Уильям Бойд - Неугомонная
От досады у нее запершило в горле.
— Но как вам?..
— Успокойся. Я был рядом. Все время. Никто об этом не знал.
Он встал лицом к ней.
— Я покажу тебе, как вести наружное наблюдение вблизи. Для этого нужен дополнительный реквизит, фальшивые усы.
Он достал их из одного кармана, а из другого — твидовую кепку.
— Но, ты, Ева, делала все очень хорошо. Ты почти оторвалась от меня.
Он улыбался своей белозубой улыбкой.
— Тебе не понравился номер в «Норд Бритиш»? С «Дженнерс» получилось здорово, особенно с женским туалетом. Боюсь, что пришлось рассердить пару эдинбургских девиц. Но я понял, что там должен быть выход, иначе ты бы туда не зашла.
— Понимаю.
Ромер посмотрел на часы.
— Давай поднимемся. Я заказал обед. Тебе ведь нравятся устрицы?
Они обедали в украшенном декоративной плиткой устричном баре, который занимал часть пивного ресторана.
«Устрицы, — подумала Ева, — становятся символом наших отношений. Возможно, Лукас считает их настоящим афродизиаком, и надеется, что, съев их, я буду лучше к нему относиться».
Пока они сидели и разговаривали, Ева поймала себя на том, что она рассматривает Ромера с максимальной для себя степенью объективности, пытаясь представить, что она думала бы о нем, если бы они встретились при других обстоятельствах, не таких необычных и тревожных, если бы не случилось Колиной смерти. Конечно, в этом человеке было нечто привлекательное: его настойчивость и загадочность (он все же был кем-то вроде шпиона), и еще его редкая, полностью преображающая внешность улыбка, и эта его непоколебимая самоуверенность. Ева прислушалась к тому, что Ромер говорит. Он снова восхвалял ее, рассказывая, как все в Лайне были поражены ее преданностью делу, ее способностям.
— Ну, а для чего все это надо? — выпалила она.
— Я объясню тебе все, когда занятия закончатся, — ответил он. — Ты приедешь в Лондон и встретишься с группой, с моей командой.
— У вас своя команда? И чем она занимается?
— Я хочу передать тебе это, — сказал Ромер вместо ответа. Он достал из нагрудного кармана конверт, в котором оказалось два паспорта. Ева открыла их: все та же ее фотография с неясным взором, размытая и предельно формальная. Но имена другие: теперь она была Марджери Аллердайс и Лили Фитцрой.
— А это для чего? Я думала, что я — Ив Далтон.
Ромер объяснил: каждый, кто работал на него, кто был в его группе, получал по три имени. Это была своего рода дополнительная льгота, бонус. Эти имена можно было использовать или не использовать, в зависимости от того, как сам человек считает нужным.
— Это все равно как дополнительная пара парашютов или готовых к побегу машин, припаркованных рядом на случай, если ты почувствуешь необходимость однажды ими воспользоваться. Очень удобно, и можно сэкономить много времени, если они у тебя есть.
Ева положила оба новых паспорта в сумочку и впервые почувствовала, как легкий холодок страха пополз вверх по ее спине. Игры со слежкой в Эдинбурге — это одно, а то, чем занималась группа Ромера, — совсем другое, потенциально опасное занятие. Она защелкнула сумочку.
— Есть ли у вас право рассказать мне об этой вашей группе?
— О да. Немного. Она называется СБД. Бесцветный акроним. «Служба бухгалтерии и делопроизводства».
— Очень сухо и скучно.
— Абсолютно с тобой согласен.
И Еве вдруг подумалось, что Ромер на самом деле нравится ей — нравится склад его ума, эта его способность все предусмотреть.
Ромер заказал себе бренди. Ева больше ничего не захотела.
— Я дам тебе еще один совет, — сказал он. — Фактически, я постоянно буду давать тебе советы — подсказки — время от времени. А ты постарайся запоминать их.
Неожиданно Ромер снова перестал ей нравиться: его самодовольства, amour propre[11] иногда было чересчур много. «Я самый умный в мире, а мне приходится иметь дело с такими дураками, как вы».
— Найди себе безопасный дом. Обязательно. Где бы ты ни оказалась, на какой угодно период времени, имей безопасное убежище. Лично для себя. Не рассказывай о нем мне, не говори вообще никому. Просто место, в котором ты могла бы быть уверена, где бы тебя никто не знал, где бы ты могла спрятаться, если это потребуется.
— Первое правило Ромера. Есть еще какие-нибудь?
— Ох, полно, — ответил он, не обращая внимания на иронию в ее голосе. — Но поскольку уж мы затронули тему, я скажу тебе самое важное правило. Это просто «золотое» правило: его никогда нельзя забывать.
— И в чем же оно состоит?
— Никому не верь, — сказал Ромер без какой-либо напыщенности, но с колоссальной уверенностью и определенностью, как если бы он произнес: «Сегодня — пятница».
— Никогда никому не верь, — повторил он, достал сигарету и закурил, задумавшись так, будто ему удалось убедить самого себя в своей собственной прозорливости.
— Возможно, это единственное правило, которое тебе понадобится. Может быть, все другие правила, о которых я тебе расскажу, являются всего лишь его модификациями. Одно-единственное, «золотое» правило. Не верь никому — даже тому, кому, по-твоему, можно доверять больше всех в мире. Всегда всех подозревай. Никогда никому не доверяй.
Он улыбнулся, но на этот раз без обычной теплоты.
— И тогда все будет замечательно. Поняла?
— Да, я буду учиться этому.
Он одним глотком допил остатки бренди. За эти несколько встреч с Ромером Ева заметила, что он пил довольно много.
— Мы лучше доставим тебя назад в Лайн, — заключил он, попросив принести счет.
У двери они пожали друг другу руки. Ева сказала, что она вполне может доехать на автобусе. Ей показалось, что он смотрел на нее пристальнее, чем обычно, и девушка вспомнила, что у нее распущены волосы. «Возможно, он никогда раньше не видел меня с распущенными волосами», — подумала она.
— Да… Ева Делекторская, — сказал Ромер задумчиво, как будто мысли его были о чем-то другом. — Кто бы мог подумать?
Он протянул руку так, будто хотел похлопать ее по плечу, но потом раздумал.
— Все очень довольны. Очень.
Ромер посмотрел в полуденное небо с большими тучами, серыми, тяжелыми, пугающими.
— Война начнется уже через месяц, — сказал он тем же самым мягким голосом. — Или через два. Большая война, которая захватит всю Европу.
Он оглянулся и улыбнулся Еве.
— Мы внесем свой вклад. Не беспокойся.
— Работая в Службе бухгалтерии и делопроизводства?
— Да… А ты была когда-нибудь в Бельгии? — неожиданно спросил Ромер.
— Да. Один раз была в Брюсселе. А что?
— Просто подумал, что тебе бы там понравилось. Пока, Ева.
И Ромер наполовину отсалютовал ей, наполовину помахал рукой и вышел медленной походкой. Ева слышала, как он насвистывал. Она развернулась и задумчиво побрела к автобусной станции.
Девушка сидела на автобусной станции в ожидании автобуса на Галашильс, когда вдруг заметила, что наблюдает за другими людьми, находившимися в этом зале и ждавшими своих автобусов, среди которых были мужчины, женщины и несколько детей. Она изучала их, оценивала и присваивала каждому ярлык, и вдруг подумала: «Если бы ты только знал Коля, если бы только знал, кем я стала и чем я теперь занимаюсь». И тут Ева чуть не вскрикнула от неожиданности: она неожиданно поняла, что все и в самом деле изменилось, что она уже по-другому смотрит на этот мир. Такое чувство, будто нервные окончания ее мозга претерпели изменения, будто все в ней заменили, и Ева вдруг поняла, что ее обед с Ромером одновременно ознаменовал конец старого этапа ее жизни и начало нового. Ей открылось с почти огорчительной ясностью, что для разведчика мир и люди, его населяющие, становятся не такими, какими они являются для всех остальных. Слегка содрогнувшись от охватившего ее возбуждения, Ева поняла в этом зале ожидания на эдинбургском автовокзале, что смотрит на мир вокруг себя так, как должен смотреть разведчик. Она думала о том, что сказал ей Ромер, о его «золотом» правиле, и задавала себе вопрос: относится ли это только к разведчикам, или же всем людям лучше жить в этом мире, никому не веря? И гадала, сможет ли она когда-нибудь поверить кому-нибудь снова.
3
Никогда больше не появлюсь голым
Я ПРОСНУЛАСЬ РАНО, СИЛЬНО НЕ В ДУХЕ от приснившегося мне привычного сна: будто бы я умерла и смотрю со стороны, как Йохен справляется с жизнью без меня — обычно он был веселым и счастливым. Этот сон стал сниться мне после того, как сын начал говорить, и я сопротивлялась своему подсознанию, время от времени привлекавшему мое внимание к этой глубокой озабоченности, этому неврозу. Почему мне снится своя собственная смерть? Мне никогда не снится смерть Йохена, хотя иногда я думаю об этом, но редко, и то всего секунду-другую, а потом сразу в испуге гоню эту мысль прочь. Я почти уверена, что у всех бывают такие мысли о любимых людях — это ужасное последствие подлинной любви к кому-либо: вы вынуждены представлять свой мир без этих людей и ощущать его ужасы пару секунд. Взгляд украдкой в щелку на пустоту, на большое безмолвие по ту сторону. Мы не можем справиться с этим — я, во всяком случае, не могу справиться и с чувством вины убеждаю себя в том, что каждый должен пройти через это, что это очень человеческая реакция на человеческое состояние. Надеюсь, что я права.
