Евгений Федоров - Проклятие

Вообще-то, помнится, мы его впервые увидели, когда ему было так годика три. Слюни, сопли текут, и какие сопли, уйма-уймище соплей, с гноем, неприятные, противные, гной, гной, язык весь выворотил изо рта, непослушный, бесформенный язык, во рту поместиться не может, жуткий, синий, как у собаки породы чао-чао, тошнит вас, когда вы видите эти гнойные сопли, этот непомерный синий язык, каких не бывает и не должно быть у белого человека, болезненный дегенеративный недоносок, как в сказке Ершова, “младший вовсе был дурак”, длиннющая, как у жирафа, худая шея, на ней несоизмеримо большая, тяжелая голова, головастик, шея худа и не держит голову, лицо заметно дегенеративное, в глазах пустота да вода болотная, крошечный пацан, от горшка два вершка, кожа да кости, кости здорово просвечивают, хилый, вялый, отрешенный ребенок, всё это усугубляется бесконечными болезнями, того гляди в ящик сыграет и станет олухом Царя Небесного, то и дело уходил в себя, в свою скорлупу, корпускулу, заторможен, защемлен, смотрит на вас пустым, тупым, испуганно-бессмысленным, растерянным, лживоживотным (да у собаки более выразительные глаза), дебильным мутно-васильковым взглядом, за что такое наказание родителям, несправедливо, только что появившийся на свет ребенок уже неполноценен (как за что? за дело! и в творении есть иерархия), поскребыш, неприглядный, неприятно влажные ладошки, ублюдочный слизняк и заморыш во всех отношениях, над ним тряслись, не говори, одни болезни, хоть криком кричи, чем только он ни болел: дифтерит, скарлатина, тиф, корь, свинка, опять свинка, да так не бывает, ангины то и дело, даже туберкулез нашли, тощий, как макаронина, глиста в глубоком обмороке, кожа да кости, кости голубоватыми пятнами просвечивали сквозь кожу, словно кровь была голубой, как кровь осьминога, как глаза, все говорили, не жилец на белом свете, родители тревожились и надышаться на него не могли, называли нежно: Голубчик (возможно, где-то в глубине души родители и желали его смерти, во всяком случае, мы допускали такие чувства и не осудили бы их). Он не только отставал в умственным развитии, а, уже говорилось, был прямо и явно слабоумным, ни бум-бум, были серьезные опасения, что так и не преодолеет дегенеративности, гугнивости, так толком не научится говорить, нечленораздельно мычит, быдло бессловесное, сплошные дыл бур шул, капризно гукает, сопит, усиленно и постоянно сосет то язык, непомерный, то тряпку, то угол одеяла (предрасположенность к автоэротизму?), причмокивает, то начинает языком щелкать, затейливо, как птица, невосполнимо обделен природой. Вы смотрите на мальчика и невольно начинаете думать об агапках, да, да, всё это очень возможно было последствием пагубного унизительного отцовского недуга, немощи, попросту, жертва обидного, курьезного, неприличного, злосчастного вывиха родителя, такое каверзное, диковинное приключение даром не проходит, годы нужны воздержания для полного выздоровления (православные, лучше подальше от этих неистовых радений, свального греха, пестроты, излишеств, моды, новшеств, соблазнительных агап, прочь от неистового верчения на пятке с обожаемой женщиной на руках, прочь от несусветной мистики, вхождения в клетку ко льву и мистических объятий с Богом). А может быть, просто обычный плод позднего, квелого, вялого чадородия родителей, усталое от родов чрево исторгло непотребство, кому-то смех и злая сплетня, а родителям дефективного мальчика никак не позавидуешь: явно дегенеративный недоносок, родился на седьмом месяце, величиной со столовую ложку, не больше, что-то не то, неблагополучный, больной ребенок, по отношению к такому экземпляру вы начинаете совершенно невольно испытывать чувство брезгливости, позора, хочется отвернуться, на него не смотреть, уйти, не видеть, как он трогательно держится за юбку матери, убогий дичок. Ладно, страшная худоба, ладно, слабая длиннющая шея — слабо выражены признаки пола, мошонка, как у мышонка, как у комара, должна же у мальчика быть мошонка, а то! всякая мужская особь имеет прежде всего мошонку (муде-колеса) — закон, аксиома биологии. А тут лупа нужна, чтобы разглядеть; в детский сад, позор на весь мир, не отдашь с такой комариной, неуловимой мошонкой, да его и не собирались отдавать, не говорит, мычит, сплошное му-му, капризничает, повышенная, прямо гипертрофическая чувствительность к боли, укол иглы не выносит, извивается, не удержишь, на стенку лезет, ор невероятный, верещит, поросенка режут.

Семья шибко православная, естественно мальчика крестили, как положено, еще грудным принял и уестествил млеко Святого Крещения, крестным был выбран замечательный, бывалый дядя — Феликс Карелин, бывший лагерник, имел четвертную, с людьми ел, широко известный в шестидесятые годы в религиозных кругах, задающий тон, тонкий, обалденный, фантастический прорицатель, глаза — масленые маслины, озорные, остроглаз, прямо в душу вам зырит, словно правильную петлю закидывает, притягивает, примагничивает, исхитряется читать изнанку души, целитель и врачеватель душевных ран, женской истерии, ловец человеков, имеющий особую потенцию толковать Апокалипсис, вообще с ярко выраженными пророчески-медиумическими данными, видевший звезду (о нем, правда, нехорошо говорили Кузьма, Шмаин, Федоров, подло распускали темные, порочащие апокрифы, злобствовали, обвиняли и в воинственной пошлости, и в черной азефовщине, но всё, что они говорили, не точно, а сейчас уже и невозможно проверить, а потому беспочвенно, думается, из зависти, сколько гадостей из зависти мы делаем). Не только душевных ран был целитель крестный, энергично организовал соборование больного ребенка, и после соборования у малыша обнаружились более-менее заметные сдвиги в физическом развитии, обнаружились первичные признаки, мошонка и т.д., может, и не слишком казистые по современным европейским стандартам, но кое-что. А главное — появилась надежда, подсуетились родители, какое-то лекарство достали, заграничное, страшно дорогое, американское, одним из ингредиентов которого являлись гормоны самца орангутанга, уколы, еще уколы, Паша от уколов орал, как резаный.

Не поверите, можно пуститься в пляс, помогло заморское зелье, как на дрожжах стали эволюционировать половые органы, может, дозу лекарства закатили чересчур большую, любя перестарались, передозировка препарата, опять, знаете ли, не слава Богу, не в меру рано проснулся и восстал потаенный враг и губитель, маячит, жуткий, не поддается никакому укрощению половой инстинкт, ребенок воспарял, вошел в раж, начал непрерывно мастурбировать, полюбил это дело до крайности, красноречиво, наглядно, без стыда и совести (какая совесть? он же урод, умственно отсталый), оскорблял естественный стыд сестер, не знали куда глаза девать бедные девчурки, заглядываются на сухостой, невозможный гриб, подосиновик, шапочка красная, несоразмерная, девочки глядят, глядят, интересно, невольно испытывают сексуальное возбуждение, хотя они и маленькие, старшая, уже совсем нимфетка (Набоков), возраст переходный, организм перестраивается, готовится, бутон, того гляди распустится и улыбнется писаной красавицей, вся в мать, в свои 12 лет ловко, махом взбирается на крылатого Пегаса, удивляет интенсивностью, яркостью таланта, она-то смущена больше других, глядит на мятежный подосиновик, ужас священный испытывает, Субчик-голубчик, стой, не балуй, / Девкам моим не показывай…, так-то. Паша уставился на сестренку, готовую заневеститься, наяривает, бабах, преодолен сухостой, первый оргазм, опять за дело принялся, наивная бесстыжесть, детство, рай, голым ходит, ему попку вытирают, а у него новое, интересное занятие взрослого юноши, новой страстью захвачен; как-то ночью тихо прокрался и оказался в кровати старшей сестры, ловок, как павиан, не чета его деду, Алексею, который в лагерных условиях сплоховал, если бы не отдельная кабинка, вообще дело было бы швах, наш-то подосиновик оказался настоящим орлом. Старшая и ахнуть не успела, сонная предрасположенность, самой приспичило, истома, и случился грех между ними, влетели в грех, полюбили грех, может, она свою беду предчувствовала, раннюю смерть; родители, вот уж дураки, не уследили, не доглядели, прошляпили, разделять нужно девочек и мальчиков, братьев и сестер, по блату, по блату, дала сестричка брату. Потом родители рвали и метали, а что оставалось им делать? ну — ходили, куда положено, просили, требовали новую квартиру, чтобы отделить мальчика от девочек, излагали точку зрения на проблему, представьте, получили, многокомнатную, на Малом Гнездниковском переулке, отличное место, самый центр Москвы.

Сколько-то миновало лет, уже не сообразим, годы летят, трагически мелькают, рябит в глазах, как в вакхической карусели, сплошная эфемерность (Жизнь-то прошла, словно и не жил, — Чехов; у того же Чехова: Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. И — трам-бам-бам твою мать, занавес.) Бессмысленная смена поколений, всё исчезает, “от бациллы до слона”, проваливается в какую-то глубокую задницу негра, черная дыра, всё деградирует, не гордое и самовлюбленное становление, а сплошная, огульная редукция, пошлятина, препохабие, движение вспять. Да, не становление, а именно редукция, деградация.