Паскаль Лене - Нежные кузины

Профессор вытер лоб, блестевший от работы его гениального ума. Закончил он свою речь следующими словами:

— Надеюсь, они сумеют ею воспользоваться!

На секунду Жюльен задумался: может быть, позвать на помощь, предупредить людей, вывести всех из дому, или, по крайней мере, поднять с кроватей?.. Гроза уже грохотала вдалеке, пугающая, ужасная!

— Садитесь же! — предложил профессор. — Надо подождать еще несколько минут.

Но Жюльен был словно парализован изумлением и тревогой. Он был не в силах двинуться, не мог вымолвить ни слова и как во сне наблюдал за профессором, суетившимся среди своих приборов. Одна из лампочек слабо замигала. Профессор застыл на месте.

— А! Эти всегда начинают слишком рано! — взвизгнул он.

Профессор схватил метлу, — Жюльен удивился, зачем ему метла в таком хаосе, — и ручкой несколько раз постучал в потолок, ближе к углу комнаты. Лампочка погасла.

Антуан замер, затаив дыхание, наморщив лоб, насторожив уши.

— Опять? — проворчал он.

Жюстина вопросительно взглянула через его плечо.

— Думаешь, это он?

Антуан принял прежнюю позу, уперев руки в ягодицы Жюстины. Пол затрясся от новой серии толчков. Антуан был в таком напряжении, что подскочил, и его колени опять съехали по простыне. И он снова схватился за ягодицы Жюстины.

— Давай! Не обращай на него внимания! — уговаривала Жюстина.

Но Антуану хотелось выяснить, в чем дело. Так стучать можно было только из комнаты профессора. Не иначе как он опять изобрел такую штуку, от которой весь дом взлетит на воздух!

— Давай! — повторила Жюстина, уже начинавшая уставать. От этой позы у нее замедлялось пищеварение и сводило руки.

— Ш-ш-ш!

Потеряв терпение, Жюстина легла и оперлась на локти. Так будет удобнее ждать. Антуан застыл, как часовой на посту, и не заметил даже, что покинул свою будку. Жюстина была чрезвычайно раздосадована потерей караульного. Стремясь найти пропажу, ее обширная караульня сделала несколько неловких движений, но все было напрасно. К окошку никто не подходил.

— Не вертись, я ничего не слышу! — проворчал Антуан. Жюстина в ожидании смены караула улеглась на живот.

— Вот засну сейчас, так будешь знать! — сердито сказала она.

И повернулась, чтобы сразить Антуана лукавым взглядом, но этот невежа целиком превратился в слух.

В соседней комнате, раньше принадлежавшей Матильде, Анжель совершала вечерний туалет.

Она спустила с плеч комбинацию, служившую также ночной рубашкой, и намыливала себе шею. Налив из глиняного кувшина немного теплой воды в эмалированный тазик, она намочила махровую рукавицу, чтобы намылить себя под мышками. Когда она подняла руки, комбинация соскользнула до талии, обнажив округлый юный бюст фарфоровой белизны. Анжель улыбнулась самой себе в зеркале старого туалетного столика, сосланного сюда из господских комнат; зеркало безропотно отражало три поколения благовоспитанных мегер, пока ему не доверили белую грудь и курчавые завитки юной служанки.

Матье осторожно повернул дверную ручку и бесшумно открыл дверь. У него отобрали Матильду, но ведь никто не лишал его прав на эту комнату, верно?

Он шагнул вперед и замер. Спина у Анжель была еще совсем детская. Когда она терла себе грудь, видно было, как под блестящей кожей двигаются лопатки.

Через минуту или даже секунду она обернется, вскрикнув от неожиданности и страха, и тогда Матье увидит ее грудь. Он сглотнул слюну и нервно потер правый глаз. Он много времени отдал банальным округлостям Матильды. Когда-нибудь он, наверно, будет жалеть о ней, об этой жаркой, душной, болотистой Луизиане. Но сейчас его влекло к менее изобильной плоти.

Конечно же, Матье не формулировал свои мысли с такой четкостью! Это был простой человек. Он не сочинял сонетов. В любви он изъяснялся свободным стихом и знал, что у женщин — две стопы, а между ними — цезура, куда он и устремлялся без лишних слов.

Анжель заметила отражение Матье в углу зеркала. Она не закричала. Она продолжала тереть себе живот махровой варежкой, быть может, чуть дольше, чем требовалось. За это время Матье успеет подкрасться к ней на цыпочках. И девушка принялась напевать «Маринеллу», свою любимую песенку, чтобы заглушить скрип половиц под тяжелой поступью Матье.

Одна рука схватила ее за живот, а другая сдернула комбинацию до бедер. Теперь пора было вскрикнуть.

— А!

— Э! — отозвался Матье.

— И-и! — хихикнула служанка, которую что-то приятно пощекотало в области цезуры.

Это была третья, не огрубевшая от работы рука Матье, и ее единственный громадный палец показался вдруг под завитками на животе Анжель.

— О! — воскликнула она, увидев в зеркале алый стяг победителя у ворот своей девственности.

Матье опрокинул ее, голова девушки ударилась о туалетный столик. Затем он обеими руками схватил ее за бедра и приподнял.

К моменту, когда Анжель снова встала на ноги, она успела потерять невинность — на это ушло меньше времени, чем нужно для того, чтобы об этом написать.

— У-ух! — крикнул конюх, уверенно направляя экипаж к кровати.

— Я знал, что эта сработает! — воскликнул профессор, следя за начавшей мигать лампочкой.

Жюльен подошел, чтобы посмотреть. Ноги опять стали его слушаться, и теперь любопытство было сильнее страха.

— Кто это? — спросил он.

— Это дебютантка, но она начинает раньше всех, видите? Ах, молодость, молодость! — растроганным тоном добавил профессор.

Зажглась еще одна лампочка. А вскоре и третья. Вдалеке слышались раскаты грома.

Месье Лакруа натянул длинную, до пят ночную рубашку. Он с неимоверной силой чихнул четыре раза подряд. И вытер нос двумя пальцами. Мадам Лакруа поставила на стол миску с дымящейся жидкостью, от которой шел запах эвкалипта.

— Сделай ингаляцию! — сказала она.

Месье Лакруа сел за стол перед миской, бурча, что в такое время года насморк особенно зловреден.

— Главное, чтоб вниз не пошло, — сказала мадам Лакруа, подавая мужу полотенце, которым он накрыл себе голову.

Затем она села на кровать и стала снимать чулки.

— Сегодня шестнадцать лет, как мы женаты, и опять ты заболел! — грустно сказала она. — В прошлом году было то же самое. Впору подумать, что ты это делаешь нарочно.

Она встала, чтобы снять через голову платье и комбинацию. И снова угрюмо села на кровать.

— Дыши как следует, по крайней мере! Глубже дыши!

Месье Лакруа пробормотал что-то невнятное. Мадам Лакруа нехотя, словно с сожалением расстегнула лифчик. И бросила на кровать этого целомудренного свидетеля годовщин свадьбы, отмеченных лишь невеселой лаской Времени. Она накрыла ладонями груди, погладила их, закрыв глаза, ущипнула себя за сосок. Управляющий имением шумно, с бульканьем дышал в другом конце комнаты. Ну что за нелепость: рослый, видный мужчина, а без конца простужается!

— Тебе лучше? — с надеждой спросила она.

Ответом ей было невразумительное журчание.

Мадам Лакруа резко поднялась с места.

— Это что еще? — пробурчал управляющий, почувствовав, как что-то трется о его колени.

Мадам Лакруа проскользнула под стол: губы ее горели, внутри все кипело, трусики норовили упасть. Нет! Она не позволит лучшим годам своей жизни улетучиться с парами эвкалипта! Две горячие руки схватили ночную рубашку управляющего и задрали ее до пояса!

— Что ты делаешь, Амели? Ты же меня уморишь! — простонал больной.

— Кто кого кинул в море? — спросила страстная супруга: она не вслушалась в то, что он сказал.

Рука ее быстро нашла вялый предмет ее вожделений. «Либо я сделаю тебе рог здесь, друг мой, либо скоро они вырастут у тебя на лбу!» — сказала она про себя. А Лакруа тем временем ворчал над миской с эвкалиптом, что жена его медленно убивает, дает ему лекарства с одной стороны, а отнимает их с другой, что с мужем так не обращаются, прямо срам какой-то, подумаешь, подождать не могла, нарвала бы на огороде морковок, если ей так приспичило, и сунула в свой бульон, что он теперь месяц будет в себя приходить, ей же хуже, где это видано, чтобы насиловали мужчину, а тем более управляющего имением, что она с таким же успехом могла бы ублажать себя двустволкой, которая лежит в шкафу, он дал бы ей заряд дроби, вот была бы потеха!

Амели все же удалось-таки разбудить носорога, который, как всем известно, дремлет у мужа под рубашкой. А муж, не переставая ворчать, незаметно перешел к ругани иного рода.

Раз она не дает ему умереть спокойно, он подвесит ее на крюк в большом кухонном камине. Он привяжет ей ноги к шее кожаным ремнем и разведет под ней огонь. Или нет! Он сам залезет в камин, насадит ее на свой вертел, будет ее крутить и поджаривать. Потом снимет с крюка, возьмет за ноги и будет возить по саду, словно тачку. А если она останется недовольна, он наберет булыжников и заткнет ей дыру в стене, раз ей так хочется. И под конец устроит ей веселые качели. Он сам не знает, что сделает с ней!