Брет Эллис - Информаторы

— Вы не видели «Мистера Маму»? — опять вопрошает пьяная.

Бирюзовая женщина говорит:

— Нет. — А ее муж ощупывает узкий галстук с кусочком бирюзы на конце и скрещивает слоновьи ноги.

Детские голоса, бубнеж пьяной, две девочки из колледжа хихикают, болтают про Лас-Вегас — все меня раздражает, но я сижу в салоне, потому что мне тошно возвращаться в купе, оно мне напоминает, куда я еду. Еще сигарета, огни наверху мигают, затем тускнеют. Поезд мчится сквозь тоннель, выныривает с другой стороны — никакой ощутимой разницы. Ребенок весело вопит: «Бог тебя накажет, бог тебя накажет», а потом, громче: «Папа, папа, папа», а младший, который съел кубик масла, тычет в отца пальцем, распахнув глаза, приоткрыв рот, глядит на отца, ждет указаний. Отец рыгает, вытаскивает еще «Парламент», прикуривает, смотрит на меня — на вид он ничего.

Спустя час у меня в купе прибирается черный проводник. Заправил постель, вымыл крошечное стойло, которое они называют ванной.

— Куда едете? — спрашивает он.

— В Лос-Анджелес. — Я стою в коридоре, жду, когда он уйдет.

— А что в Лос-Анджелесе?

— Ничего, — наконец говорю я.

— Не в первый раз слышу. — Он мрачно хмыкает. — В гости?

— У меня отец женится.

— Она хорошая? — Проводник достает из корзины мусорный пакет, завязывает.

— Что?

— Она вам нравится?

Поезд дергается, замедляется, скрежещут тормоза, поезд вздыхает.

— Нет.

— Скоро приедем.

С Шерил я познакомилась летом, когда бездельничала в Лос-Анджелесе. Я о ней уже кое-что слышала от отца — воскресными вечерами он звонил мне в общежитие, но изъяснялся двусмысленно и, едва намекнув, что близок с ней, тут же застенчиво отступал и менял тему. То немногое, что я знаю, рассказывал Грэм: загорелая, мелированная блондинка, худая, на вид лет двадцать с чем-то, имеет смутное желание стать теледиктором. Если удается, я выжимаю из укуренного Грэма еще что-нибудь: Шерил беспрестанно, отчаянно перечитывает гороскоп Сиднея Омарра для Рыб на 1984 год; Шерил нравится фильм «Танец-вспышка», вышел в прошлом году, и она смотрела его уже пять раз, у нее десяток драных фуфаек с надписью «МАНЬЯК»; Шерил разминается под видеокассеты Джейн Фонды[35]; Уильям кормит Шерил пиццей в «Спаго». В финале всех Грэмовых рассказов звучало еле слышное «Дошло?». Если я пыталась вникнуть, спрашивала как, Грэм отвечал: «Ты же сама с инструктором по лыжам роман крутила? Тебе же всегда было плевать?»

Я даже не уверена, завершился ли родительский развод, но в августе два дня живу у матери и все это время нигде ее не обнаруживаю, а потому еду в новый отцовский кондоминиум в Ньюпорт-Бич, и Шерил предлагает вдвоем прогуляться по магазинам. «Баллокс», «Сэкс», только что открывшийся «Нейман Маркус», где Шерил покупает жуткую на вид оливковую кожаную куртку, вся спина заляпана восточными узорами — наверняка отец станет носить. Шерил восторгается книжкой «Мегатенденции» — я о ней и не слыхала. Мы с Шерил пьем сок и чай в летнем кафе «Солнечный свет» напротив универмага — Шерил, видимо, знает тамошних барменов. Тофу с фруктовым сахаром, травяные чаи, замороженный йогурт. На Шерил — флуоресцентная розовая фуфайка с разрезом на плече, с небесно-голубым словом «МАНЬЯК», и фуфайка эта вытряхивает меня откуда-то куда-то. Шерил болтает про одну мыльную оперу, там человек пытается сообщить семье, что еще жив.

— Ты в порядке? — осведомляется Шерил.

— Да, прекрасно, — хмуро отвечаю я.

— По виду не скажешь. Ну то есть — ты загорелая, но, кажется, не очень-то счастливая.

— Да все нормально.

— Ты когда-нибудь оксид цинка принимала?

— О да. Принимаю.

— И все равно куришь?

— Меньше.

— Твой отец обещал мне бросить. — Шерил подносит ко рту ложечку с йогуртом.

— Угу.

— А Грэм курит?

— Ага. И трубку тоже.

— Только не это. — Шерил в ужасе.

— Изредка. Зависит от обстоятельств.

— Каких?

— Если ему неохота скручивать. — Она смотрит непонимающе, и я прибавляю: — Или если бонг потерялся.

— Хочешь со мной на аэробику?

— На аэробику?

— Ты так говоришь, будто впервые слышишь это слово.

— Я просто устала, — объясняю я. — Наверное, хочу.

— Тофу с киви, — говорит она. — Я понимаю, звучит безумно, но вкусно. Только не смейся, ладно?

— Прости, правда.

Потом, в новом «ягуаре», который купил ей мой отец, Шерил спрашивает:

— Я тебе нравлюсь?

— Наверное. — Пауза. — Не знаю.

— Этого недостаточно, милая.

— Но я больше ничего сказать не могу.

На закате поезд прибывает в Лос-Анджелес. Город будто вымер. Вдалеке — холмы Пасадены, каньоны, синие квадратики освещенных бассейнов. Мимо проносятся высохшие пруды и громадные пустые стоянки вдоль автострады, потом явно бесконечный ряд пустых складов — мальчишки группками ошиваются под пальмами, кучкуются в проулках или вокруг машин, горят фары, парни пьют пиво, играют «Мотели».[36] Поезд замедляется, сворачивая к Центральному вокзалу, точно сомневается, катит мимо мексиканских церквей, баров, стрип-клубов, в открытом кинотеатре — фильм ужасов с субтитрами. Пальмы подсвечены на фоне рыже-лилового неба, неба цвета леденцов, за дверью проходит женщина, громко кому-то бурчит — себе, может: «Это тебе не Ла-Манш», — а снаружи мальчишка-мексиканец в красном пикапе «шевроле» подпевает радио, и я совсем близко — протянуть руку и коснуться пустого печального лица, что смотрит прямо перед собой.

Я в телефонной будке на Центральном вокзале. Жарко — даже для декабрьского вечера. Возле будки три негра танцуют брейк. Я сажусь, выуживаю записную книжку, вдумчиво набираю материнский номер по отцовской кредитке. Быстро вешаю трубку, наблюдаю за неграми. Закуриваю, докуриваю, снова набираю. Тринадцать гудков.

— Алло, — наконец отвечает мать.

— Привет… это я.

— А-а. — В голосе — заторможенное волнение, он бестелесен, монотонен.

После паузы приходится повторить.

— Ты где? — неуверенно спрашивает она.

— Ты спала?

— Сколько… времени?

— Семь. — И еще: — Вечера.

— Да нет, — оцепенело говорит она.

— Я сейчас в Лос-Анджелесе.

— М-м. — Мать смущенно умолкает. — Зачем?

— Затем. На поезде приехала.

— И как… поезд? — после долгой паузы интересуется мать.

— Мне… понравился.

— А чего ж ты не на самолете? — устало спрашивает она.

Мимо проходит венесуэлец — видит меня, улыбается, но заметив, что я плачу, шарахается и поспешно удирает. Снаружи у тротуара стоит лимузин. У водителя — табличка с моим именем.

— Ну, хорошо, что ты вернулась… м-м-м… М-м, да. — Пауза. — Это же на Рождество, правильно?

— Ты говорила с папой? — наконец спрашиваю я.

— С чего… это я буду с ним… говорить?

— Так ты не знаешь?

— Нет. Я не знаю.

Я сажусь в салоне — поезд набирает скорость, уезжает из Лос-Анджелеса. Передо мной бокал, я листаю «Вэнити Фэйр», глотаю валиум. В салон заходят два серфера, пьют пиво с двумя девочками из колледжа, которые болтали про Лас-Вегас. Напротив меня садится пожилая женщина — утомленная, загорелая.

— Вы на север? — спрашивает она.

— Да.

— В Сан-Франциско?

— Примерно.

— Там так хорошо, — вздыхает она и прибавляет: — Наверное.

— А вы куда?

— В Портленд.

— Поезд туда едет?

— Надеюсь, — отвечает она.

— Вы из Лос-Анджелеса? — В голове гудит от валиума, от «Танкерея».

— Из Резеды.

— Замечательно, — шепчу я, листая журнал, безмятежная. Точно не знаю, где эта Резеда, лишь примерно представляю. Взгляд скользит по рекламе, что рассказывает мне, как лучше всего жить. — Как замечательно. — Я медленно протягиваю женщине журнал, и она его берет — так же, как я отдала, хотя, кажется, не хочет.

глава 6. Вода из солнца

Дэнни на моей постели — подавлен, потому что в ночь конкурса двойников «Дюран-Дюран»[37] какой-то брейк-дансер склеил Рики в «Одиссее» и убил. Видимо, Дэнни эту новость сообщил Бифф, теперешний любовник Рики — позвонил, добыв мой номер у кого-то на студии. Я вхожу, а Дэнни говорит:

— Рики погиб. Горло перерезали. Вся кровь из тела вытекла. Бифф звонил. — И все. Дэнни не шевелится, не рассказывает, каким тоном Бифф поведал эту новость, не снимает «уэйфэреров», хотя мы не на улице и уже почти восемь. Лежит, смотрит по кабельному какую-то религиозную передачу, и я не знаю, что сказать. Просто радуюсь, что он еще тут, не ушел.

Теперь из ванной, расстегивая блузку, юбку, кричу:

— Ты новости записал?

— Нет, — отвечает Дэнни.

— Почему? — спрашиваю я, а потом надеваю халат.

— Хотел «Джетсонов»[38] записать, — тупо отвечает он.

Я молча появляюсь из ванной. Подхожу к кровати. На Дэнни шорты цвета хаки и футболка «РАСПУСТИВ НОГИ»[39], она у него с того дня премьеры на студии, где его отец — исполнительный продюсер. Смотрю на Дэнни, мое отражение кривится, коробится в темных стеклах, потом уношу блузку и юбку в гардеробную, закидываю в корзину. Прикрываю дверь, стою над кроватью.