Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины
«Да, наша встреча и была одной большой трудностью», – согласилась Клара.
Трудности преобразуются в четвертое пророчество – «Юношеская глупость».
«Юношескую глупость» Клара обозначила ногтем. Если посмотреть на них со стороны – они живут беззаботной жизнью молодой пары без каких-либо обязательств. На работе ни над ней, ни над ним нет начальника; их семейный бюджет не обременен кабалой кредитов. Они живут, воплощая свои мечты, – путешествуют, обустраивают собственный дом. Живут и не задумываются, имеет ли то, что они делают, какой-нибудь смысл. Несомненно, им повезло. Те тридцатилетние, кому повезло меньше, тормозят свои мечты, а, столкнувшись с невозможностью осуществить свои желания и стремления, внушают себе, что счастье не в том, чего они не достигли, а в том, чего не потеряли: есть еще работа, семья, здоровье… Ведь и это можно потерять, если слишком рьяно бороться за то, чего хотелось в двадцать пять. Дотянув до сорока, люди перестают мечтать и видят в этом свое великое достижение. А потом… потом начинают пить, силясь поймать хотя бы четвертушку – да куда там! – хотя бы сотую часть мечты… или впадают в депрессию, чтобы уже и не пытаться. И прежде чем известись вконец, эти несчастные успевают еще передать свои вредные привычки, извращенное мышление и пессимизм собственным детям.
Клара и Яцек не планировали иметь детей, по крайней мере сначала. Несколько лет назад они предоставили это воле случая, отказавшись от контрацептивов. Клара не понимала героизма тех пар, что решаются на искусственное оплодотворение. Отравлять себя гормонами, терпеть одну неудачу за другой и страдать, страдать… Клара спокойно меняла прокладки, не видя в них следов утекающего материнства. Она не ощущала страха при мысли о менопаузе. Просто каждый раз проверяла, выходят ли с кровью сгустки слизистой, правильно ли очищается тело. Она не чувствовала в себе материнского инстинкта – так бывает, Клара это знала. Бывает, но проходит, когда груди полны молока, а в организме играет окситоцин, гормон любви.
Среди Клариных знакомых не наблюдалось счастливых матерей. Все были чем-то недовольны, жаловались на отцов своих детей, собственно на детей, в конце концов корили самих себя. А если порой они и бывали счастливы, то именно вот этим животным, гормональным счастьем, отнимающим рассудок. Но спроси их, ощущают ли они подлинное удовлетворение жизнью и спокойствие, – да нет же, его-то они и утратили. Вот Иоанна, лучшая подруга Клары, родила двоих – и теперь по любому поводу впадает в тихое бешенство. Она не кричит, не швыряется тарелками, но лицо ее покрывается красными пятнами и дрожит в нервном тике. Сейчас Иоанна снова беременна…
Для Клары важнее всего было спокойствие, возможность контролировать свою жизнь. А ребенок – это неизвестная величина в уравнении. К тому же Яцек… Он избегает ее. Право же, лучше бы он с ней ссорился! Вот уже два года он хандрит, последние полгода это состояние усилилось. Клара помогала ему акупунктурой. Раньше он соглашался, терпеливо сносил процедуры, хотя ненавидел уколы. Каждый день иглы, будто отвертки, подкручивали расслабившиеся винтики в его организме, возвращая утраченную гармонию целого. Кларе удалось вернуть мужу пусть слабую, но улыбку; поднялись уголки губ. Однако пришло время ей ехать в Китай, и после своего месячного отсутствия она застала Яцека в еще худшем состоянии.
Она снова заглянула в «Книгу перемен». После «Юношеской глупости» значилось пятое пророчество – «Ожидание».
– Что же еще мне остается? – Она отложила книгу.
Теперь Клара лежала в темноте. По виску на подушкускатилась слеза – то ли глаза устали от чтения, то ли грусть одолела. Экран телевизора погас. За прикрытым окном шелест тополей на ветру перемежался городскими шумами.
– Ты спишь? – Яцек лег подле нее.
– Нет.
– Чонок, – грустно произнес он.
Вместо «милая» он обращался к ней «Чонок», сокращая «бельчонок»: волосы у Клары были с рыжинкой, и она любила хрустеть твердым печеньем, оставляя после себя крошки, которые Яцек находил в самых неожиданных местах. Клара привыкла к печенью, когда бросала курить перед защитой диплома: похрустишь – и успокоишься, заодно и голод утолишь. И в больнице печенье всегда кстати. Угощать им можно всех, невзирая на диагноз: для детей это сладости, для стариков – сердечное утешение.
– Чонок, – беспомощно повторил Яцек.
Клара погладила его щеку и шероховатый подбородок. Он приложил ее ладонь к губам; она подумала, что он просит прощения. Оба легли на бок; они прорывались друг к другу через плотину собственных тел, но страсти не было – обычное желание, удовлетворяемое рутинным супружеским сексом. Яцек не воплощал в себе зла и поэтому не мог дать Кларе то, что давал ей секс с Минотавром. Минотавр унижал Клару – и этим уносил ее за грань обыденного наслаждения, которое способен доставить любой умелый и предусмотрительный любовник.
Одновременная судорога безмолвного оргазма – и Яцек вжался в Клару, испытывая лишь желание поскорее заснуть. Но заснуть ему не удалось.
В четыре утра зазвонил телефон. Яцек приложил трубку к уху Клары, но та не пошевелилась.
– Клара, – тронул он ее неподвижное плечо. – Иоанна рожает.
– Что? Рожает? В такую бурю? – Клара все еще не могла высвободиться из объятий сна. – Ой… да-да, сейчас. – Она ведь обещала обезболить.
– Я тебя отвезу, – потянулся Яцек за брюками.
– Не надо, ты спи. У нее уже схватки, я могу и не успеть. Скажи мне только, где припарковаться.
– Без проблем, карточка в «бардачке» возле руля, заезжай на парковку для персонала… Кстати, в какой она больнице?
– В частной клинике, в той, где она всегда рожает. – Клара набросила платье, натянула свитер. – На тамошней парковке вечно нет места… проклятье.
– Всегда? Иоанна всегда там рожает? У нее что, абонемент?
– А ты завидуешь?
– Тебе было хорошо этой ночью?
– Как и всегда. У меня ведь тоже абонемент… на тебя. – Она чмокнула его ладонь, пропахшую ее телом.
Яцек все еще улыбался. Кларе хотелось, чтобы эта улыбка задержалась на его лице как можно дольше, сменив повседневное выражение застывшего равнодушия.
– Ты забыла. – Он подал ей кожаный сундучок, унаследованный от Кавецкого.
– Да я же не в кабинет, а в больницу. – Она взяла маленькую сумочку с китайской коробкой одноразовых иголок.
Перед родильным залом Марек в галстуке и зеленом халате, накинутом на костюм, пил кофе, нервно покусывая стаканчик и оставляя следы зубов на молочно-белом пластике.
– В котором часу это началось? – Клара торопливо надевала на туфли бахилы.
– Давно. – Он снова прикусил стаканчик. – Что-то там заклинило… должно расшириться, но не расширяется.
Марек всегда поражал Клару своей манерой описывать все, что он видел и чувствовал, в технических терминах. Она полагала, что он ошибся в выборе профессии: ему следовало бы идти в политехнический, а не историю изучать. После защиты диплома он никогда не работал по профессии, вклинившись в редакцию газеты правого направления. Газета оказалась логовом будущих политических талантов. Многие дружки Марека уже заняли государственные посты.
С Иоанной была только акушерка – пятидесятилетняя женщина, настолько опрятная, что казалась полинявшей.
Она сидела на табурете между расставленными ногами роженицы.
– О, наконец-то! Иди ко мне, иди ко мне. – Иоанна оперлась на локоть и выглянула из-за собственного огромного живота. – Это моя лучшая подруга Клара, я вам о ней говорила, – кивнула она акушерке.
Волосы Иоанны, забранные в хвостик, и пигментные пятна на лице, напоминавшие веснушки, делали ее похожей на девочку-подростка, которая вспотела от игры в пляжный волейбол и спрятала мяч под коротенькое платье.
– Сделай же что-нибудь, а то я сойду с ума, – попросила она Клару.
– Не нужно нервничать. – Внимание акушерки по-прежнему было приковано к промежности Иоанны. – Подождем и родим.
– Мне дали стимулятор – и ничего! – Иоанна подняла руку с прикрепленной капельницей.
– То есть – ничего? – Клара разворачивала рулоны кардиограмм.
– Не раскрывается шейка матки, я массирую, это должно помочь, – уточнила акушерка, двигая пальцами глубоко во влагалище Иоанны.
– Пани Аня массирует уже два часа, ни в какой другой больнице мне бы этого делать не стали. – Иоанна вновь схватила маску ингалятора.
Всемогущая Иоанна, повелительница Космоса, которая с одинаковым энтузиазмом трепала по плечу и таксистов, и директоров, чтобы и те и другие выполняли ее желания, – эта самая Иоанна лежала словно побежденная. Ее босые ноги застряли в железных гинекологических стременах – этих старательно отполированных силках для таких женщин, как она. Но роды, как правило, длятся недолго, далее роды с осложнениями, а вот семейная ловушка – это на многие годы.
