Елена Черникова - Вожделение бездны

Отец его, понятно, не ходил туда, а мать очень редко. Она по-тихому, дома, в своём углу, помаливалась ради проформы, свято веря, что ходить-то никуда и не надобно, Бог услышит, Он вездесущий. Перекладывать на других было её свойством.

Магиандр привык, что разговаривать о Боге с матерью трудно, а с отцом невозможно.

Отец просто вспыхивал и выкидывал коронный номер: "А кто создал Бога? Объясни!",

а мать начинала суеверно покрываться мелкими крестиками, так торопясь очиститься от темы, будто любое упоминание - всуе.

Так было раньше, до 18 февраля 2006 года. Настали, спасибо министру, новые времена. Мать швыряется кипящими кастрюльками; отец прогуливает лекции, целыми днями пропадая неизвестно где, жить в доме невыносимо интересно. И всё из-за одной малюсенькой новостишки, что новосибирские учёные чуть ли не приборами, междисциплинарно, солидно доказали: Бог есть. И, как порядочные люди, подали доклад наверх.

Утешаясь, Магиандр уходил в Интернет и задавал бессмысленные поисковые запросы. Почём фунт лиха. Есть ли жизнь на Марсе. Куда идёт король. Зачем вы, девочки,

красивых любите. Что делать. Кто виноват. Куда пойти учиться. И даже так: "Храните деньги самолётами Аэрофлота?"

Он уже знал, что у машины всегда найдутся ответы, причём куда более вежливые, чем вопросы. Магиандру было так одиноко, что рука сама написала новое письмо в редакцию. И внезапно подписалась по-человечески: Вася.

"Дорогая, уважаемая госпожа Елена. Я нашёл в Интернете старый анекдот. "Пасха. Идёт Брежнев по коридору. Навстречу Суслов: "Христос воскрес!" - провокационно говорит он. "Спасибо, мне уже доложили", - вежливо отвечает Брежнев".

Отсмеявшись, я взгрустнул: вот и материализация. Вдумайтесь: история из анекдота повторилась, но не фарсом, а драмой. Отцу доложили - он чуть не умер. Мама плачет и ждёт Страшного Суда, не меньше, на днях.

Что это всё значит? Зачем они так волнуются? Учёным из Новосибирска, даже если они доказали министру бытие Божие, предстоит ещё вагон соли скушать, чтобы доказать общественности, что они честно служат истине, а не прогибаются перед попами. У нас полно всякого народу в стране. Позиция неверующих охраняется Конституцией. Чего плакать?

Я понял, каким идиотом казался вам, когда требовал устроить радиопередачу для папы. Честное слово, я думал: если он так бурно, болезненно реагирует на эфир, то надо просто выдать антиэфир, противоядие. Бодрыми голосами его же студентов чётко заявим за круглым столом, что так и так, Бог есть, христиане молодцы, православие форева.

Потом я понял, что он, приняв лекарственное интервью, не сможет войти в аудиторию и вести занятия с этими самыми студентами. И что 18.02.06 его не министр напугал, а сама вероятность ведения в прессе разговоров на закрытую для

него тему. Всё равно что, скажем, вышло бы правительственное постановление: всем бросить ходьбу по полу и немедленно выучиться ходьбе по потолку.

Уважаемая госпожа. Я, Магиандр, беру свои слова обратно, прошу прощения за всякие мистификации, готов служить радиовещанию чем смогу.

Искренне ваш - Магиандр.

Он же Вася Кутузов".

Он поехал в редакцию и передал письмо вахтёру. Повеселел.

Постояв на шумной обочине весёлой улицы, Магиандр порадовался жизни, молодости, приметил изумительно трезвого бомжа и поздоровался. Всё тёмное на миг улетело. Светлое спустилось на душу. Какое захватывающее занятие - разглядывать Москву! Машин очень, неприлично много, а всё равно здорово. И мерседесы разные бывают, подумал он, глядя на хорошенькую двухместную игрушку с блондинкой за рулём.

На пассажирском сиденье Магиандр с невыразимым ужасом разглядел профессора Кутузова, лицо которого сияло чем-то неземным.

Глава 16

"Я должен её спасти. Я должен её спасти!" - повторял Кутузов, существование которого подчинилось идее. Знаете, что бывает, когда кто-то бессмысленный, живший только буквами, должностью, преподаванием свысока, мерцанием строк,

надменностью атеиста, устойчивой половой скукой, незавидным отцовством и прочая,

- что бывает с такими вот чуть лысеющими, бесподобно сложными натурами, когда на них накатывает чувство физического вакуума?

Чтоб ощутить, как это бывает, выполните следующие упражнения. Сядьте на неделю перед телевизором и не вставайте, смотрите всё подряд. Пить, есть и спать запрещается.

На восьмой день поезжайте в Альпы, снимите домик, отоспитесь, выпейте горного

молока, поваляйтесь по траве, заберитесь на бело-голубые вершины или рассмотрите

их в бинокль, покричите в лесу что на ум пойдёт - стихи, куплеты, можно просто "А-а-а-а!", погладьте швейцарскую корову или козу, если различаете, подышите полной грудью, влюбитесь, наконец, - но никаких пересечений с мировым информационным потоком. Ни на секунду. Всё прочь. И так ещё неделю.

Для закрепления результата вернитесь на родину, погрузитесь в мягкое кресло, возьмите себя в руки, помолчите и ответьте себе на один-единственный вопрос: ну и какого рожна я смотрел телевизор?

Кутузов пятьдесят лет подряд перелистывал каналы одного телевизора: себя. Был счастлив и доволен. В детстве ему нашептали, что новый человек, строитель коммунизма, должен верить только в человека, и это звучит гордо. Детство его

было отменно безоблачно: партия и правительство вели себя уже относительно тихо, всё утряслось, война выиграна, целина поднята, каждому по способностям, как и завещал автор "Критики Готской программы". Кутузов принадлежал тому единственному абсолютно беспечному советскому поколению, которому сочно достались плоды всех побед - в удобном виде консервированных учебников. Ни секунды голода, колоссальное пространство, великая культура - всё под рукой. И даже какие-то диссиденты, совершенно серьёзно чем-то недовольные. Позже он догадался чем, но существо их претензий к власти было так близко существу его собственных претензий к бытию в целом, что ревнивый Кутузов как-то даже брезговал думать об этих неспокойных людях.

Он умел найти счастье, например, в энциклопедии: население СССР в 1979 году составило 262 436 227 человек. Для Кутузова точные сведения - музыка. Он мог спеть эти двести шестьдесят два миллиона четыреста тридцать шесть тысяч вплоть до последнего, седьмого, из двухсот двадцати семи. Это же слова! Числительные - особая слабость его: ласковые, строгие, стильные. Он превосходно засыпал, просклоняв девятизначное числительное. Не слонов же вульгарных считать.

Сам лично профессор был втайне доволен всем, особенно потому, что его лучший природный дар, тяготение к игре словами, оказался вполне востребован. Даже меленький компромисс в его кандидатской диссертации о синонимии не запятнал его честь, насколько понимал он старомодные понятия.

Посудите: семья - семейство, фамилия, дом. "Эти слова, - написал молодой учёный,

- объединяются значением "коллектив", состоящий из ближайших родственников - мужа, жены и детей, но расширительно включающий и других родственников. Слова

семья и семейство употребляются почти одинаково, семейство - более архаично, чем семья. Фамилия - архаизм - группа, включающая всех родственников. Дом - устарелое слово с этим же значением". Ну что тут такого?

Будучи от рождения Кутузовым, он морщился, выводя "фамилия - архаизм… дом - устарелое", но что поделаешь, чем-то всегда приходится жертвовать. Не так уж и сильно покривил душой, которой всё равно нет. Нету никакой души.

Женившись на второй год после защиты, он обрёл именно то, что нужно вполне свободному исследователю русской словесности: тихий восторг и обожание, светившееся в невидных глазках тощенькой дурнушки, не вызывавшей лирического интереса ни у кого, кроме Кутузова. У девушки была пикантная подробность,

несколько лет возбуждавшая молодого специалиста: в минуты супружеской любви жена так широко распахивала глаза, что казалось, они занимают пол-лица. Как ей удавалось? В остальные времена глаз почти не было: две точки. Пошутила природа над этой девушкой, странно и болезненно пошутила. Если бы не Кутузов, ей точно вековать, он был уверен.

Когда единственный эрогенный ресурс выработался, они родили сына, и теперь на молодую мать можно было долго не обращать внимания. Каждый получил что хотел.

Только не подумайте, что Кутузов грезил писательством, ни в коем случае! Все поэты мира были его враги. Прозаики тоже, а драматурги вызывали удушье. Переводчикам он относительно прощал: их ошибки особенно заметны, очевидны, а

увлёкшись сравнительным анализом переводов Библии, тут уж он порезвился на славу. Кутузов вообще мог бы, знаете, много порассказать вам про эту книгу. Перепутали Адаму "ребро" с "другой стороной"!