Я сегодня же вечером доложу о ней господину Хаасу, но могу вас заверить, что мы и без того делаем все возможное.
— Нет, — сказала Кэтлин, — это не просьба, это нечто гораздо большее. Вам известно о проекте «Престиж»?
«Кошмар в квадрате! — подумал Прадон. — Нет, полная катастрофа».
— Понятия не имею.
— Я вам не верю, — сказала Кэтлин Кейн.
— Не понимаю, — промямлил Прадон, — вероятно, речь идет о вещах, не входящих в область моей компетенции.
«Ну почему я не умею врать?!» — подумал он. Кэтлин иронически следила за его беспомощным барахтаньем. Выдержав долгую паузу, она наконец сказала:
— Слушайте меня внимательно. Я прошу вас передать вашему шефу одну вещь. Если вы сами не понимаете, то он поймет наверняка. Так вот, запомните, это очень просто. Если Байрон в течение десяти дней не вернется в Париж, я разошлю в газеты все, что знаю об этой истории и о проекте «Престиж», вместе с доказательствами. Газеты будут довольны, им хватит сенсации для первых страниц на несколько дней. У меня все.
Она встала. Прадону понадобилось еще несколько секунд, чтобы тоже подняться на ноги. Он проводил ее до двери, твердя, как попугай, что ничего не понимает, но передаст и что передаст, хотя ничего не понимает. Едва она вышла, как он бросился к телефону и передал.
— Она наверняка знает очень многое, — заключил он.
— Да, — ответил Хаас, — определенно, слишком многое.
— Я мог бы развязать ей язык, — предложил Прадон.
— Только не это, — отрезал Хаас. — Тогда вы сами узнаете слишком многое. Лучше свяжитесь-ка с Расселом.
Прадон набрал номер отеля «Лютеция» и попросил соединить его с комнатой 308.
— Это я, — сказал он. — У меня кое-что есть для вас. Ничего, если это снова будет женщина?
— Что-то вы повторяетесь, — ответил Рассел. — Но делать нечего, такая у нас работа.
— Прекрасно, — сказал Прадон, — я сейчас же вышлю вам инструкции и чек. Нужно покончить с этим делом не позже завтрашнего дня.
— Я перезвоню, — бросил Рассел и повесил трубку.
Он пересек комнату, двигаясь в направлении кровати, на которой лежал открытый чемодан, и, вынув из него зеленый фетровый мешочек, положил на стол; затем пошел в ванную и включил воду.
Приняв душ, он переоделся. Вынул из мешочка тяжелый Laguiole с роговой рукояткой, нащупал острие, осторожно провел пальцем по лезвию, сложил нож и сунул его в карман.
В дверь постучали: грум принес почту. Рассел распечатал конверт, в нем лежали чек, который он спрятал в портмоне, и белый бумажный квадратик без единой записи, но испещренный крошечными проколами и выпуклыми черточками. Рассел дважды скользнул по листку указательным пальцем, после чего бросил его в пепельницу и поджег.
Четыре часа спустя с наступлением темноты Кэтлин Кейн вышла из дома. Она на минутку остановилась у парадного, чтобы вынуть из сумочки пудреницу и взглянуть, все ли в порядке. В тот момент когда она проводила по лицу пуховкой, ее окликнул жалобный и учтивый голос слепого, просившего помочь ему перейти улицу. Не успела она обернуться, как кровь уже забрызгала ее тело и тротуар вокруг; Кэтлин Кейн умерла мгновенно.
Минут через пятнадцать какой-то прохожий споткнулся в темноте о ее тело, распростертое на тротуаре. Прохожий едва не упал, выбросил вперед руки, удержался на ногах, восстановил равновесие и обругал препятствие прежде, чем рассмотреть его. А рассмотрев, издал короткий вопль и со всех ног помчался к ближайшему бару, чтобы вызвать полицию, как и полагается в таких случаях. Полиция подоспела к месту преступления в тот момент, когда Рассел у себя в номере снова уселся в ванну. Слепой вообще часто мылся, а особенно в рабочие дни.
13
За два года до этого, в одно очень раннее утро на мосту Бир-Хакем другой прохожий — хотя не исключено, что это был тот же самый, и в этом случае легко представить себе его ужас — так же потерял равновесие и выбросил руки вперед, споткнувшись о труп Анжело Клопштока-Лопеса.
До того как Анжело Клопштока-Лопеса прошили в ночной тьме три пули калибра 11,43, каждая из них смертельная, он и сам торговал оружием, поэтому, будучи профессионалом, еще успел определить по звуку точный калибр названных пуль в самый последний миг перед тем, как они его продырявили. Прошлое Анжело было таким же мутным, как грязновато-коричневая река, протекавшая под его трупом; подобно этой воде, он тоже тащил за собой массу всяких мерзостей, в полной мере объясняющих это преступление. Огромное количество возможных причин для убийства и значительное число группировок и отдельных лиц, способных его совершить, сразу же поставили это дело в разряд «глухарей». Кроме того, особое стечение обстоятельств, а именно нагрянувшие выборы и дипломатические проблемы, куда более важные в сравнении с этим фактом, в конечном счете безнадежно непоправимым, привело к тому, что кончина Клопштока-Лопеса никого сильно не огорчила, — напротив, расследование велось крайне медленно, лениво и небрежно. Скоро дело и вовсе сплавили в архив. И забыли о нем.
Однако следует сказать, что в нем был замешан Альбен. С того дня как у него в голове возник первоначальный замысел и до той ночи, когда его палец нажал на холодный курок, он вел свое дело в абсолютном одиночестве, с похвальной скрытностью, а главное, с безмерным тщанием, движимый чем-то вроде простодушного, но эффективного усердия хорошего ученика; доказательства успеха налицо.
